Фабий несколько раз открыл и закрыл рот, не зная, что сказать. Видя явные затруднения напарника, чернявый поспешил помочь ему. Неопределённо покрутив кистью в воздухе, пулемётчик пояснил:

— Ну, если на вопрос кроссворда о слове из шести букв, вторая «И», означающее провал, или полное поражение, ты впишешь вместо «фиаско» сказанное Фабием, то это будет объяснимо.

— А что такое «фиаско»? — невинно хлопая глазами, сказал Камень.

— Ну… Что такое фиаско? Это — пиздец. А пиздец — это когда всё совсем хуёво! — пожевав губами, ответил Фабий, а затем, не выдержав, фыркнул и, присоединившись ко всем остальным, заржал. Дарри стоял и не мог понять — а чего они все смеются?

Глава 8, в которой герой повторно убеждается, что свежесть — это не просто, а ещё пытается понять, что и как ему делать дальше.

Отсмеявшись и почти дождавшись, пока отсмеются другие, Фабий, понукаемый требовательным взглядом напарника, попытался всё же начать свой опрос. Повелительно подняв руку, он остановил запоздавшие смешки:

— Ну всё, всё… Всё, я сказал! Смех смехом, а манда кверху мехом! Так что пойдем, уважаемые, наконец, по протоколу. Вампир, конечно, снимает многие вопросы, но некоторые так, даже наоборот, ставит, как солдатский хер с утра. Давайте с самого начала — кто вы, откуда, и кто может подтвердить вашу личность. Где находились во время мятежа, и кто может удостоверить ещё и это. Ну и какого хрена вашей жопе тут вообще понадобилось. Считайте, знакомимся!

Дарри наконец-то толком рассмотрел патрульных. Оба, особенно рядом с гномами, были рослыми, не ниже семи футов, гномьих, конечно, по-людски это где-то метр восемьдесят девять. Лёгкие мягкие фуражки, с княжеским гербом на околышах, над козырьками подняты противопылевые очки на резинках. Причём у чернявого, видимо, после столкновения с Карташкой, они были треснувшими. Просторные камуфляжные куртки, затянутые ремнями в поясе, с множеством подсумков на ремнях и портупеях. В подсумках запасные магазины, гранаты. Сбоку на ремне широкий штык-нож в стальных ножнах, у Фабия, помимо того, противовампирский стилет, у чернявого тоже было что-то нештатное колющее-режущее. Из нештатного оружия, кроме всего этого, были ещё и кобуры с револьверами на поясах. Короче, они были в полном полевом снаряжении, если не считать плащ-палаток в скатке да походных ранцев. Снизу курток были видны не галифе без лампасов, как у Воронова, а серого цвета свободные брюки-шестикарманники, заправленные в высокие шнурованные ботинки неопределимого из-за пыли и грязи цвета. У обоих были серые шарфы на шее. У Фабия на петлицах кителя, видного из-под камуфляжа, красовались лычки обер-ефрейтора. У чернявого Папы шарф петлицы скрывал, так что чин его оставался тайной.

Ещё про Фабия можно было сказать «смерть девкам». Он вообще был чертовски красив, хотя гном, конечно, в людской красоте и не сильно понимал. У патрульного были большущие синие глаза с длинными и тёмными пушистыми ресницами и густыми красивого изгиба бровями. Нежный, как у девушки, румянец, сочные губы крупного и чётко очерченного рта, который равно хорош и в весёлой улыбке, и в грозном крике, решительный подбородок с кокетливой ямочкой. При том его лицо было не смазливое, а именно по-мужски красивое, с достаточно крупными и правильными чертами. Достаточно же крупным был и нос, и, если бы Дарри знал Пришлых лучше, он бы охарактеризовал его одним словом «семитский».

На фоне Фабия его напарник выглядел невзрачно. Вовсе никак не выглядел, честно говоря. Тоже рослый, но не такой мощный, как Фабий, а суховатый и довольно нескладный, из тех, кого называют «несклёпа». Вообще про любую его черту, любое внешнее свойство можно было сказать либо «среднее», либо «незапоминающееся». Ну, чернявый, ну, высокий. И всё. Встретив его и разойдясь, через две минуты не вспомнишь, и захотев. Некрасивое худое, даже костистое его лицо с невыразительными и невзрачными чертами, большим тонкогубым ртом ничем не привлекало. Волосы были тёмные, почти чёрные, слегка курчавились, но были изрядно сальными, что и не мудрено с учётом долгого марша. И только большие и лучистые карие глаза, если он хотел, приковывали к себе, запоминались и подчиняли, делались привлекательнее красоты. Да ещё невероятной мощи бас. И самым странным казалось то, что в этой паре именно он казался главным. Вот и теперь Фабий смотрел на него, словно спрашивая разрешения продолжать, а чернявый несклёпа молча, одним лишь своим требовательным взглядом, это разрешение дал. Фабий вздохнул, пожевал губами и возобновил опрос.

