Морин положила листок на колени сидящей рядом женщины.

Та взяла его в руки и сперва посмотрела с тем же отсутствующим видом, с каким слушала вопросы Морин и смотрела фотографии.

И вдруг часто-часто задышала.

Морин подсунула ей второй рисунок, на котором были изображены Линус, Люси и Пиг Пен, и впервые в жизни увидела ужас не изнутри, а со стороны. Глаза Тельмы Росс медленно расширялись, она мелко, истерично затрясла головой, отшатнулась и втянула в себя столько воздуха, сколько смогла. На миг все застыло в неподвижности, а затем из груди женщины вырвался душераздирающий вопль, в котором были и страх, и боль, и внезапное осознание, такое горькое и страшное, что Морин буквально подбросило со скамейки.

Не теряя ни секунды, Каролина выхватила из кармана передатчик и нажала кнопку. Потом, грубо отстранив Морин и Джордана, кинулась к женщине, пытаясь оборвать ее бесконечный вой.

– Тельма, Тельма, успокойся, все хорошо.

Она обхватила ее за плечи, притянула к себе, но та продолжала биться и судорожными движениями рвала ворот кофточки, словно та жгла ей кожу.

– Уходите отсюда.

Джордан и Морин вышли из беседки и увидели, как к ним летит доктор Норвич в сопровождении двух сестер, по стати не уступающих Каролине. У одной в руках был шприц. Все трое подбежали к скамейке; доктор не без помощи сестер закатал рукав кофточки и ввел иглу в вену Тельмы Росс.

Затем, выйдя из беседки, Норвич яростно схватил Джордана за плечо и развернул к себе.

– Как чувствовал, нельзя вас пускать! Ну что, добились своего? Прошу вас удалиться, господа, вы достаточно тут набедокурили.

Он вернулся к сестрам, хлопотавшим вокруг пациентки, которая понемногу обмякла, но вопить не перестала.

Джордан и Морин остались вдвоем.

На этой территории они были среди немногих сохранивших разум, но оба сейчас задавали себе вопрос, есть ли в этом смысл.

Не решаясь взглянуть в глаза друг другу, они дошли до вертолетной площадки. И потом, сидя рядом на борту вертолета, еще долго смотрели перед собой в пустоту, звенящую воплем Тельмы Росс.

Реакция женщины на персонажей «Мелюзги» означала, что газета, в отличие от Морин, неверно изложила события десятилетней давности.

Джордан задумался о том, почему из двух незнакомых людей, навестивших ее, женщина предпочла общение с Морин.

Он скосил глаза на четкий профиль на фоне окошка и вспомнил мысль, что пришла ему недавно, когда они ехали на такси в Грейси-Мэншн.

Вот тебе и ответ.

Должно быть, Тельма, как и Морин, не находит в окружающем мире иной истины, кроме той, которая доступна ее глазам.

Войдя в палату, он увидел, что глаза ее закрыты, но Лиза уже не спала.

Темные волосы, стянутые сзади конским хвостом, открывали безупречную правильность черт. Лиза открыла глаза с той же робостью, с какой он отворил дверь палаты. Она по-прежнему лежала под капельницей, но монитор отключили: на темном экране уже не видно было зеленой линии сердцебиения.

– Здравствуй, Джордан.

– Здравствуй, Лиза.

После немудреного приветствия они замолчали, предчувствуя приближение момента, которого оба ждали и боялись. Лиза лежала на кровати, бледная и очень красивая, а Джордан, чувствуя себя неуклюжим болваном, начал с того, с чего все начинают:

– Как тебе здесь? Тебе всего хватает?

Он обвел глазами палату, достаточно комфортабельную, чтобы не казаться больничной. Мягкие, пастельные цвета стен, кровать перед дверью, большое окно с раздернутыми шторами, ковер из света, сотканного солнцем на полу.

– Да, конечно. Здесь все очень внимательные. Приходила Аннет, принесла мои вещи. Она такая добрая.

Джордан кивнул. Он попросил свою приятельницу об очередном одолжении – зайти к нему домой и собрать все, что нужно женщине в больнице. Решил, что ей это будет сделать ловчее, хотя и чувствовал себя немного виноватым.

