Значит, ему надо эти слова сделать своим девизом. И что ещё надо сделать? По меньшей мере, привести всё в полный порядок, и в самую первую очередь — свои знания. Учиться, учиться и ещё раз учиться! И не забыть ещё раз поклониться в ножки Вараззе.

Глава 10, в которой герой вспоминает Вараззу, пытается понять суть спора Иваныча с жандармами и его правовые коллизии, и терпит неудачу в изучении амулета.

Варазза! А ведь уходя сегодня утром, он обещал ей, что вернётся через пару часов! Прошло уже почти полдня, а он даже не уверен, что сможет вырваться к ней сегодня. И конца-края пока не видно тем делам, которые нужно ещё переделать. Тут ещё вампир этот… Да ладно Карташка, он-то теперь, как пошутил Фабий, мертвее мёртвого. Но ведь где-то же в городе затаился и тот, кто его самого обратил в кровососа. Или, не дай светлые Боги, те! Хотя, Варазза далеко не дура. Лавка освящена, и припасы у неё есть, а шастать по городу просто так, тем более в ночную пору, она не будет. И уж тем более не пригласит зайти в свой дом незнакомца ночью, она же знает, что вампир не может без приглашения хозяина или его гостя войти под освящённую кровлю... Хм, а вот Наталья — знает ли это она? Или и сама Варазза может пригласить? Она же в какой-то степени лекарка, а про то, что в Пограничном объявился вампир, и вовсе не знает… Да нет же, Пришлые наверняка запретят ходить в тёмное время. Как там это называется у них… Комендантский час, вот! И рыночную площадь точно и освещать, и патрулировать будут. А днём вампиры и не ходят. Так что всё у неё будет хорошо! И всё же, всё же… Камень чувствовал изрядное беспокойство за друидку. И вовсе не только из-за вампира. Она не была Пришлой, и она, как ни крути, помогала мятежникам. И за ней не было Рода, готового защитить и помочь. Хотя нет, Род-то за ней как раз есть. Их род. Что-то он пока не знает ещё в заветах предков, но то, как его дотошно расспрашивал дядька Гимли, подсказывало, что его спасение, причём именно как Рунотворца, уж это-то он из расспросов ур-барака понял, делало Род должником Вараззы, и большим должником. А казады неоплаченных долгов не любят. И, если припомнить слова того же Гимли о совете Родов, то как бы должником друидки стал не род Гимри из Лесной гряды, а весь Подгорный народ. И вот это уже совсем серьёзно, стоять тогда за неё будут как за гному из своего рода любые казады. Потому что она тогда будет считаться полноправной гномой, причем гномой, оказавшейся в опасном положении. Люди совсем не понимают этого, но за гному, попавшую в беду, впряжется любой гном, а не только родичи. Гнома почти не покидает родных пещер, чаще всего — только выходя замуж в другой род, и никогда она не уходит в мир за Большой жизнью. А всё это потому, что век гномов, конечно, очень долог для людишек, втрое против них, но детей у казадов рождается мало, за всю долгую жизнь один-два на семью. Три — уже почти невидаль. Но особенно плохо дело обстоит с девочками-гномами. Их рождается намного меньше, чем гномов-мальчиков. Конечно, Большая жизнь прореживает мужскую часть Подгорного народа, молодые гномы гибнут от её опасностей или, наоборот, соблазнов, и, чего греха таить, не все из них возвращаются назад. Хоть и мало таких, но — есть они, есть. Некоторых после Большой жизни прельщает разгульная и необременительная жизнь наверху. Ну, по гномьим меркам необременительная, всё же против людишек самый ленивый гном труженик, каких поискать. И поэтому устроиться в верхней жизни гному, не вернувшемуся в род довольно легко. Что в новых, что, особенно, в старых княжествах. А вот жениться на гноме оставшимся наверху — почти невозможно. Собственно, спокойное отношение гномов к невозвращенцам и объясняется тем, что, не вернувшись назад, они тем самым сглаживали разницу в количестве женихов и невест.

