Так же и в смысле профессиональной подготовки он приобретал гораздо более широкий опыт и больше возможностей проявить свою инициативу и разум, чем если бы остался во флоте. Будучи протеже своего кумира, фон Лёвенфельда, он был вынужден быть более требовательным к себе. Доверие первого помощника проявилось немедленно, как только он явился к командиру крейсера, фрегаттен-капитану Леберехту фон Клитцингу и был назначен на важный и необычный для неопытного фенриха пост сигнального офицера. На крейсере-разведчике эта должность была особенно важной в эпоху беспроволочного телеграфа, и подобное назначение говорило о том мнении, которое сформировалось о нем у Лёвенфельда, гораздо больше, чем его письменный рапорт. Позже он вспомнит тот ужас, с которым узнал о своей новой должности, а особенно о том, что у него осталось всего пять недель до участия крейсера в широкомасштабных учениях. В самый последний момент он избежал этого испытания — разразилась война на Балканах, и «Бреслау» был послан в Средиземное море защищать интересы Германии вместе с новейшим линейным крейсером «Гёбен».
Это была прекрасная новость для всего экипажа, и Дёниц, услышав сообщение, настолько забыл о своей сдержанности, что радостно бросился к фон Лёвенфельду; первый офицер, будучи столь же обрадован, простил это нарушение дисциплины. За ночь, в спешке, они загрузили на борт провиант, уголь и вооружение и отплыли уже на следующее утро.
Всего через несколько дней они были уже в теплых южных водах, прошли Гибралтар — дремлющего льва Британии на страже Средиземного моря; и скоро уже на всех парах подошли к теснинам гавани Валлетта на Мальте, чтобы заполнить угольные ямы в этой британской крепости, занявшей командное положение на стратегическом перекрестке Средиземноморья.
Что думал Дёниц в этот момент, находясь на своем посту на корме, пока судно стояло на якоре и его взору открывались грозные каменные стены и укрепления? Когда он увидел белые вымпелы, полощущиеся на шестах там, где выстроились корабли британского средиземноморского флота...
Теперь опасность, исходящая от британцев, была гораздо серьезнее, чем в начале века. Это было ясно уже из тех самых событий на Балканах, которые привели «Гёбен» и «Бреслау» в Средиземноморье. Разыгравшиеся события грозили обратить Австро-Венгрию против Сербии; Сербию поддерживала Россия; Россия была в союзе с Францией, а так как Германия подписала альянс с Австро-Венгрией, то до великой европейской войны теперь оставалось всего несколько шагов.
В то время как «Бреслау», пополнив запасы угля, только выдвинулся к пункту своего назначения, германский посол в Лондоне был извещен, что в случае, если война на Балканах затронет великие державы, Британия не сможет оставаться нейтральной; она уже связалась с Францией и Россией и выступит на их стороне. Посол переслал это извещение в Берлин. Кайзер был взбешен, в порыве гнева приписав на полях депеши: «Последняя битва между славянами и тевтонами застанет англосаксов на стороне славян и галлов!» И вызвал своих военно-морских и армейских начальников на совещание во дворец.
Все это не входило в его намерения, когда он утвердил свой новый курс в 1897 году, но происходящее было неизбежно и предсказуемо: Великобритания, связанная своими жизненными интересами, должна была вмешаться в случае угрозы балансу сил в Европе; теперь же, когда флот Тирпица повел себя столь угрожающе, Великобритания была просто обязана вмешаться! Однако флот не был еще столь могуч, чтобы серьезно повлиять на события — чего вообще не могло быть без разорения всей страны.
Армия быстро поняла это, завидуя и негодуя на то, какие гигантские суммы уже потрачены на Тирпица. В судьбоносной встрече, которая произошла в потсдамском дворце 12 декабря 1912 года, генерал граф Гельмут фон Мольтке-младший, глава Генерального штаба, призвал к войне: война была неизбежна, поэтому надо было нанести удар сейчас, пока Франция и Россия не завершили перевооружение своих армий. Тирпиц возразил, что флот еще не готов; он предпочел бы отсрочку на восемнадцать месяцев, когда завершится расширение Канала кайзера Вильгельма в Гельголанде для дредноутов и подводных лодок.
