Но прежде нежели станем перечитывать произведения бойкого пера царя, скажем несколько слов о времени основания «сумасброднейшего собора» и его первом председателе.
Государь очень рано возложил этот шутовской сан на дядьку и первого воспитателя своего Никиту Моисеевича Зотова. Это был человек вполне ему преданный. По служебному положению он был начальником походной канцелярии государя и именовался: «Ближний советник и ближний канцелярии генерал-президент». Старый, опытный излагатель царской воли, Зотов не имел такого значения, как молодой кабинет-секретарь Макаров, поскольку был сановник ума недальнего. Досуги от возложенных на него должностей Зотов «со все-усердием» посвящал «служению Бахусу и честному обхождению с крепкими напитками». Именно этой особенностью своего характера «ближний советник» Зотов и приобрел звание князь-папы — главы самых отборных пьяниц и обжор.
Уже в 1690-х годах государь в письмах зачастую посылает поклоны «всешутейшему князь-папе», а князь-папа «благословляет» овец своей паствы. «Геру протодиакону П. А. (то есть Петру Алексеевичу. — М. С.), — пишет Зотов 23 февраля 1697 года, — со всею компаниею посыпаю мир и благословение!»
Титул протодьякона, а еще более следующее письмо Зотова показывает, что уже в эти годы «всепьянейший собор» сформировался и получил тот вид и назначение, которые не изменялись до конца дней его членов.
23 февраля 1697 года. Нашего смирения сослужителю, геру протодиакону П. А. со всею компаниею о Господе здравствовати! Благодарствую вашей любви за возвещение путешествия вашего (за границей. — М. С.) при добром здравии (о чем уведомлен от азовского владыки), и впредь о сем нам ведомо чините. Зело удивляемся вашей дерзости, что изгнанную нашу рабыню, т. е. масленицу, за товарища приняли, не взяв у нас о том свободы; только ведайте: есть при ней иные товарищи: Ивашка (пьянство. — М. С.) и Еремка (распутство. — М. С.), и вы от них опаситесь, чтоб они вас от дела не отволокли; а мы их дружбу знаем больше вашего. Сего числа поехали к вам иподиаконы Готовцев и Бехтеев, с которыми наказано от нас подати вам словесно мир и благословение, а масленицу и то-варищев ее отлучити: понеже при трудех такие товарищи непотребны; а к сим посланным нашим иподиаконам будьте благоприятны. При сем мир Божий да будет с вами, а нашего смирения благословение с вами есть и будет. Smirennii Anikit власною рукою.
С этого времени переписка «смиренного Аникиты» с Петром, не всегда смиренным, велась большей частью в одном и том же роде; остроты «всешутейшего» зачастую целиком повторялись в письмах различных годов. Из них видно, что год от году иерархия «всепьянейшего собора» увеличивалась новыми чинами; князь-папа имел достойных сотоварищей; самые достойнейшие из них носили звание владык различных городов; их окружали протодьяконы, дьяконы и прочие мелкие чины…
Занятый в обыкновенные дни различными делами, собор только в праздники являлся в полном своем блеске. Так, например, на известной свадьбе царского шута Шанского в 1702 году собор был в полном сборе. Свадьба совершена была с выполнением мельчайших обычаев старины; опаивали между прочим горячим вином, пивом и медом с неотступными просьбами и поклонами. «Ваши предки, — шутил Петр, — обращаясь к поборникам старины, употребляли эти напитки, а старинные обычаи всегда лучше новых» и т. п.[14]
Главные роли в сатирическом спектакле Петр предоставил князю Ромодановскому и Никите Зотову. Первый был в одеянии русского царя XVII века, второй — в облачении патриарха. Сопоставление двух именитых лиц в этих ролях вполне подтверждает то, что титул князь-кесаря был придан Ромодановскому не столько из уважения, как это уверяют позднейшие писатели, сколько из шутовства, ради насмешки; но с князем шутить было опасно, смеяться над его званием и рассуждать о его значении мало кто решался, и вот почему в письмах, реляциях и всевозможных форменных бумагах, либо о нем, либо к нему написанных, мы нигде не видим какой-либо остроты над его званием, и только два-три слова, да общий тон некоторых к нему писем Петра разоблачают настоящее значение сего звания.
