Денис, пожалуй, не подходил под эту схему, хоть она и естественна. У него не было особых проблем, он знал, что рассчитывать ему не на кого, надо было сдавать экзамены и переходить из класса в класс. Не было и больших дарований, разве только хорошая память. Он был бы середняком, если б не тяга к лидерству.
Механизм этой странной способности до сих пор не исследован до конца. Мой нейрохирург внушал мне даже, что она сама по себе — отклонение. Очевидно, он видел его и в себе, толкуя его с лестной для себя стороны. Как бы то ни было, ясно одно: если лидер не подсадная утка, не паяц на веревочке в хитрых руках тех, кто предпочитает остаться в тени, то есть если он н е с д е л а н, а сам себя сделал, в нем, безусловно, должна присутствовать такая яростная убежденность в своем праве вести за собой других, что она этих других заражает. Ей сначала пытаются противостоять — иронией, отказом, протестом, иногда и прямым сопротивлением, — бесполезно, в конце концов большинство, причем чаще всего большинство абсолютное, позволяет себя убедить.
Неудивительно, что человек, вокруг которого группировались, чьей дружбы искали, кто неизменно был центром притяжения компании, кружка или застолья, — неудивительно, что он нравился девушкам и, хотя подсознательно он опасался сделать выбор, появилась та, которая оттеснила товарок.
Денис не любил о ней вспоминать. И не потому, что девушка провинилась. Виноватых не было, была молодость, жар плоти, отличная погода. Эти сами по себе превосходные вещи создали не одну семью, обреченную изначально. Денису и его избраннице было относительно легче — их союз не успел получить, так сказать, юридического оформления. Саднило иное. Та же обида, которая долго жгла и меня. Первая любовь обошла. Не состоялась. А по сути — ее и не было. Не повезло.
Вообще в наших с ним биографиях, при всей их, казалось, несопоставимости, было не так уже мало общего, — оба мы начинали с музыки, оба от нее отказались и оба жить без нее не могли, оба не сразу определились, оба так или иначе исполняли роли этаких маленьких светил, вокруг которых происходило вращение крохотных солнечных систем.
И в биографиях наших душ обнаружилось тоже немало сходного, — наши раны долго не рубцевались. Дело было, по-видимому, в том, что и я, и он не умели вовремя обуздать разгулявшееся воображение и, как следствие, плохо переносили действительность. Слишком медленно переставали ныть всяческие шрамы и шрамики.
Девушка, и ее можно было понять, не хотела отказываться от Дениса, а он и жалел ее, и желал ее, и был по-своему к ней привязан, но каждый новый день обнаруживал роковое отсутствие сердечной дрожи. Ни кратковременная разлука, ни встреча, ни ожидание встречи — ничто не рождало того трепета, того сочетания восторга и боли, без которого не имеют цены самые яростные объятия.
Денис призывал на помощь память, всегда имевшую над ним власть, снова и снова он воскрешал день впервые испытанного волнения, — сад точно в пунцовой пене, она, смеясь, собирает вишню, руки в царапинах, капельки крови смешиваются с вишневым соком, и все, как в румянах, в красных пятнах — щеки, губы, локти, ладошки. Но память шла неохотно на выручку, искусственно возрождаемый образ, который когда-то так обжег, не оказывал былого воздействия. Отзвук был непрочным, недолгим, душа оставалась нерастревоженной, и после утоления жажды Денисом владело одно желание — оказаться подальше от места свиданья.
Все это кончилось бурно и грозно. Девушка дважды покушалась — и на себя, и на Дениса, — оба раза, по счастью, неудачно. Было много обиды и мало решимости. Это событие всполошило город, а самодеятельный кружок, который свел участников драмы, прекратил свое существование. Так Денис впервые познал на себе, что искусство стоит на огнедышащей почве, что если оно и род игры, то игры опасной, порой жестокой, и очень легко переходит грань, отделяющую от жизни.
