В управлении городами и селами волости была занята многочисленная княжая администрация: наместники, тиуны, мечники и детские. Эта оседавшая на местах мелкая феодальная знать, несомненно, увеличивала число зависимых земель и крестьян, обогащаясь всеми правдами и неправдами. Эксплуатацию усиливала и государственная необходимость сосредоточения в руках княжеской власти огромных средств, которых потребовала широкая политика Андрея. В событиях 1174 года мы найдем много общих черт с избиением суздальцев Юрия в Киеве в 1157 году. Но на именье алчной княжой администрации в 1174 году набросились не только горожане, но и «из сел приходяче грабяху» — поднялось, по-видимому, само крестьянство; по Татищеву — «грабили в селах домы княжие и верных его…»{131}. Можно думать, что и образное описание Даниилом Заточником порядков в северной деревне рисует не только ситуацию XIII века, но отношения, сложившиеся уже при Юрии и Андрее. Даниил не советует основывать село поблизости от княжого двора или дома его тиуна: «тиун бо его аки огнь трепетицею накладен [покрыт трутом] и рядовичи его аки искры; аще от огня устрежешися, но от искр не можеши устеречися и сождения порт»{132}.
В «Повести» об убийстве Андрея мы впервые встречаем термин «дворянин» и рядом с ним термин «милостьник», известный еще в древнейшую пору, при княгине Ольге (Малуша-милостьница и ключница Ольги){133}. Теперь «милостьник» обозначает не только приближенного, близкого человека, любимца князя{134}, но и человека, который относится к определенной группе «служилого» люда. Милостьники получают от князя и оружие, и коней, — в Боголюбовском замке хранилось «милостьное оружие» и стояли «милостьные кони». М. Н. Тихомиров сделал убедительное заключение, что «милостьниками были зависимые княжеские люди, получавшие от князя «милость» в виде коней, оружия, а, вероятно, и землю»{135}. Это был, видимо, наиболее зависимый от князя, малоимущий и в то же время близкий к нему слой новой служилой дворни. Милостьником был любимый слуга Андрея Прокопий, погибший вместе с ним в 1174 году. По названию его «паробком» можно полагать, что милостьники составляли «молодший» в прямом и социальном смысле слой княжеского окружения{136}. Еще прадед Андрея Всеволод «нача любити смысл уных», а его дед Мономах предостерегал от излишнего доверия к ним{137}, сам же Андрей любил жить и действовать «с малом отрок».
Упоминаемые в описании тех же событий 1174 года в Боголюбове наряду с боголюбовскими горожанами «дворяне» были, по-видимому, близкой к милостьникам группой служилого люда. Даниил Заточник говорит, что «всякому дворянину [подобает] имети честь и милость у князя», то есть получать у него не только коня и вооружение, но и «села»; для Даниила — человека невоинского духа — последнее было, несомненно, существеннее. Княжеское пожалование изымало человека из его прежних общественных связей; позже псковичи, поссорившись в 1228 году с Ярославом Всеволодовичем, «тех кто имал придаток [милость] у Ярослава, выгнаша из Пльскова: пойдите по князи своемь — нам ecи не братья…»{138}. Возможно, что как раз во время Андрея термин «милостьник» стал заменяться словом «дворянин». Ряды милостьников и дворян, этого служилого слоя XII века, пополнялись из рабов и холопов, образуя нечто подобное западноевропейскому министериалитету, но выслужившиеся княжие люди могли входить и в ряды боярства{139}.
