— Крейз, ближе к делу, время может закончиться, — произносит Валентин.

Я смотрю на него и киваю. Молодое и красивое лицо, длинные опущенные до плеч волосы. Белый халат.

— Ну а что я должен сказать ему? — спрашиваю я на повышенных тонах. Руки начинают трястись.

— Скажи ему то, что сказал бы отец своему сыну.

Я выдыхаю.

— Сегодня пятое марта 2708 года. Если ты слышишь и видишь это, дорогой Саймон, ты уже наверняка встретился с Валентином. Он хороший мужик, ха-ха. Можешь считать его своим крёстным, — я опускаю взгляд на странную пластинку в своей руке. — Вот эта штука должна запечатать твою Пуму. Сейчас непростые времена. Катарсис бушует и проминает под себя Javelin. Хотя, пожалуй, если ты будешь смотреть эту запись, — я сморщился подумав, что запись — не лучшее слово. — Всё будет ещё хуже. Но я надеюсь, что ты никогда это не увидишь и мы справимся своими силами. Прости, что сегодня мама не пришла, мы стараемся не вызывать подозрений. Вот… Прости.

Последнее слово я произношу почти шёпотом. Закрываю глаза и прикусываю нижнюю губу.

— Всё. Что дальше? — спрашиваю я через время, обращаясь к Валентину.

— Теперь нужно внедрить замок в его тело. Ты всё подготовил?

— Да, в соседней комнате.

— Возьми скальпель и нитку с иголками.

Я делаю как он сказал, и мы идём в соседнюю комнату. По её центру стоит дряхлая медицинская тележка с колёсиками, на которой спит Саймон. Мой сын. Слёзы накатывают по второму кругу. Мы подходим ближе. Валентин берёт скальпель из моих рук.

— Лучше отвернись. Я позову тебя, когда ты понадобишься. Ты же хорошо его усыпил?

— Да… — растерянно отвечаю я и отворачиваюсь.

В этом подвале тихо, поэтому я отчётливо слышу каждое движение Валентина. Я представляю, как его рука медленно ведёт кончиком скальпеля по щеке моего сына. Становится страшно.

— Валь, ты только аккуратнее, ладно?

— Конечно.

Секунды тянутся, как мёд. Я обхватываю себя за предплечья и сильно, до боли, массирую бицепсы. Кручу головой во все стороны и переминаюсь с ноги на ногу.

— Ну что? — спрашиваю я.

— Иди сюда. Нежно вставь замок в разрез и вложи столько Пумы, сколько сможешь.

Я разворачиваюсь и вижу ровный разрез на правой щеке своего мальчика. Ноги подкашиваются. Я глотаю слюну и с трудом делаю шаг. Затем ещё один. Подхожу и скрупулёзно начинаю вводить тоненькую пластину, которую всё это время сжимал между большим и указательным пальцами. Закончив, я прикладываю ладонь к щеке.

— Я люблю тебя.

Очнувшись от испепеляющей боли в щеке я не могу понять, где нахожусь. Я, это снова я — Саймон. Голова раскалывается от странного чувства: я будто на несколько минут побывал в голове другого человека. Я видел, слышал, чувствовал и ощущал всё то же, что и он. Это был мой отец. Как бережно и как нежно он со мной обращался! От осознания, что никогда его больше не увижу, я начинаю рыдать взахлёб. Папа. Папа…

Кажется, что в жизни он никогда не проявлял столько нежности ко мне. Обычно это делала мама. Наверное, отцы всегда такие, им нужно держать лицо. Они держат эмоции в себе, а ситуацию под контролем, чтобы жена и дети могли поплакать и погрустить. Они не выпускают эмоции, пока не останутся наедине. Они, пожалуй, — сильные.

Несколько минут спустя слёзы заканчиваются. Не то, чтобы мне больше не грустно, просто слёзные железы перестают выделять их. Вскоре я услышал ритмичные звуки слева от меня: “тук тук-тук тук”.

— Да, — громко ответил я, после чего в комнату зашёл Валентин.

Я лежу на красивом закруглённом диване в конусообразной и хорошо освещённой комнате. Свет исходит справа. Я поверчиваю голову и в 20 метрах от себя вижу громадный кристалл. Сразу понимаю, что нахожусь на верхнем этаже главного здания.

— Как себя чувствуешь? Нормально? — спрашивает Валентин, подходя ко мне и присаживаясь рядом.

— Да.