Что касается до Зотова, то к нему относились смелее; царские любимцы позволяли себе иногда шутить над ним, хотя не без риску, ибо, если в ведении Зотова не было застенка, в руках кнута, а на дворе медведей, готовых, по мановению господина, помять дерзкого (как это было при Ромодановском[15]), то за ним была власть опоить или не опоить лицо, его прогневавшее.
Вот что рассказывает по этому поводу Неплюев{34}, хорошо знавший Зотова. Полковник Блеклый{35} имел с князь-папой тяжбу; решалась она в сенате. Блеклый был прав; Яков Долгоруков{36} обещал ему свое содействие, но, вопреки данному им слову, Блеклый был обвинен, и между прочими сенаторами, подписавшими неправый приговор, был Яков Долгоруков. Это обстоятельство поразило Блеклого. Он с негодованием жаловался всем и каждому на такой странный поступок. «Что ты прав, то я вновь повторяю, — говорил Долгоруков, — и советую подать апелляцию на сенатское решение, а на меня челобитную к государю». Блеклый так и сделал. Петр рассмотрел тяжбу и нашел, что челобитчик прав. Призывают кн. Долгорукова. Петр спрашивает: как он мог подписать такое решение? «Блеклый прав, а Зотов виноват, — вновь повторил правдивый сенатор, — но сильная рука Зотова превозмогла; ныне наступили Святки, а он брата моего, по злобе на него, уже опоил; если бы я обвинил Зотова, мне предстояла бы та же участь. А как ты, государь, переделаешь и нас обвинишь, так не на кого будет и сердиться Зотову…»
Этот мощный владыка между прочими титулами носил звание всесвятейшего. «Пожалуй, поклон отдай всесвятейшему и прочим, за которого благословение все до лица земли челом колотим, или бьем», — пишет Петр в 1705 году из Митавы к Головину.
От военных бурь, походов и неприятностей бивуачной жизни, государь при первом досуге спешил отдохнуть в лоне любимого собора: так, например, в письме к Головину из Минска от 12 марта 1706 года, делая распоряжения о присылке в порубежный город Великие Луки железных пушек, ядер и дроби, он тут же отмечает: «Пожалуй, доложи, паче же побей челом, чтобы всесвятейший изволил, конечно, к празднику быть в Нарву и с собой взял владыку Казанского и Мусина (Пушкина. — М. С.); также изволь им придать Гаврилу Меншикова{37}, чтоб скорее ехали и, конечно, к празднику стали в Нарву».
Скучал государь без собора, скучал и собор, в лице своих представителей, без шумнейшего протодьякона. Петр Бутурлин{38} писал царю:
Прелюбезнейшему сыну нашему и сослужителю нашея мерности, протодиакону Петру, мир и благословение, и молитвы наши да будут с вами! Понеже мы веселимся в С.-Петербурге, однако же мы имеем печаль великую, что вашу святость не имеем при себе в милости, а коли б милость ваша и святость нашей епархии была персона при нас, велие бы веселие. Пожалуй, отдай благословение от меня всешутейшему Кир-Никите, патриарху, и всему сумасбродному собору.
Смиренный, царствующего и великого града С.-Петербурга, Ижорской и Кроншлотской Ингерманландии, митрополит Петр… благословение посылаю.
Петр Иванович Бутурлин, «петербургский владыка», принадлежал к одной из древнейших и именитейших фамилий в России. Его близкий родственник, Петр Васильевич Бутурлин, был окольничим; брат Борис пал в 1708 году в сражении под Лесной в чине капитана гвардии; его родные племянники были любимцы Петра: один — Иван Иванович, генерал-аншеф и гвардии подполковник, заявил себя как искусный военачальник и суровый член розыскных дел Тайной канцелярии; другой — Александр Борисович, красивый, расторопный денщик Петра, приближенное лицо к цесаревне Елизавете, стал впоследствии графом и фельдмаршалом. Двадцать девять Бутурлиных в 1699 году были богатыми помещиками.