«Флот не будет готов и тогда! — презрительно бросил Мольтке. — Война! И чем скорее, тем лучше!»
Все это и проявилось на совещании 12 декабря 1912 года. Гражданское правительство вообще не было на нем представлено. Армия желала немедленной войны в стиле Бисмарка, военно-морской флот был справедливо встревожен подобной перспективой, а Вильгельм II, тщеславие которого было вновь разбужено бесцеремонной попыткой Великобритании указать ему на его место и который в любом случае мечтал о том, как бы сыграть роль «всевышнего» военного вождя, отдал приказ не к началу войны — это было бы слишком, а к подготовке к ней в ближайшем будущем. Были выписаны счета на повышение финансирования армии и флота, разработаны планы вторжения в Англию для разных родов войск; министерству иностранных дел было поручено искать где только можно союзников, прессе — готовить народ, предупреждая о нависшей угрозе вторжения славян, так, чтобы, когда придет этот день, все точно знали, за что они сражаются.
Такое решение не только безудержно повысило скорость, с которой рейх устремился к столкновению с державами-соперниками, но также убедило армию, которой очень требовалось это убеждение, в том, что война действительно грядет. Армия потребовала и получила самое щедрое в мирное время финансирование, и, преисполнившись презрения к новому врагу, Великобритании, равно как и ко флоту, триумфально завершила выработку планов континентальной войны на два фронта.
В это время министерство иностранных дел присоединилось к усилиям дипломатии великих держав по сдерживанию Балканского кризиса.
Такова была обстановка, когда «Бреслау» присоединился к международной эскадре, подкрепившей действием слова дипломатов, заблокировав побережье Черногории. Из-за деликатности ситуации на берег никого не отпускали, и жизнь стала монотонной и неудобной: корабли спасались от непогоды, стоя на якоре в Адриатике.
Однажды в воскресенье погода, по мнению Дёница, успокоилась, и он, чтобы развеять скуку, отправился на шлюпке к побережью, однако не намереваясь высаживаться. Приблизившись к берегу, он разглядел то, что показалось ему настоящим призраком, а именно женщину в серо-зеленой форме медицинской сестры, которая сидела на скале над водой, глядя на него, и улыбалась. Вскоре шлюпка закачалась на волнах у самой скалы, то поднимаясь настолько, что он мог коснуться ее рукой, то проваливаясь глубоко вниз; он пытался найти слова, которые она поняла бы. В конце концов, он предложил ей шоколадку, «которую она немедленно засунула в свой очаровательный маленький ротик с видимым удовольствием», и через некоторое время они договорились о встрече на этом же самом месте в то же время в следующее воскресенье.
Он, безусловно, влюбился без памяти, но на обратном пути к кораблю, согласно его мемуарам, его поразила одна мысль: вот они блокируют черногорцев и вот он дает одной из них шоколадку! Он признался в своей политической ошибке по возвращении фон Лёвенфельду, но первый офицер лишь высмеял его «нарушение блокады».
Взятая отдельно от всего остального, эта интересная деталь демонстрирует почти навязчивое желание Дёница при всех жизненных ситуациях исполнять свой долг. Хотя, возможно, это было лишь желанием похвастаться перед кумиром, фон Лёвенфельдом, своим приключением...
В следующее воскресенье он был уже на месте, в своей шлюпке, и продолжал флиртовать, возможно, даже снова угостил женщину шоколадом. Ему было грустно с ней расставаться, и он думал о ней в одиночестве ночной вахты, когда к их кораблю на скорости приблизился австрийский торпедный катер и с него передали срочный пакет с депешей. В пакете содержался приказ «Бреслау» войти в международную группу десанта, которой предстоит занять албанский порт Скутари и выбить оттуда захвативших его черногорцев. Вахтенные немедленно разбудили фон Лёвенфельда, и остаток ночи прошел в приготовлениях, а Дёниц не переставал тревожиться, включат ли его в группу высадки. Он был невероятно обрадован, получив от фон Лёвенфельда приказ возглавить одно из подразделений.
