Г р у я. Выбраковать.

М а р и я. Вот-вот, выбраковать! Кэлин об этом знал и не ерепенился, потому что поначалу лошадей грузили в вагоны и отправляли их туда, где они были нужны. Потом, то ли вагонов уже недоставало, то ли вывозить уже было некуда, но пришел другой приказ: выбраковывать лошадей на месте и только шкуры сдавать.

Г р у я (тихо). Идиоты.

М а р и я. Шутка ли сказать, из четырех конюшен оставить только двести лошадей, а остальных браковать и сдавать шкуры! Ты-то вот наш и небось помнишь, что у нас не то что убивать — у нас считалось дикостью бить лошадей, грехом считалось есть конину, а тут целые конюшни сразу! (Передохнула, отпила глоток чая.) Долго откладывали, боялись Кэлина: он ведь у нас контужен, у него и справка есть. Правление тянуло, тянуло, а тут как раз Кэлина вызвали в Кишинев на слет коневодов, и колхоз решил быстро, пока его нету в деревне, избавиться от лошадей. Подрядили двух ублюдков, которые все спорили меж собой и никак не могли договориться, кто из них лучше стреляет. Согнали из реутских конюшен лошадей в ту закрытую балку, а там, где выход из нее, там, где горловина, залегли те ублюдки, с винтовками…

Г р у я. О господи, что за кретины, что за канальи!!

М а р и я (после паузы). Рассказывать дальше или не нужно?

Груя сидит, облокотившись на стол, горестно обхватив голову руками. И Мария после некоторого колебания продолжает.

Ну и пошла пальба там в балке. К тому же те ублюдки напились с утра — палят и не попадают. Раненые лошади встают, они опять заряжают, опять стреляют. И вот тут-то, под вечер, возвращается Кэлин. Шел по улице — прямо ноги заплетались, шутка ли сказать, нес со станции на себе ту холеру.

Г р у я. Какую холеру?!

М а р и я. Да приемником его там наградили, «Беларусь» называется. Ну, втащил он ту коробку в дом, поставил на стол, пошел соседей звать — похвастаться премией, а люди как-то стали от него прятаться. Он в один дом — никого, в другой — тоже никого. Видит — что-то не так, что-то стряслось и так прошел до самой окраины, а там вышел в поле и прямо беда направила его в реутские конюшни. Входит, а там никого, только в самом конце старая кляча хворая лежит. Видать, в темноте не заметили, а то бы тоже согнали в балку. Ну, разыскал он там уздечку, помог той кляче встать и пошел с ней по следу, потому что виден был след табуна до самой балки. А ублюдки знай себе палят. Кэлин спустился с пригорка, пошел с клячей по конским трупам, стал посреди балки и сказал: «Вот, герои, еще две клячи завалялись там в конюшне… Бейте, говорит, только цельтесь хорошо, потому что, если вы меня с одного выстрела не уложите, тогда я сам уложу вас». Те как-то сразу протрезвели. Побросали винтовки и сначала тихо-тихо, а потом давай деру. Кэлин взял одну винтовку и кинулся за ними. Если бы догнал — убил бы, но был измотан: шутка ли сказать, такой ящик приволок на себе с самой станции! Перед деревней, видя, что уже не догонит, залег и стал палить по ним. Одного ранил в ногу, другого — в голову. Потом еще по деревне гонял всю ночь, хотел пристрелить председателя, а к утру приехали из милиции, связали, и вот уже две недели никто его не видел. Даже передачи для него не берут. (После долгой паузы.) Он правда совершил преступление, Михай?

Г р у я. Он не должен был в них стрелять, потому что хоть они и ублюдки, но человек — это не лошадь.

М а р и я. Боюсь я, Михай, что, если ты не приедешь, Кэлина увезут и больше не увидим его.

Г р у я. Когда идет туда поезд?

М а р и я. Да один так уйдет прямо вот-вот…

Г р у я. Выпей чаю и приляг на кушетку, пока я соберусь…

Ива на берегу реки.

Г о л о с  К э л и н а. Вот этот ваш бросок был для меня, что называется, самым-самым…

Г о л о с  Г р у и. А, какой там бросок! Тебе же все-таки дали три года!