— Ну и отлично! — радостно отвечает он, потирая, а затем хлопая, ладонями. — Слушай, — тон его голоса меняется. — У тебя наверняка множество вопросов. Собственно, поэтому я и пришёл, — он разворачивается ко мне, закинув одну ногу на диван. — Спрашивай. У меня действительно множество вопросов, и я не знаю с какого начать.

— Элис немного рассказывала мне про Эдэм. Вашей целью является безопасность и счастье людей?

— Да, а ещё — свобода.

— Хорошо, тогда скажите, не нарушает ли ваши цели и идеалы наше с Элис создание?

— Ты очень похож на своего отца, — задумчиво начинает Валентин. — Он тоже задавался этим вопросом.

— И что вы ему ответили?

— Я ничего ему не ответил. Я знаю, что он всё сам понял. Да и ты, парень, не глупый.

— Значит жертва малым ради большого? Валентин замолк на пару секунд и посмотрел в пол, а затем кивнул.

— Вам известно, что случилось с Теодором?

Пожалуй, для меня это самый важный вопрос. Я смотрю на губы своего собеседника. Жду, пока они откроются, и он заговорит.

— С ним случился Аеон. Иаков Аеон — гениальный учёный и совершенно беспринципный человек. Он был предыдущим лидером Эдэма.

— Не может быть… — у меня отвисла челюсть. — Почему он тогда сразу не убил меня, зная, кто я? И как он оказался по ту сторону?

— Власть, деньги и знания, которыми обладает Катарсис, переманили его, а не встреться он с Теодором, ты бы уже давно был мёртв. Теодор Х стал пешкой в его руках, а из тебя он хотел сделать ферзя. Полагаю, что он хотел использовать твою силу против нас. Но у него не получилось, — Валентин достал из своего халата блокнот и записал что-то в него. — Он грезил мечтой о совмещении технологий и Пумы. Перед тем, как предать нас, он показал мне устройство.

Валентин начал быстро перелистывать страницы, а затем показал мне один из разворотов. По краям расположены страшные формулы и корявые буковки, а по центру — карандашный чертёж.

— Паразит, так он его назвал, он внедряется в костный мозг и подчиняет жертву себе, — он тыкнул пальцем в рисунок, напоминающий паука. — На тот момент это было прототипом, но даже тогда все члены совета поняли, насколько это бесчеловечное орудие.

— И как он работает?

— Между паразитом и носителем заключается договор: со стороны носителя — желание, а со стороны паразита — силы, для его осуществления, в обмен на жизнь носителя. Скорее всего Теодор пожелал смерти отца, а когда это случилось потерял контроль над своим телом. Я схватился за голову и сжал свои полукудри мёртвой хваткой. Значит он знал… Он всё знал и обманывал меня! Тягучая обида завладела моим разумом.

— А Джинбей? Вам известно кто это и что с ним случилось? — нестриженые ногти вонзились в волосяные луковицы.

— Элис рассказала мне в двух словах, сочувствую, — он положил мне руку на плечо и впустил в меня немного своей светлой и тёплой пумы, пытаясь успокоить. — Всё сходится. Аеон узнал, как близок для тебя стал этот Потентианец и подстроил всё так, чтобы ты возненавидел Эдэм. Всё так. Теперь я всё понял. Я рассмеялся, а затем, прикусив язык, сомкнул рот и ударил себя по лицу.

— Я понял.

Мои ноги сами подняли меня, сами довели до двери и нашли способ как спуститься с верхнего этажа этого непрактичного здания без лестниц и лифтов.

Наверное, я иду по улице, может, я даже отвечаю на вопросы людей, которые так рады видеть меня. Стены и окна зданий сменяют друг друга. Кругом так спокойно, тепло и хорошо, а внутри — так холодно. Всё внутри меня заледенело настолько, что ноги подкашиваются. Я иду по траве, а в следующую секунду сижу под тенью могучего и широкого дуба. Ошмётки мыслей сталкиваются, нагревая мозг до предельных значений. Так вот почему он вёл себя так в баре. Вот почему рыдая просил прощения. Вот почему бросился на первых попавшихся шлюх. Вот почему он не жалел себя в битве с отцом. Вот почему он спилил рога.

Я, приложив всю силу, ударился головой о кору дерева.

— Дурак… Ты дурак, Теодор. Такой дурак!

Он ведь, наверняка, понял, к чему всё идёт. Когда мы пили энергетики на корабле, когда смеялись над глупыми шутками, когда встретились с Фей’джи и потеряли Джинбея…