Как будто кто-то повесил на меня табличку с надписью «Создана для издевательств».

Те несколько «друзей», которые у меня были, были недостаточно хороши, чтобы остаться и поддержать меня. Каждый из них думал, что их тоже будут травить или считать неудачниками, потому что они тусовались со мной. Казалось, что популярность значила больше, чем настоящая дружба.

Я отказалась от попыток завести друзей в средней школе или заставить людей принять меня. Я стала изгоем, и все начали обращаться со мной так, будто я была болезнью, которую нужно ненавидеть или избегать любой ценой. С тех пор издевательства усилились.

Образ жизни моей матери не способствовал моей репутации. На самом деле, он только усугубил ее. Школьники называли ее шлюхой и алкоголичкой и издевались надо мной из-за того, что у меня нет отца. Я ничего не знала о своем отце, так как я была плодом одной из многих случайных связей моей матери за эти годы, и даже она не знала, кто он.

Мы постоянно переезжали с одного места на другое, меняя города. За один год мы сменили квартиру три раза. Моя мать часто ругалась с нашими арендодателями из-за просроченной аренды или порчи имущества, поэтому мы никогда не оставались больше двух лет на одном месте.

Иногда мы переезжали к ее новым парням. Некоторые из них были нормальными, но некоторые были злыми ублюдками, которые издевались над моей матерью. Иногда я тоже оказывалась на линии огня. Меня били, если я была слишком надоедливой, если я пыталась защитить свою мать от побоев, или если кто-то из них был настолько пьян, что злился по любому поводу.

Единственное, что было хуже, чем жить с алкоголиком, — это жить с ними двумя. Впервые меня серьезно избили, когда мне было восемь лет. К счастью, я не помнила ни побоев, ни боли. Моей матери было все равно, потому что она была слишком пьяна, чтобы заметить это. У меня никогда не было синяков на тех местах, которые не прикрывала одежда, за что я была благодарна, так как мне не приходилось беспокоиться о том, что кто-то их увидит. Мне было слишком стыдно и страшно говорить об издевательствах, и я чувствовала, что никто не может мне помочь, поэтому лучшее, что я могла сделать, — это попытаться стать невидимой.

Перенесемся в последний год обучения в средней школе, когда ситуация с ее парнями-тиранами ухудшилась. Я никогда не чувствовала себя такой несчастной и застрявшей в своей жизни. Я ненавидела ходить в школу и ненавидела возвращаться домой. На самом деле, не было места, которое я могла бы назвать домом, потому что я была уверена, что значение слова «дом» не включало бы в себя чувство ужаса, боли, отчаяния и удушья. Люди должны были чувствовать себя в безопасности в своем доме, но для меня это был не более чем воздушный замок. Для меня дом был воплощением тьмы и безумия.

В начале лета перед девятым классом моя мать слишком внезапно сказала мне, что мы переезжаем из Нью-Хейвена в ее родной город. Она упомянула, что получила завещание моего дедушки, в котором он оставил нам их семейный дом в Энфилде. Сказать, что я была шокирована, — это даже близко не описать мои чувства.

Во-первых, я даже не знала, что мой дедушка Томас умер. Он умер от рака, один в своем доме. Моя мать и он никогда не ладили. Она была белой вороной в семье, потому что была бунтаркой, постоянно бросала вызов моим бабушке и дедушке и не имела стремлений к колледжу. Когда моя бабушка умерла, еще до моего рождения, Патрисия Декер навсегда покинула Энфилд в поисках лучшей жизни. К сожалению, версия «лучшей жизни» Патрисии Декер означала работу в различных барах и ресторанах, ожидание найти «хорошую добычу» с кучей денег, кого-то, за счет кого она могла бы прожить всю оставшуюся жизнь.

Во-вторых, казалось нереальным, что мы наконец-то будем жить в месте, которое сможем назвать своим. Никакой аренды, никаких арендодателей, никаких сроков. Мы могли бы оставаться в одном месте столько, сколько захотим. У меня могло бы быть место, которое я могла бы назвать домом.