Словом, и этот разговор надо будет закончить, и обязательно проведать магическую лавку на площади ещё сегодня. И вот ещё одно. Хочет он или нет, но ему придётся стремительно изучить всё, что гномы знают, принося Обет у Камня после большой жизни. Кто его будет учить почти понятно, Гимли, скорее всего. Но где ещё и на это время взять… Только теперь он начал понимать, и то отдалённо, размер обрушившейся на него беды и долга. Похоже, его молодость уже закончилась, не начавшись. И в Большую жизнь его тоже вряд ли выпустят. Беда-печаль…

Пока он размышлял об этих грустных вещах, жандармы принялись за Иваныча. И вот тут допрос выглядел совсем не так, как с Гимли. Казалось, что актёры начинали спектакль с заранее расписанными и хорошо выученными ролями. Словно Иваныч изначально знал, о чём его спросят, а патрульные — что он им ответит, и обе стороны не сомневались в развитии сюжета. Причем то, что толстяк был местным и Пришлым, не имело никакого значения, дело было в чём-то ином. Дарри, судя по тем фразам, которыми жандармы обменялись, вообще решили не опрашивать, резонно предположив, что допроса в контрразведке ему не избежать, ну так и чего сейчас время тратить. Но данные его записали, а как же! Решение по их троице явно уже было принято, и оно было в их пользу, это было очевидно даже ему. И, тем не менее, Иваныча патрульные всё равно стали шерстить со всем тщанием. Закавыка была в чём-то совсем ином, не в мятеже и не в вампире, а вот в чём — Дарри всё никак пока не мог понять. И это самое что-то тоже было частью знакомой актёрам пьесы, правилами игры, если не законом природы.

Нет, поначалу всё шло так же, как и с ур-бараком: вновь монотонно и как-то механически Фабий поинтересовался уже известными ему именем трактирщика, местом его постоянного проживания и родом занятий, а потом скучным голосом спросил:

— С какой целью вы здесь оказались?

Вид у усатого хозяина гостиницы был самый невинный и очень, очень честный, прямо как у Камня при вопросах о нетипичной бодрости вампира:

— Я сопровождал своих постояльцев к хозяину «Барабана», чтобы помочь им вернуть своё имущество, как оставленное на временное хранение до мятежа, так и награбленное из моей гостиницы после того, как мы вынуждены были её покинуть и перебраться в форт. Мы ведь тогда ещё и не знали про Аркадия, что он обратился в кровососа, чёрта лысого мы бы так сюда попёрлись. Но всё равно, мы рассматривали две возможности. Первая — это что он погиб во время бунта, и не важно, как и от чьей руки, убит ли бандюками, властью, или просто случайной пулей, и вторая, что, он, наоборот, жив, но замешан во всех этих безобразиях, и теперь скрывается. И в обоих вариантах у моих жильцов могли возникнуть трудности с законным возвратом своего добра. В первом случае, если бы прибыл патруль, я бы удостоверил бы их личности и подтвердил, что это мои постояльцы. В какой-то степени именно так и случилось. Также я удостоверил бы их права на обнаруженное здесь имущество.

— Это всё? Случайно не было никаких других целей, желаний или намерений, которые привели вас сюда?

Лицо Иваныча словно подернулось рябью, так быстро менялись выражения на нём. Наконец оно приобрело примерно такой вид, с каким после долгого торга на рынке с размаха швыряют в пыль себе под ноги шапку и кричат «да пропади оно всё пропадом!». Щетиня усы, содержатель гостиницы возопил, энергично хлопнув себя левой рукой куда-то между сердцем и желудком и потрясая правой почти перед носом у Фабия:

— Я же сказал про награбленное из моей гостиницы! Неужто вы думаете, что эти канальи забрали только вещи моих постояльцев, а меня своим вниманием обделили? Конечно же, я хотел узнать, а не осело ли тут и моё добро! Вы зайдите в «Улар-реку», зайдите! Гляньте! Это же всё же, всё же, что нажито непосильным трудом — всё же погибло! Припасы как под метлу вымели-вынесли, инструменты, бельё, посуду… Даже сраная метла, и та пропала! Мебель всю искалечили! Главное — как мне теперь работать, а? Как селить и чем кормить постояльцев? А всё это сотворили прохиндеи, засевшие тут в смуту! И, может быть, Карташка их и посылал грабить мой дом! В любом случае и на ноготь не сомневались, что он по уши замазан и в подготовке мятежа, и самом мятеже!