Г о л о с  К э л и н а. Ну, три — это не двадцать пять, как того хотел прокурор. Но самое главное, чего я всю жизнь не забуду, — так это нашу встречу. Когда меня ввели в зал и я увидел возле окна тебя и Марию, у меня все нутро всколыхнулось и я понял, что окружение прорвано и я опять среди своих. Это было для меня самым главным, а там могли пришить и три, и пятнадцать, и двадцать пять. Это не суть важно.

Г о л о с  Г р у и. А что же важно?

Г о л о с  К э л и н а. Мы с тобой солдаты-гвардейцы и отлично понимаем, что в человеческой жизни важно не  с к о л ь к о  ты прожил, а  к а к  ты прожил.

З а н а в е с.

Овчарня в Карпатах. Расплылись в густых сумерках и склоны, и обрывы, и ущелья. Только силуэты гор мягко чернеют на густо настоянном синем небе.

Пастухи уже поужинали. К э л и н  моет посуду, а  С а н д у, подзаправившись, продолжает командовать.

С а н д у. Ррота, слушай мою команду! Товарищи бойцы! Дорогие мои ребятки! Родные мои!

К э л и н. А чего это тебя вдруг так разобрало?

С а н д у. Солдатиков жалко.

К э л и н. Чем они тебя так разжалобили?

С а н д у. Так ведь шутка ли сказать — четыре дня и четыре ночи, такой немыслимый бросок! Ребята еле на ногах стоят, а тут еще незнакомая местность, всюду ощущение опасности, и где свои, где противник — неизвестно. Может, враг — вон за теми дальними холмами, может, он тут, за кочками, целится в нас.

К э л и н. Во-первых, командир ни при каких обстоятельствах не должен раскисать. Даже когда ты потерял ориентир, потерял связь со своими, ты не должен показывать виду. Солдат должен быть всегда уверен в своем командире.

С а н д у. Ну хорошо, я сделаю какой нужно вид, но потом, как мне потом выкрутиться из той переделки, в которую попал?!

К э л и н. Во-вторых, дай солдатам передохнуть, раз они измотаны. В-третьих, нужно отправить два дозора: один — в предполагаемые места расположения противника, другой — в тыл, чтобы прощупать обстановку.

С а н д у. В тыл-то зачем? Мы же только что оттуда.

К э л и н. Тыл солдату нужен как воздух. Имея крепкий тыл, боец и без патронов все еще боец, а без тыла он уже ничто. Сиди да жди удара в спину.

С а н д у. Это очень страшно — удар в спину?

К э л и н. Жуткая вещь. Против нее солдат почти бессилен. И не то что физически — морально трудно переносить эти удары.

С а н д у. И что же, бывали с вами такие случаи?

К э л и н. Был со мной один такой случай. Был.

С а н д у. А расскажите.

К э л и н. Ах, какие были дела, какие дела! (После паузы.) Отсидел я, стало быть, свой срок и вернулся. Приехал домой, гляжу — пацаны, что бегали еще недавно без штанов, теперь уже на колесах. Кто шофер, кто тракторист, кто уже в бригадиры рвется. Один я без твердой специальности, и, как на грех, курсов никаких. Сижу и думаю: куды мужику податься? Тут как раз одна доярка вышла замуж в соседнюю деревню, и некому стало ее коров доить. Охотников было мало, потому что стояла весна, грязь непролазная, а фермы — под самым лесом.

С а н д у. Ну, стали вы дояром.

К э л и н. С год проработал дояром, потом вдруг приезжает председатель и говорит: ты чего замызганный такой ходишь? Ты заведующий фермой, мой боевой товарищ, заместитель по части крупного рогатого скота… Словом, Чапая из себя изображает. Я говорю: с каких пор эта должность на мне? А, говорит, еще с прошлой недели, так что поимей в виду… Жутко я расстроился, потому что как раз начался отел, а отвечать за скот во время отела — это самое что ни на есть последнее дело… Деваться, однако, некуда. Взял хозяйство в свои руки, работа пошла, и кто знает, по каким бы кабинетам я нежил сегодня свой зад, если бы не тот невероятный удар в спину…

Просторная приемная и большой кабинет в кишиневском Доме правительства.