Позднейшая легенда рассказывает, как Андрей путешествовал по Клязьме до устья реки Тезы, ставя в прибрежных погостах храмы, и как он «пожаловал» одного из своих слуг — зверолова Елифанку «деревней», то есть землей{140}. В легенде об Елифанке упоминается и село Спас-Купалищи, известное уже нам по отрывку Тверского летописного сборника, цитированному выше: это ближнее к Боголюбову село, красиво расположенное на правом высоком берегу Клязьмы. Если же мы проследим за ее течением вниз до Тезы, то найдем здесь в изобилии имена селений, с большой вероятностью восходящие к XII веку, к именам членов княжого дома и старым терминам быта. Таковы Глебово, Глебова, Борисовка, Михайловское, Михалково, Андрейцево, Андреевская, Княгинина, Якимовский погост, Гридино, Скоморохово и др. Среди них расположен и знаменитый Клязьменский городок — древний Стародуб, возникший в XII веке, и село Любец, связанное, подобно Спасу на Купалищах, с преданием о Боголюбском{141}. Ниже устья Тезы располагались Ярополч (Вязники) и город Успенского собора Гороховец. Нет ничего невероятного в том, что в этом районе находились не только княжеские земельные владения, хозяйственные, охотничьи и иные угодья, но и пожалования княжим милостьникам, давшим начало служилому дворянству.
Конечно, князь жаловал своим слугам не пустую землю, а деревни и села вместе с их трудовым людом. Таким образом, крестьянское население Суздальщины все более попадало во власть больших и малых светских и духовных господ. Они были полновластными владыками в своих феодальных гнездах, им принадлежало не только право нещадной эксплуатации своих крестьян-«сирот», но и власть над самой их жизнью: землевладелец был и верховным судьей своих людей, «маленьким Ярославом» своего владения. Задавленное сидевшей на его спине иерархией господ крестьянство меньше всего могло проникнуться интересом к большим событиям русской жизни и широким планам главы господствующего класса — князя. Едва ли и борьба со старобоярской знатью, которую вел Андрей, что-либо меняла в положении «сирот»: захваченные боярские села не оставались без хозяина, а шли в раздел, и, может быть, новый владелец даже с большей алчностью использовал свое положение и давил крестьянина, нежели старый боярин.
В войсках Андрея большую роль, наряду с аристократической конной дружиной, играет пехота — «пешцы», составляющие внушительное ядро владимирских вооруженных сил. Это, по-видимому, не только крестьянские, но и городские ополчения. Позднее, в XIII веке, «гражан-пешцев», наряду с пешцами-смердами, мы встретим в войсках Даниила Галицкого, строившего свою политику, как и Андрей, на союзе с горожанами, которые стремились к нему «яко пчелы к матце». Жители городов, неохотно участвовавшие в княжеских усобицах, понимали и ценили единодержавные притязания Андрея и Даниила. В конце княжения Андрея мы встретим, наряду со старыми ростово-суздальскими и белоозерскими дружинами, отдельные владимирский и переяславский полки.
Подобно деду — Владимиру Мономаху, Андрей придавал большое значение народному ополчению, пешим «боям». Рядом со старой знатью, своевольной, способной к неожиданным нарушениям воинской дисциплины и военных планов князя, на командных должностях, очевидно, появляются близкие и преданные князю новые люди. Они не только занимали должности в княжеском дворцовом хозяйстве, но и входили в ближайшее окружение князя во время войны. При всей условности феодальной морали эти новые княжие люди, жизнь и благосостояние которых полностью зависели от князя, были гораздо более верной и прочной опорой, нежели старобоярская знать. Сам Андрей, по отзыву современника, был «не величав на ратный чин»; он, видимо, не дорожил феодальной воинской иерархией и в молодости, как мы видели, сам сражался рядом со своими воинами, подавая им пример доблести. Все это делало владимирские полки более дисциплинированными и боеспособными; вокруг них с меньшим риском можно было организовывать силы подвластных княжеств для больших военных предприятий. Однако если горожане, купцы и служилый военный люд ощущали на деле пользу начатой Андреем борьбы за возвышение Владимирской земли и за господство ее князя в Руси, то крестьянство, составлявшее, конечно, большую часть военных сил Андрея, было решительно равнодушно к его планам. Это было одной из причин крупных военных неудач Боголюбского.
