— Все показатели жизненных процессов в норме, — сказала Екатерина Викторовна, — начинаем подготовку к программированию системы трансперсональной навигации! Ввожу дату прибытия, геолокацию места прибытия! Трансперсональный навигатор готов к запуску.

— Начинаю подачу трансперсонавта в устройство трансперсональной навигации.

Анатомическое кресло разложилось и тело Степана Петровича приняло горизонтальное положение. Кресло стало двигаться, втягиваясь в отверстие «бублика». Когда голова дедушки Светы оказалась в просвете, движение кресла остановилось.

— Включаю систему видео- и звукофиксации сознания трансперсонавта. Провожу синхронизацию и сопряжение сознания трансперсонавта и системы записи. Процедура завершена.

На большом экране появилось розовое свечение.

— Это то, что сейчас видит твой дедушка через свои закрытые веки, — прошептал Сергей своей подружке. Она кивнула и сжала его руку. Между тем, процедура продолжалась. Мама Сергея произнесла:

— Подача медикаментозной смеси номер два начата. Показатели жизнедеятельности снижаются и приближаются к показателям точки «отрыва».

— Точка «отрыва» достигнута! Показатели стабильные.

— Включаю ускоритель биополей трансперсонального переноса. Увеличиваю их напряжение. До точки «отрыва» осталось — пятьдесят процентов мощности, сорок, тридцать, двадцать, десять! Ускоритель включен на полную мощность!

— Подаю биополя ускорителя на головной мозг трансперсонавта! Даю отсчет начала трансперсонального переноса! Пять, четыре, три, два, один! Поехали!

Все сидящие в зале управления трансперсонодромом затаили дыхание и уставились на экран, куда должна была идти трансляция всего того, что увидит сознание Степана Петровича во время его путешествия. Света вспотевшей от волнения ладошкой сильно сжала руку своего кавалера. Экран на секунду мигнул и на нем появилось четкое изображение. Это была тарелка с борщом, из которого рука с зажатой пальцами ложкой зачерпывала юшку с овощами и кусочком мяса. После чего ложка, судя по дальнейшим довольным причмокиваниям, отправилась в рот того, чьи глаза смотрели в тарелку.

— Опять Лариска забыла положить фасоль! Научится ли она когда-нибудь это делать или нет, в конце-то концов! — раздался недовольный голос, который очень напоминал голос Степана Петровича, но без характерного старческого дребезжания.

— Приятного аппетита! — все услышали голос уже самого Степана Петровича, который со вздохом добавил: — Нет, так она и не научилась этого делать!

— Ура! Все получилось! — воскликнула довольная Екатерина Викторовна!

— Спасибо, — машинально ответил хозяин тела, а потом, спохватившись, стал озираться по сторонам: — Кто здесь?

— Тут никого — кроме тебя — нет. Жена и дети в деревне?

— В деревне. Ты кто и ты где? — ошарашенно чисто автоматически отвечал молодой дедушка Светы.

— Только прошу тебя не пугайся. Сейчас я скажу тебе весьма не понятную вещь, в которую ты, конечно же, сразу не поверишь. Дело в том, что я — это ты, только постарше на сорок лет, — рука с ложкой застыла, а молодой Петрович замер в молчаливых раздумьях. Пользуясь затянувшейся паузой, трансперсонавт продолжил: — Я прибыл в прошлое из двухтысячного года, по очень важному делу. Мне нужна твоя помощь. И даже не помощь, а активное содействие.

— Вот так и знал! — горестно воскликнул молодой хозяин тела одновременно с брякнувшей о поверхность стола ложкой. — Не нужно было пить самогон у Сан Саныча! Как чувствовал, что он какой-то дряни для крепости туда подмешал. Вот меня глюки сегодня и догнали!

— Ты на Саныча не гони, — строго сказал голос в голове, — у него самогон как слеза: и раньше, и сейчас! Он его через уголь активированный прогоняет!

— Какой уголь? Где он его берет? Заливает как всегда! — стал спорить хозяин тела.

— Откуда, откуда! Он на складе все коробки от противогазов раскурочил, — вздохнул поселенец, — через три года, в шестьдесят третьем, была проверка. Нам всем из-за него тогда здорово влетело!

