Луна медленно поворачивалась перед линзой телескопа. На экране лиловым огнем заблистали аметистовые скалы, потом появилось мирно пасущееся стадо бизонов. Среди них вьюном вились милые зверьки, похожие на наших коз, но только с одним рогом посередине лба. Поскольку этот мифический зверь есть в гербе английского короля, доктор Гершель назвал очаровательную равнину долиной единорога. В ночь с 11 на 12 января небо было облачным, и наблюдения пришлось прервать. (Какая отличная идея — придать событиям вкус дневника!). 13-го диск Луны предстал им вновь, и тогда последовал сюрприз сюрпризов, великое открытие мирового масштаба.

В окруженной крутыми скалами долине показались жирные, шерстяные овцы, согни овец, как стадо без пастуха. Точь-в-точь такие, будто английские овцеводы экспортировали их на Луну. Зрители от волнения задрожали сильнее. Если есть лунная овца, должен быть и лунный человек!

Высшее изумление не заставило себя ждать.

На краю скал появились человеческие фигуры. Но как они сойдут к своим стадам? Лунные человеки расправили громадные крылья и медленно спланировали в долину. Там их можно было разглядеть поближе. Чрезмерной красотой похвастать они не могли, поскольку высотою они едва достигали четырех футов, тело заросло шерстью медного цвета, а лица были чуть благороднее орангутана. Однако же о большем, чем у земного человека, совершенстве свидетельствовали росшие из спины, в сложенном состоянии достигающие лодыжек перепончатые крылья. Доктор Гершель тут же окрестил их vespertilio-homo, то есть летучий мышечеловек. Некоторое время они крутились перед зрителями, широко раскрывшими глаза: ходили, бродили, купались в озерке и производили впечатление счастливых, невинных существ, хотя согласно статье "среди их любимых времяпровождений некоторые сопоставлять с земными понятиями о приличиях затруднительно".

Потом летучие мышелюди раскрыли крылья, улетели, и отчет доктора Гранта подошел к концу.

Но не было конца волнению, которое передалось всей Америке. Когда весь тираж "Сана" разошелся, издатель сделал специальный выпуск статьи. За несколько дней раскупили 60000 экземпляров. Публика бурно приветствовала весть о существовании лунного человечества. Крохотная группка сомневающихся не смела раскрыть рта. Напрасно заявлял Эдгар По, что замысел статьи взят у него, публика освистала писателя. Хотя вовсе не надо было ничего доказывать: каждый мог убедиться в том, что "Саузерн литерари мессенджер" еще за три недели до выхода серии в "Сан" начала печатать с продолжениями фантастическую повесть По "Hans Pfaall's journey to the Moon"[166]. Все было напрасно, американской публике настолько понравилась научная утка, что она не хотела сомневаться. Нью-йоркские и провинциальные газеты заявляли, что статья "Сан" совершенно достоверна и научно обоснована.

То есть наступил тот самый неповторимый случай, когда одурманенная опиумом сенсации публика просто не верила своим глазам.

Энтузиазм остыл только тогда, когда прибыли достоверные вести из Южной Африки. Выяснилось, что во всем этом нет ни слова правды, от чудо-телескопа до летучих мышечеловеков. Автором утки оказался нью-йоркский журналист по имени Р. А. Локе. Выдумка настолько удалась, что в голове газетного потребителя-американца даже через десятилетия маячила сказка о лунных человеках, причем настолько, что в 1876 году "Чикаго таймс" смело запустил лунную утку номер два, согласно которой в Париже смонтировали гигантский телескоп и он открыл подробности лунной жизни. Показались здания, даже можно было видеть рабочих, трудящихся на стройке, к тому же прикованными друг к другу, что указывает на то, что и на Луне известен институт рабства… Мистификация.

Мистификация — ближайшая прародительница газетной утки.

Надо было перевести это слово, да не найду венгерского соответствия. Пришлось бы выбирать из: надувательства, обмана, отвода глаз, сбивания с толку, розыгрыша, введения в заблуждение, обольщения, вымысла, подделки, наставления носа. Но каждому из них не достает синтетической силы подражания. Какое из них было способно обозначать действие, которым Шамуэль Немеш Литтерати сфабриковал памятники венгерского языка, литературные круги ввел в заблуждение и спровоцировал нескольких коллекционеров на покупку? Короче говоря, это и есть мистификация.

