Одной из наиболее интересных работ той масштабной выставки был автопортрет За туалетом, написанный Серебряковой в Нескучном в конце 1909 года. Как писал Эрнст, «художницей изображен час утреннего туалета в деревенской комнате, полной зимнего солнца, весело играющего вокруг. Живопись картины выдержана в легчайших, плавных, белых тонах и полна свежей, бодрой и чуть лукавой улыбки»^[33]. Еще 18 февраля, за два дня до открытия выставки, Евгений Лансере с гордостью анонсировал его Сомову: «У нее будет на выставке вещь несравненно значительнее — полукартина, полуавтопортрет, маслом, почти в натуру: дама, déshabillée, расчесывает себе волосы, автор себя видит в зеркале, так что часть предметов на первом плане повторяется вдвойне (свечи). Все очень просто, все точная копия натуры, но вместе с тем Шура находит, что в ней есть „стиль“. Она всем чрезвычайно нравилась»^[34].

По совету Серова три работы Серебряковой с выставки (За туалетом, Зеленя осенью и Крестьянка. Молодуха) были приобретены Ильей Остроуховым для Третьяковской галереи. Автопортрет был сразу помещен в экспозицию зала № 23 рядом с работами Федора Боткина. 29 октября 1910 года работа была воспроизведена на открытке Общины Святой Евгении, которая очень скоро стала библиографической редкостью. В 1913 году новый попечитель Третьяковской галереи Игорь Грабарь начал перестройку экспозиции по историческому принципу, и произведения «мирискусников» были помещены в зале № 15 на втором этаже рядом с лестницей. Работа признана классикой живописи Серебряного века. Но сама художница воспринимала ее как своеобразный эксперимент: «Зима этого года наступила ранняя, все было занесено снегом — наш сад, поля вокруг — всюду сугробы, выйти нельзя, но в доме на хуторе тепло и уютно. Я начала рисовать себя в зеркале и забавлялась изобразить всякую мелочь на „туалете“», — вспоминала она в 1966 году в письме А. Н. Савинову^[35]. Картина За туалетом стала первым законченным автопортретом Серебряковой, получившим широкое признание.

С января 1910 года о Серебряковой пишут в газетах и журналах. Одним из главных и наиболее внимательных ее критиков того времени был Александр Бенуа. В статье Художественные письма. Выставка «Союза» в газете Речь от 13 марта 1910 года (№ 70) он писал о «здоровом и бодром реализме» племянницы. Ее искусство, основанное на знании русского классицизма и итальянского Кватроченто, было лишено «какой-либо модернистской утонченности», отвлекающей от восприятия гармонии целостности и уравновешенности композиции и цветового баланса. «Дарование Серебряковой удивительно экспрессивно (да простят мне это старомодное выражение)… Хотелось бы, чтобы этот художник дал нам еще многое, чтобы Серебрякова сохранила эту способность просто и весело относиться ко всему».

Летом 1910 года Борис получил работу младшего инженера на Восточно-Амурской железной дороге. В это время Зинаида с матерью, детьми и сестрами жила в Нескучном. Будучи привязанной к детям и, возможно, являясь большей русофилкой, чем старшие «мирискусники», она до революции очень много времени проводила в имении и путешествовала редко. В то лето она часто уходила на хутор (часть усадьбы, принадлежащей Серебряковым), где было спокойнее, и писала по утрам портреты — жены брата Евгения Ольги (сохранился также эскиз), своей сестры Марии Солнцевой, писателя Георгия Чулкова (2 августа 1910 г.; Таганрогская картинная галерея) и его жены, переводчицы Надежды Чулковой. В этом году были также написаны портреты художницы Лолы Браз (жены учителя Серебряковой) и дяди Михаила Бенуа (директор правления пароходного общества «Кавказ и Меркурий»).

Наиболее интересные впечатления о пребывании в Нескучном сохранились в воспоминаниях Георгия Чулкова, который более месяца гостил там с женой. Он читал вслух свои произведения и классику (например, 3 июля читал Данте), убеждал художницу, «что Лермонтов выше Пушкина»^[36]. Впервые Чулков познакомился с «мирискусниками» еще в 1904 году в гостях у Александра Бенуа, к которому в тот же вечер пришел и Врубель. Уже в 1906 году обложку для чулковского альманаха Факелы создал Евгений Лансере, с которым они подружились. Летом 1910 года Чулковы познакомились и с Зинаидой. Впоследствии писатель запишет в своих воспоминаниях, опубликованных в 1930 году: «Живя в курской деревне, я имел случай наблюдать, как работает Зинаида Евгеньевна. Воистину живопись для нее тот воздух, без коего она не может жить. Если ей приходится на час бросить кисть, то вы наверное увидите в ее руках карандаш, которым она делает какие-нибудь кроки в своем альбоме. Эта удивительная трудоспособность и благоговейная влюбленность в искусство сочетаются в характере Зинаиды Евгеньевны со счастливым чутьем к поэзии. Она не только видит и чувствует мир живописно. Она всегда взволнована поэтически, заражена каким-то лирическим волнением. Ее неизменный спутник — Пушкин»^[37].

Особенно Чулков ценил портреты крестьянок: «Ее курские „бабы“ составляют превосходную галерею. Она удачно сочетала в своих работах простую гармонию венециановской живописи с новым своеобразным пониманием рисунка и колорита. В иных своих полотнах Серебрякова является наследницей Тициана и Тинторетто». Подметил писатель и особенную черту портретного творчества Серебряковой, что она «не всегда бывает объективна. В моделях она ищет самое себя. Так и в прекрасный портрет» Надежды Чулковой она «внесла какую-то едва заметную черту, ей самой свойственную». И заканчивает Чулков свои воспоминания о Серебряковой сведениями о ее художественной взыскательности. 13 раз, по его словам, она начинала писать его портрет, но каждый раз уничтожала свою работу. И «только последний, кажется, четырнадцатый по счету, появился на московской выставке „Мира искусства“ в феврале 1911 года». Сохранился чулковский сонет Элегия, посвященный Серебряковой^[38]: