– Увы, это так, – подтвердил Турецкий.

Тут дверь бесшумно отворилась, и в кабинет вошел невысокий и безликий, как тень, молодой человек. Он подошел к Беглову, наклонился и что-то тихо сказал ему на ухо. Беглов кивнул и произнес, обращаясь к Турецкому:

– К сожалению, Александр Борисович, я вынужден закончить нашу беседу. Через полтора часа у меня встреча в Кремле, а я еще должен кое-что сделать. Я ведь не могу опоздать в Кремль, сами понимаете.

– Само собой, – кивнул Александр Борисович.

– Если у вас будет время, мы можем продолжить эту беседу завтра или послезавтра.

– Обязательно продолжим, – сказал Турецкий.

На этом аудиенция была окончена.

Если и впрямь существуют на свете настоящие королевы красоты, то одна из них стояла сейчас перед Турецким. Длинные, чуть вьющиеся каштановые волосы, высокий, чистый лоб, огромные карие глаза, излучающие тепло и страсть, тонкий абрис лица и полные, чувственные губы – вот какой женщиной была Ляля Боровская.

Она взяла удостоверение Александра Борисовича, прочитала, сощурившись, как это обычно делают близорукие люди. И этот жест, это движение придавало ее лицу еще больше привлекательности. Так часто бывает с красивыми женщинами: любая гримаса – морщат ли они нос, поджимают ли брезгливо губы, щурятся ли – не уродует их лица (как это обычно бывает с некрасивыми женщинами), а, наоборот, заставляет взглянуть на их красоту по-новому, под другим углом зрения, что ли. Александр Борисович встречал таких женщин всего-то раз пять за свою долгую и насыщенную событиями жизнь.

– Значит, из прокуратуры, – произнесла Ляля глубоким и словно бы простуженным голосом. Затем подняла взгляд на Турецкого и, снова прищурившись, внимательно на него посмотрела. – Что ж, – сказала она со вздохом, – проходите.

Квартира олигарха выглядела совершенно заурядно. (Турецкий слышал, что у Боровских есть шикарный особняк на Николиной горе. По всей видимости, большую часть времени Боровские проводили именно там, а московская квартира была для них чем-то вроде временного жилища, походной палатки городского типа.)

– Скромно у вас здесь, – сказал Турецкий, усаживаясь в кресло и оглядывая гостиную.

Ляля пожала плечами:

– Вы так считаете? Может быть. Геня не любит роскоши. Он считает ее вульгарной.

– Роскошь роскоши рознь, – назидательно заметил Турецкий.

Ляля (она стояла, опершись плечом на стену и скрестив на груди тонкие руки) усмехнулась:

– Может быть. Между прочим, кресло, на котором вы сейчас сидите, принадлежало когда-то князю Голицыну.

– Вот как? – Турецкий едва не подскочил от неожиданности и лишь недюжинным усилием воли заставил себя остаться в кресле, которое вдруг показалось ему хрупким и невесомым.

– Вам уютно? – заботливо осведомилась Ляля.

– Да, – кивнул Турецкий, – вполне. Правда, теперь у меня такое ощущение, будто я сижу на китайской вазе.

Ляля засмеялась:

– О, не беспокойтесь, пожалуйста. Это кресло гораздо крепче нынешнего заводского новодела. Оно еще нас с вами переживет!

– Не знаю, как для кресла, а для нас с вами это звучит не слишком оптимистично, – проворчал Турецкий.

– Скажите… вас, кажется, Александр Борисович зовут?

– Да.

– Меня можете звать просто Ляля, меня все так зовут. – Она прошла к дивану и присела на краешек. Потом посмотрела на Турецкого своими огромными золотисто-карими глазами и продолжила: – Александр Борисович, вы ведь ведете дело Генриха?

– Да.

Ляля кивнула и повторила за Турецким:

– Да. И это хорошо. Потому что вы хороший человек, а это главное.

– С чего вы взяли, что я хороший?

Она улыбнулась:

– А я это вижу. У меня талант – я сразу вижу человека. Первое впечатление меня никогда не обманывает.

Турецкий нахмурился и сказал:

– Главное для следователя – профессионализм, а не душевные качества.

Но Ляля отрицательно покачала головой:

– Нет. В деле моего мужа это не главное. Я знаю… вы знаете… Господи, да все уже знают, что в нашей стране началась травля богатых людей. Какой-то дурак прозвал их олигархами, и это слово прицепилось. – Ляля задумчиво нахмурилась и нервно покусала губу. – Понимаете, Александр Борисович, – с усилием продолжила она, – для меня Геня не олигарх. Он – мой любимый мужчина. И пожалуй, самый лучший из всех людей, каких я когда-нибудь встречала. Но ведь это никого не интересует. Никого не интересует, сколько хорошего делает человек для своей страны. Для наших людей важно лишь то, что Геня богат. А значит, по определению, мерзавец и гад. – Ляля прищурилась. – Вы понимаете, о чем я говорю?

– Понимаю, – ответил Турецкий.

Глаза Ляли засияли.

– Поэтому я и говорю, что для Генриха… для нас с Генрихом сейчас самое важное, чтобы следствие вел хороший человек. Чтобы он относился к Генриху без предубеждения, как к простому человеку. Чтобы не старался изо всех сил посадить Геню в тюрьму. И не думал постоянно о том, что Геня – олигарх. Понимаете?

– Вполне, – кивнул Турецкий.

Ляля облегченно улыбнулась:

– Я вижу, что понимаете. Я отвечу на все ваши вопросы честно, потому что знаю, что только этим могу помочь Генриху.

– Удивительно правильный подход, – одобрил Турецкий. – Тогда я, пожалуй, нач…

– Кофе хотите? – неожиданно спросила Ляля.

– Кофе? М-м… Да, пожалуй, нет. Спасибо.

– Спиртное вам не предлагаю, потому что вы на работе, – сказала Ляля. – Но себе, с вашего разрешения, немного налью. – Ее ресницы дрогнули. – Вы ведь не возражаете?

– Да нет, – пожал плечами Турецкий.

– Вот и хорошо.

Ляля встала с дивана, прошла к бару, достала оттуда стакан и бутылку джина. Наполнила стакан наполовину и вернулась на диван со стаканом в руке. Заметив удивление и неудовольствие на лице Турецкого, она слегка покраснела и сказала извиняющимся голосом:

– Это помогает мне держаться. В последние дни я чувствую себя довольно скверно.

Турецкий вновь пожал плечами:

– Да ради бога, пейте. Вы же у себя дома.

– Спасибо, – сказала Ляля, подняла стакан и сделала большой глоток.

На щеках женщины появился румянец, губы покраснели, а карие, лучистые глаза засияли еще ярче. Она улыбнулась и сказала:

– Ну вот, мне и стало лучше. Теперь я готова говорить о Генрихе.

Ляля подняла руку и изящным движением откинула со лба густые рыжеватые волосы. Турецкий невольно залюбовался ею, она перехватила его взгляд и улыбнулась. Александр Борисович конфузливо покраснел.

– Ляля, – заговорил он, – а вы давно женаты?

– Восемь лет.

– Я слышал, что Риневич был свидетелем у вас на свадьбе?

Она кивнула:

– Да, это так.

– Он… дружил с вашим мужем?

Ляля отпила джина, вздохнула и ответила:

– Мне всегда казалось, что да. Они ведь знакомы с юности. Вместе служили в армии.

– Об этом я тоже слышал, – сказал Турецкий. – Скажите, а в последнее время они не ссорились?

Ляля задумчиво покачала головой:

– Я не замечала.

– Ну, может, он стал реже приходить к вам в гости?

– В гости? – Ляля едва заметно усмехнулась. – О нет, Риневич никогда не приходил к нам в гости. Я его вообще плохо знала. За все эти восемь лет мы встречались раз пять-шесть.

– Гм… Странная получается дружба. Значит, они встречались на стороне? То есть, я хотел сказать, они…

– Я поняла, – сказала Ляля. – Да, они встречались на стороне. Но это не потому, что я была против их дружбы. Просто у них так повелось. Ну, знаете ведь, как это бывает – мужская компания и все такое прочее. Олег Александрович был как раз приверженцем мужской компании. Он вообще относился к женщинам довольно прохладно. В том смысле, что расценивал их исключительно как объект вожделения. Ни на что другое они, на его взгляд, не годились.

– Курица не птица, женщина не человек?

Ляля кивнула:

– Именно. Он всегда говорил о женщинах с налетом этакого гусарского цинизма. Как в пошлых анекдотах. Мне это конечно же не нравилось. И Геня видел, что мне это не нравится, поэтому не приглашал к нам Риневича. Меня это устраивало, Риневича, по-видимому, тоже.