Не говоря уж о той большой его вине, по которой Лиза попала в больницу.

– Прости. Тебе, наверное, неприятно, что чужой человек прикасался к твоим вещам, но я же не знал…

– Знал. Ты всегда все знаешь.

Она показала на столик сбоку от окна. На нем стоял большой букет цветов в оригинальной упаковке, сделанной из оберточной бумаги и перевязанной грубым шпагатом.

Когда Джордан отправлял ей цветы из цветочной лавки на набережной Гудзона, он долго вертел в руках открытку, не зная, что написать. Все слова казались ему неуместными и сентиментальными. В конце концов он просто черкнул «Дж» в центре открытки, надеясь, что по этому значку Лиза догадается обо всем, что он не в силах выразить.

– Очень красивые цветы. Большое спасибо.

– Не за что. Ты как себя чувствуешь?

Бледная Лиза улыбнулась.

– Не знаю. Врачи говорят: хорошо. Но в меня раньше не стреляли, так что опыта нет.

– Прости меня, Лиза.

– За что? За то, что ты мне жизнь спас?

– Нет. Это я во всем виноват. Пуля предназначалась мне.

Он рассказал ей, как засадил в тюрьму Лорда и как тот пытался отомстить. Не сказал только про смерть тех двоих и про половинку чека, найденную у Лорда в кармане, точь-в-точь такую же, как те, что он нашел у нее в папке.

Лиза перебила его на полуслове, сменив тему, как будто ее ранение – дело прошлое и давно забытое. Теперь у нее на уме было совсем другое.

– Она очень красивая.

– Кто?

– Девушка, с которой я видела тебя на днях. Красивая и без подвоха. Кем кажется, та и есть. Женщина.

– Лиза, Морин просто…

– Это не важно, Джордан, ей-богу, не важно.

Натянутая улыбка, точно маленькая ранка на бледном лице, озаренном глазами, что по капле впитали боль. «В ком, интересно, больше боли, – невольно подумал Джордан, – в ней или в том, кто на нее смотрит?»

– Судьба всегда готова посмеяться над любым из нас.

Она повернулась к окну, и глаза на миг загорелись не внутренним, а внешним светом.

– Дело в том, где я тебя видела, а с кем – не важно…

Лиза кивнула на алюминиевый стул возле кровати.

– Сядь, Джордан. Я объясню, зачем позвала тебя в тот вечер. Сядь и послушай, только не смотри на меня, а то мне смелости не хватит.

Джордан сел и уперся взглядом в букет на голубоватом фоне стены. И тут же ему пришли на ум цветы в парке «Дубов», выращенные для тех, кто их даже не видит, и глупые строчки стишка, который читала ему мать, когда они вместе сажали цветы перед домом.

– Только учти, я не собираюсь оправдываться перед тобой. Я приехала в Нью-Йорк не случайно, а с определенной целью. Всю жизнь мне хотелось стать нормальным человеком, жить нормальной жизнью, как все, и не чувствовать себя каким-то выродком. Хотелось того, что есть у всех, чтобы каждый новый день, как у других, был наполнен будничными мелочами, так же, как и предыдущий. Я завидовала женщинам, которые изнывают от скуки, целыми днями стоя у плиты. Мужчины обходили меня стороной днем, а ночью мне надо было держаться от них подальше. Видно, прав был достопочтенный Герреро, мой папаша, когда говорил, что моя красота – дар сатаны. И вот недавно я получила это проклятое письмо.

– Кто-то спрашивал меня, не хочу ли я заработать сто тысяч долларов. Я выбросила письмо в мусорное ведро – решила, что это шутка. Через день пришло другое, потом третье. Мне писали, что это не шутка, и если я желаю узнать подробности, то должна поместить в «Нью-Йорк таймс» объявление со словами «ЛГ, о'кей». Я поместила. Два дня спустя мне пришел конверт с четырьмя чеками на двадцать пять тысяч каждый, но они были разрезаны пополам ножницами. К ним прилагалась инструкция, объясняющая, что надо делать, чтобы получить недостающие половинки. Сперва у меня все перед глазами поплыло.

Лиза надолго замолчала. Джордан понял, что она плачет, но продолжал упорно смотреть на букет.