Из богатейшего материала я высмотрел только один характерный пример. Мой выбор пал на него потому, что он находчивее прочих иллюстрирует тот парадокс, что просто невероятно, чему только ни верят люди.

Случилось в 1785 году, что два французских офицера невозможно скучали в форте Нанси. Звали их Форциа де Пиле и Буазжели. Оба потихоньку пописывали. Форциа писал пьесы, оперы, путевые записки, политические статьи. При чтении одной из местных газет в глаза им бросилось, что среди внештатных сотрудников числится аббевильский прокурор Ле Кет, буквально заваливающий газету разнообразнейшей дилетантской чепухой: поэмами, эпиграммами и всяким прочим. Приятели переглянулись: вот случай развеять гарнизонную скуку. Изобрели в действительности несуществующего типа и окрестили его Келло-Дювалем. Этот Келло-Дюваль пустился в переписку с прокурором и щекотал авторское честолюбие того до тех пор, пока его не удалось вовлечь во всякие неслыханные розыгрыши.

От успеха у приятелей загорелись глаза. Продолжая розыгрыш путем переписки от имени Келло-Дюваля, они наставили нос еще целой куче жертв. Позднее Форциа решил, что было бы жаль, если такая многосложная переписка пропала бы для грядущих поколений. Он собрал в один том письма и ответы и в 1795 году издал под заглавием "Correspondance philosophique de Caillot-Duval" ("Философская переписка Келло-Дюваля"). Этой книги сейчас осталось один-два экземпляра; интересующиеся вынуждены довольствоваться ее новым изданием Лоредана Ларшей, вышедшим в 1901 году малым количеством экземпляров и в библиофильском переплете.

Книгу имеет смысл перелистать не только из-за ее странного содержания. Мы найдем в ней очень интересные документы того, что человеческое тщеславие не только слепо, но и алчно, оно заглатывает самую грубую приманку.

Розыгрыш прокурора Ле Кета начинался с льстивого письма, в котором Келло-Дюваль представлялся молодым начинающим писателем, поздравлял прокурора с такими превосходными стихами и просил позволения прислать на разбор одно из своих несовершенных произведений. Прокурор, так сказать, попался на крючок. Он благодарил за признание и ободрял юного поэта, чтобы тот слал свои зеленые стишки. Келло-Дюваль пишет снова и уже теперь взрывает ракету самых нескромных похвал. А что до его собственного произведения, это состоящая из двадцати четырех песен поэма, воспевающая деревенские радости. За это время он-де послал ее в Париж, в типографию, как только будет сделан первый оттиск, он тут же перешлет его в Аббевиль. Под конец скромно упоминает радостную новость, что вот-де Ее Величество русская царица назначила его, Келло-Дюваля, членом императорской академии в Петербурге!

Ответ Ле Кета: он горит желанием прочесть поэму и от всего сердца поздравляет с наградой. Прекрасная вещь стать членом какой-нибудь академии, он-таки был бы очень счастлив получить такую награду.

Видя, на какого великолепного медиума они наткнулись, приятели дали свободу фантазии и нахальству. В ответном письме Келло-Дюваль разъясняет, что в литературное общество можно проникнуть, если у писателя есть необходимые связи. Заслуг самих по себе еще недостаточно. Он попал в петербургскую академию на том основании, что ему удалось завоевать дружбу герцога Кабардинского, который приходится племянником черкесскому князю Гераклу и является очень важным лицом при санктпетербургском дворе. Келло-Дюваль не сомневается, что князь окажет ему любезность и замолвит словечко царице насчет принятия в члены академии господина Ле Кета. Но для этого необходимо, чтобы господин Ле Кет и сам бы постарался войти в милость к князю, чего проще всего и лучше всего можно достигнуть, написав поэму, прославляющую герцога Кабардинского. Таким образом, он подтолкнул Ле Кета написать оду, а он, якобы, снабдив ее соответсвующим комментарием, доставит герцогу. В части содержания достаточно того, что герцог является отпрыском владетельных князей, а его жена в свое время дала жизнь пяти близнецам. Все пятеро мальчики, все живы и геройствуют в армии царицы.