Впрочем, урок не пошел впрок. Как вы понимаете, меньше всего мне хотелось бы бросить тень на Дениса и уронить его в ваших глазах. Но вам надо знать, каким он был, а без женщин он не умел обходиться. Все становилось тусклым и пресным и, как он признавался, лишалось смысла. Видимо, он уверил себя, что его готовность к работе находится в самой прямой зависимости от готовности потерять голову. А может быть, так и было в действительности. Столько лет занимаясь постижением так называемого процесса творчества, я не могу сказать, что поняла условия его возникновения. Я знала взыскательных мастеров, которым лишь замкнутость, отрешенность, этакая добровольная схима помогали исполнить задуманное. И знала не менее незаурядных, нуждавшихся в пороховом воздухе. Знала таивших в себе свой замысел и знала выплескивавших его наружу. Иной раз я приходила в растерянность, но, право же, созидательный импульс приводился в действие разрушительной силой, точно в людей вселялись демоны.
Приблизительно в то же время, когда совершались эти события, мать Дениса скончалась. Это был тот случай, о котором им не приходилось читать, но всегда с сомнением, что человек умер, ибо жить было нечем. Мне казалось, что это все же слова, что убить нас могут только болезни. Теперь я знаю — это не так. Беспощадное самосожжение, когда каждый день предъявляешь счет за обиды и беды, до добра не доводит. А в споре с судьбой на что рассчитывать? Судьба и любимчиков не щадит. Единственно, в чем она улыбнулась несчастной непримиримой женщине, — конец был относительно легким. Не удалась жизнь, но удалась смерть. Как вы поняли, связи Дениса с матерью не были прочными и глубокими. Тетка была ему много ближе. Винить за это его нельзя. Есть люди, тягостные для окружающих, покойница принадлежала к ним. Но события, связанные с любовной историей, и кончина матери, и утомительное внимание к его делам и горестям, все вместе взятое, подвело черту под этой второй главой биографии. Точно так же, как мценский, орловский период завершался трагедией, и какой-то срок Денис испытывал подлинную растерянность. Призыв в армию был для него в известном смысле решением проблем. В который раз убеждаешься в том, что отсутствие выбора бывает и благом. Иногда и для очень активных натур.
Служба далась ему не легко, но легче, чем многим. Прежде всего он не был изнежен сахарным детством, а главное, сжавшаяся было пружина теперь, под воздействием новой среды, защитно выпрямилась, вернувшись на привычное место. Институт ветеранства — из самых устойчивых; отслуживающие второй год любят свой нрав показать и напомнить, что салажонку до них далеко. Серьезная проверка характера! И Денис ее выдержал. Очень скоро самые непонятливые смекнули, что этого парня лучше не трогать. Кое-что понял и Денис. И в частности, что человек в стремлении себя утвердить подчас обнаруживает такие свойства, о которых и помыслить непросто. Много всякого в нем намешано, о чем не прочтешь в известных книгах.
Их часть стояла в северном городе, в заветные часы увольнительных Денис знакомился с его жителями. Много в них было своеобычного, непохожего на земляков, быт был устойчивей, ритмы замедленней, во всем строе жизни что-то эпическое.
Само собой, увлечение театром в разлуке с ним стало еще резче. Способности молодого солдата не остались скрытыми, и Денис очень скоро стал популярен, — он и пел, и стихи читал, и занятия музыкой тоже, естественно, пригодились, однажды он заменил певице аккомпаниатора, опоздавшего из-за какой-то нелепицы. А потом он попал и на подмостки местного театра. Ставилась пьеса об одном весьма героическом событии, связанном с историей города. Спектакль потребовал от труппы включения всех наличных сил и скрытых резервов, а они были, естественно, ограниченны. Кроме того, размах сюжета предусматривал массовые сцены, в которых наряду с цивильными гражданами действовали и вооруженные. Не то театр шефствовал над воинской частью, не то воинская часть над театром, так или иначе командование выделило солдат, как-то зарекомендовавших себя в самодеятельности, на помощь искусству. Разумеется, среди них был Денис.