— Какие противогазы? — вдруг опомнился молодой Петрович отодвигая в сторону тарелку с недоеденным борщом, потому как аппетит окончательно пропал. — Ты что мне тут заливаешь?! Какой двухтысячный? Какой шестьдесят третий? — пробурчал себе под нос и, тряхнув головой, добавил: — Нет, я точно умом тронулся! Экая оказия, — молодой Степан подскочил со стула и принялся нервно вышагивать по комнате обхватив голову обеими руками.

— Сядь ты уже и успокойся! — строго приказал старший по возрасту. — У тебя не шизофрения и не галлюцинации! Слышишь? Я действительно прилетел из двухтысячного года и у меня для тебя ответственное поручение: от партии и правительства!

— Почему это, по-твоему, у меня не может быть шизофрении или галлюцинаций? — не унимался молодой и, подойдя к зеркалу, уставился на своё отражение, будто пытаясь отыскать на лице видимые в так «особых» случаях изменения.

— Потому, — ответил строго наученный генералом Степан Петрович. — При шизофрении ты слышишь чужие голоса, извне, которые будут тебе приказывать и гадости говорить. А я — это ты! Я ничего плохого тебе не сделаю. Это ж только себе во вред.

— А как ты докажешь, что ты — это я? — не сдавался бдительный гражданин Советского Союза.

— Хочешь доказательств? Это просто! Давай я тебе скажу то, о чем можешь знать только ты и больше никто другой, — предложил согласно утверждённому плану подселенец.

— Ну давай! И что это такое ты скажешь? — хорохорился младшенький.

— Я тебе скажу о ком ты думал мастурбируя в ванной, тогда в десятом классе! И это вовсе не та девушка, которая, как все думали, тебе тогда нравилась, — ехидно ответил подселенец.

— Ну деда дает! — густо покраснела Света опустив глаза и зажав уши ладошками. — Как ему только не стыдно.

— Светик! На что только не пойдешь, чтобы тебя спасти! Он точно выбрал то, что никто кроме них обоих не знает, — обнял ее Сергей.

— Ничего я не мастурбировал, — пробурчал молодой Степан Петрович.

— Мне-то не заливай, — рассмеялся подселенец, — ничего в этом такого нет. Напомню слова Фрейда, те, что ты и сам знаешь, которые он сказал на одной публичной лекции. Ты же помнишь, что он заявил: «Дамы и господа! Я утверждаю, что каждый из вас — хоть раз в жизни — занимался онанизмом!» Потом помолчал и добавил: «А кто это отрицает, продолжает заниматься этим и сейчас!» А представляли мы Алену Кречетову! А не Лильку Шарахову. Могу еще рассказать про рубль, который мы сперли у мамы, чтобы Алену в кино сводить. Только зря стащили, бортанула она нас.

— Слу-ушай! — почесал затылок обескураженный младший. — Если ты из будущего, может знаешь, что с ней потом стало? Мы, конечно же, пересекались с ней на встречах выпускников. Она замуж вышла неудачно, детей у нее вроде нет, бесплодием она страдала.

— Умерла она в восемьдесят втором, от рака, — вздохнул подселенец, — я на похороны ходил. Шарахова мне тогда позвонила, они ведь дружили с ней. Но лучше нашей жены никого нет.

— Это верно! А Алёнка была первой любовью. Безнадежная и безответная, — вздохнул молодой Степан Петрович.

— Радоваться мы должны, что Алена нас тогда бортанула, — строго сказал подселенец, — а иначе, не было бы у нас наших замечательных детей, и внучки.

— Внучки? Нет у меня никакой внучки!

— Пока нет, родилась она в восьмидесятом, аккурат в год Олимпиады!

— Какой Олимпиады? А назвали как? — растерялся Петрович младший.

— Про Олимпиаду долго объяснять, времени нет. А внучку назвали Светочкой. Такая умница и красавица получилась. В медицинский сама поступила, отличница. Парня хорошего встретила, любит он ее безумно И она его, хотя и не признается. Очень надеюсь, что у них будет все хорошо, еще и правнуков глядишь дождусь! Ладно. Потом поговорим, сейчас о деле!