— Итак, вы, уважаемый, — он обратил свой взгляд на Иваныча, одновременно доставая из планшетки на боку блокнот и карандаш, после чего, пристроив книжечку блокнота поверх планшета, приготовился писать.

— Деревянко Федор Иванович. Местный житель, владелец и управляющий гостиницы «Улар-река». Подтвердить это, а равно и мою личность, может любой из гарнизона форта.

— И подтверждаю, — донесся с улицы голос Полухина. Он стремительным шагом подходил к воротам лабаза, а за ним пыхтели и топали, как кованые волки, старейшина Рарри с Бофуром, увешаные разнообразным и смертоносным железом, словно стена в оружейном магазине.

— И я тоже подтверждаю. Равно как и личности и благонадёжность своих родичей, — пророкотал Рарри, привыкший оставлять за собой последнее слово.

— Старший унтер-офицер пограничной стражи Николай Полухин, комендатура форта Пограничный, — козырнул, входя под сень лабаза, ветеран. Он всё так же был одет всё в ту же полевую камуфляжную куртку поверх всё той же повседневной формы, почищенной явно второпях. Видимо, сменной одежды в его разгромленном доме не нашлось. Ну, по крайней мере, готовой к немедленной носке. По случаю теплой погоды и некоторого общего фрондёрства в отношении уставной формы одежды после бунта, куртка была расстёгнута. Хотя, скорее всего, неаккуратность тут была ни при чём. Если учесть, что он спешил на выручку, а в правой, уцелевшей руке у него был длинный армейский «Кольт» сорок пятого калибра, застегнуться ему было некогда и нечем. За поясом красовался ещё один револьвер, на этот раз «Чекан».

Жандармы уже стояли так, чтобы контролировать обе группы, а в руках у них оказались револьверы, причём это произошло как бы само собой, видно было, что они не задумывались, а действовали чисто автоматически. Фабий, оглядев прибывших гномов и особенно — унтера, обратил внимание и на две звёздочки на просвете его петлиц, и на потрёпанную форму с наградными планками и нашивками за ранения, и на протез. Полухин демонстративно медленно и аккуратно убрал «Кольт» в кобуру и, не дожидаясь вопросов со стороны жандармов, достав из нагрудного кармана кителя под курткой служебное удостоверение, протянул его Фабию. Внимательнейшим образом его изучив и получив лиловую вспышку подтверждения подлинности и соответствия при возврате корочек Полухину, блондин, в свою очередь, демонстративно убрал в кобуру револьвер, козырнул и представился, и Дарри наконец-таки понял, что странное имя Фабий и не имя даже, а лишь прозвище:

— Старший патруля обер-ефрейтор Игорь Фарберович, отдельный полк жандармерии княжества Тверского.

— Ефрейтор Феликс Байтеряков, — вслед за другом представился чернявый голосом, которым нужно отправлять в атаку целую армию. Старейшина Рарри с уважительным и даже немного завистливым удивлением покосился на хозяина столь чудного баса, а хозяин баса с места в карьер засыпал его вопросами, — а вы, почтенный гном, прошу прощения, кто? На основании чего вы ручаетесь за этих гномов, и кто поручится за вас? Господин старший унтер-офицер?

— Конечно, я ручаюсь за почтеного старейщину Рарри…

— В том нет нужды, хотя личность мою Николай подтвердить, конечно же, может. Я Рарри, старейшина рода Гимри, что в Лесной гряде, — и он, неторопливо достав из внутреннего кармана своего бострока, просторного и длинного жилета с воротником, практически, камзола без рукавов, невероятно солидный пухлый бумажник из кожи тритона, извлёк из него две бумаги. Затем, проведя над каждой ладонью и добившись подтверждающей вспышки, он протянул их невзрачному ефрейтору. Пока тот их внимательно изучал, старейшина продолжил вещать, потому что с таким важным видом, гордой позой и надменным лицом, которое несколько портили надутые щёки, именно вещают, а не говорят: