И это так. Наверное, им интересно, что такой человек, как я, может делать с такой, как она.

— Пусть смотрят.

Впервые я обнаружил, что меня больше не беспокоит мой шрам. Если Джианна может не обращать на него внимания, то это главное.

— Куда мы идем? — хмурится она, когда видит, что мы отходим от экспозиции и направляемся к лестнице.

— Это сюрприз, — шепчу я ей в волосы.

В мгновение ока мы оказываемся посреди танцпола, «Голубой Дунай» в самом разгаре, и я закручиваю ее в своих руках.

Она сразу же занимает свою позицию, музыка зовет ее. Одна ее рука ложится мне на плечо, другая уютно располагается в моей, и я веду ее в вальсе.

— Я и не знала, что ты умеешь танцевать вальс, — говорит она, почти задыхаясь. Ее щеки раскраснелись, а на лице появилась улыбка, когда она смотрит на меня.

— Ты многого обо мне не знаешь, солнышко, — отвечаю я, кружа ее по паркету.

Нас окружают десятки других пар, все они отдаются танцу и не обращают внимания на то, кто еще находится на танцполе.

— И правда. Я тебя толком и не знаю, — закусывает зубами нижнюю губу, и на ее идеальных чертах лица появляется легкая хмурость.

— Я открытая книга, Джианна. Что видишь, то и получаешь, — ворчу я, мне не куда идет этот разговор. Хотя формально это правда, что она мало что обо мне знает.

— Кто научил тебя танцевать вальс? — спрашивает она, и я напрягаюсь.

Мне следовало понять, что рано или поздно это всплывет.

— Моя мать, — резко отвечаю я.

— Та, которая изменяла твоему отцу?

— Та самая, — отвечаю я сухим тоном, но быстро останавливаю себя. В моих проблемах с матерью нет вины Джианны. И это нормально, что она интересуется моим прошлым. Я и так многого не могу ей рассказать, так что вполне могу дать ей хотькакие-то проблески.

— Ей часто было одиноко дома. Я был младшим из трех детей, и мои старшие братья были уже подростками, когда я родился. После того как они покинули дом, я остался единственным, кто мог составить ей компанию.

— Значит, она научила тебя танцевать?

Я морщусь от этого вопроса, воспоминания слишком неприятны для такой изысканной ночи. Но все же я ей потакаю.

— У нее была склонность к драматизму. Она привыкла к гламурному образу жизни, но когда мой отец перестал отпускать ее в свет, она стала развлекать себя сама. Сначала это были танцы, чаепития и все, что она могла придумать, которые она могла придумать. Потом появились мужчины… — Я запнулся.

— Почему он перестал ее выпускать? — спрашивает Джианна, когда я веду ее в конец комнаты.

— Я же сказал, что у нее была склонность к устраиванию сцен. Они никуда не могли пойти, чтобы она не закатила скандал. Ретроспективно я думаю, что моя мать была не очень здорова… психически. Но отец этого не знал, или не хотел понимать. Чтобы она не позорила нашу семью, он предпочитал держать ее подальше от посторонних глаз.

Один поворот, и Джианна оказывается лицом к лицу со мной, ее грудь прижимается к моей. Близость убивает меня, и я клянусь, что чувствую жар ее тела через нашу одежду. Это как наркотик, завораживает и опьяняет меня.

— Ты был дома, когда она приводила мужчин, не так ли? — Ее голос обеспокоен, ее прикосновение успокаивает, когда она медленно проводит рукой от моего плеча вверх по шее, обхватывая мою челюсть.

Я киваю.

— Мне очень жаль. Наверное, это было ужасно — видеть такое, — Джианна поджимает губы и грустно улыбается.

— Это в прошлом, — бормочу я, все-таки это не самое худшее, чему я был свидетелем за это время.

— Я не очень-то помню свою мать, — неожиданно признается она. — У меня есть воспоминания о ней, и я помню ее улыбку. Но в остальном… Я знаю только то, что мне рассказывают о ней люди.

Крепко обхватываю ее рукой, и прижимаю к себе, понимая, что и ей это дается нелегко.

Все знают слухи о первой жене Бенедикто, и это было главной причиной, по которой ему удалось так скоро жениться на Козиме.

— Что она была шлюхой и спала со всем городом, — сухо смеется она. — Немного дежавю, не правда ли?

— Прекрати. Не говори так.

Я не хочу слышать, как она себя недооценивает. Не тогда, когда она величайшая ценность.

— Почему? Это правда, — вздыхает она. — И ты это знаешь, Басс. Не надо делать вид, что ты не слышал, что обо мне говорят.

— А это правда? — прямо спрашиваю я, почти коря себя за это. Я бы предпочел не знать, если уж на то пошло. Но я не могу удержаться от любопытства.

— Ты поверишь мне, если я скажу «нет»? — спрашивает она тихо, как будто готова к тому, что ее назовут лгуньей.

— Я поверю тебе, — подношу ее руку ко рту и целую костяшки пальцев.

— Ты так мил. Даже если ты, возможно, не имеешь этого в виду.

— Я верю. Я поверю в то, что ты мне скажешь. — Я смотрю ей в глаза, давая понять, что мои слова искренни.

Я уже достаточно распинался о ней, основываясь на внешнем виде. Но теперь я знаю лучше. Я знаю лучше ее. И я хочу узнать о ней все.

Потому что она — моя.

И пожалуй, пути назад уже нет. Должно быть, в глубине души я с самого начала понимал, что меня к ней тянет, и предпочитал бороться с этим, думая, что она — все то, что я презирал в женщине.

Но все время я обманывал себя.

От нее никуда не деться.

— Большинство слухов придумывают парни, которым я отказываю, — она делает глубокий вдох, снова прикусывая губу, словно боится, что я ей не поверю. — Если я отвергаю их ухаживания или отказываюсь встретится с ними, они тут же говорят, что уже трахнули меня, — она пожимает плечами, но я вижу, что это задевает ее.

— А ты не пыталась опровергнуть эти слухи?

— Кому люди поверят, — смеется она. — Парню, который считает себя крутым и может трахать все, что движется, или девушке, которую уже заклеймили как грешную Иезавель? — Она качает головой. — Вначале я пыталась. Но это ничего не решило. Люди верят в то, во что хотят верить. После этого зачем пытаться?

— Спасибо, что рассказали мне, — говорю я ей, и легкий румянец проступает на ее щеках, когда она отворачивает лицо.

— Никто не спрашивал меня о моей версии, знаешь…, — она замолчала, глядя вдаль. — Они автоматически считают, что это правда. Они спрашивают о деталях и тому подобном. Но никто никогда не спрашивал меня, правда ли это.

— Потому что они завидуют тебе, солнышко. Другим девушкам легче превратить тебя во врага, потому что ты намного лучше их. А парням еще проще злиться на тебя, потому что ты слишком недосягаема. Они хотят обладать тобой, даже если это всего лишь фантазия.

— Наверное, — бесстрастно кивает она.

Даже не задумываясь о том, кто за ней наблюдает, я прекращаю двигаться, и пальцами обхватываю ее челюсть, заставляя посмотреть на меня.

— Слушай меня, Джианна, и слушай хорошо. Ты никому ничего не должна. Пусть говорят, что хотят, главное, что ты знаешь правду. — Она несколько раз моргает от моих слов, почти сбитая с толку. — И я знаю правду.

— Я… я не знаю, что сказать… — На ее лице отражается столько эмоций, что глаза становятся водянистыми, и она приподнимается на цыпочках, чтобы поцеловать меня.

В центре бального зала, где все видят, она целуется со своим телохранителем — своим уродливым телохранителем.

Но никто не обращает на нас внимания. Все они находятся в своем собственном маленьком пузыре. И я, воспользовавшись этим, притягиваю ее к себе, нахожу выход и веду ее по темному коридору к экспонату, который не открыт для посетителей.

— Басс? — спрашивает она, и этот ее мягкий голос доносится до моего члена, заставляя его напрягаться сильнее, чем когда-либо в жизни.

— Я здесь, солнышко, — хриплю я, прижимая ее к стене, положив руки ей на талию и опустив голову, чтобы попробовать ее губы на вкус.

Вокруг темно, единственный источник света — несколько витрин в центре комнаты.

Тем не менее, я легко нащупываю путь по ее телу, мои ладони приникают к контуру ее попки.

— Это так порочно, Басс. — Она хихикает, когда я опускаюсь к ее шее, целуя и облизывая ее плоть, пока она не начинает тяжело дышать, а ее руки двигаются по моим плечам, прижимая меня к себе.