И в-третьих, я могла бы в последний раз попытаться начать все сначала и завести друзей. У меня не было особой надежды, так как мое прошлое показало мне, что все остается прежним, в какую бы школу я ни ходила, но, может быть, просто может быть, в старшей школе все будет по-другому. Может быть, переезд в Энфилд был признаком больших перемен. Перемен к лучшему.

Было начало июля, но утро в Энфилде было немного холоднее, чем мне бы хотелось. Я надела спортивные штаны и толстовку с капюшоном, которые едва ли согревали меня. Мне было слишком легко замерзнуть, даже летом. Моя мать утверждала, что это из-за того, что я была слишком худой и на моих костях не было мяса.

Мое тело было совсем не похоже на мамино, потому что она была пышной, а я — долговязая, и это было только начало наших различий. Она была невысокой блондинкой с зелеными глазами. Я была высокой и у меня были карие глаза, и я была совсем не похожа на нее, ни внешностью, ни характером.

Мы все утро разгружали грузовик с мебелью. Когда мы приехали, я была поражена тем, насколько большим был наш дом. Он был двухэтажным, намного больше маленькой и тесной квартиры, в которой мы жили до вчерашнего дня, и для меня это было серьезной переменой.

К сожалению, было ясно, что никто не заботился о его обслуживании годами, позволяя ему стать жертвой времени. Он выглядел старым, дряхлым, а его небесно-голубая краска, покрывавшая фасад, давно выцвела. Деревянные перила на крыльце были повреждены, как и потрескавшиеся оконные рамы, а на некоторых частях отсутствовала белая краска. Интерьер был не лучше, так как он отчаянно нуждался в побелке и ремонте. Мы планировали провести следующие несколько дней, пытаясь улучшить его с нашим ограниченным бюджетом.

Я схватила большую коробку и подняла ее, прежде чем оглядела грузовик, отметив, сколько коробок осталось перенести в дом, затем повернулась и сделала несколько осторожных шагов, пытаясь выбраться из машины с огромной, тяжелой коробкой.

Я изо всех сил старалась спуститься, не уронив коробку, но я слишком быстро поставила левую ногу на землю, и мое колено подкосилось, заставив меня споткнуться. Ящик упал с громким стуком, а я едва успела не упасть лицом вниз, вытянув руки, когда приземлилась на землю.

— Ой! Больно.

Я подняла голову и замерла. На тротуаре стоял мальчик, пристально наблюдая за мной, и я почувствовала, как мои щеки горят. Я смотрела на самого красивого мальчика, которого я когда-либо видела, и я не преувеличивала. Я просто пускала слюни на него, хотя я никогда этого не делала раньше.

Он был высоким, слегка мускулистым, с ярким лицом. Его волосы цвета воронова крыла были подстрижены очень коротко, и это дополняло его сильную, угловатую линию челюсти и узкий подбородок. Его пухлые губы выглядели мягкими, вызывая неожиданную мысль о поцелуе, что оживляло бабочек в моем животе.

Больше всего меня привлекали его пронзительные темные глаза, которые заставляли меня чувствовать, будто они видят меня насквозь — все мои мысли, страхи и желания, и это нервировало и возбуждало одновременно. Он продолжал смотреть на меня, не двигаясь вообще.

Я оторвала взгляд от него, крайне смущенная, и мой румянец усилился. Я встала, пытаясь понять, что сделать или сказать, чтобы казаться менее неловкой. Как только я открыла рот, чтобы что-то сказать, я заметила проблеск насмешки на его в остальном бесстрастном лице.

— Ты тупая. — Его голос был ровным. — Ты даже не можешь, отнести одну простую коробку.

Я была так потрясена, услышав, как он оскорбил меня на ровном месте, что потеряла дар речи. Он обошел коробку, которая упала на тротуар, и ушел, не удостоив меня больше взглядом. Он даже не спросил, все ли со мной в порядке, придурок.

Мы потратили весь день на разгрузку грузовика, поэтому я была более чем рада, когда мы наконец закончили. Следующим делом в нашем списке дел завтра утром, было купить ведра краски и малярные принадлежности, чтобы мы могли вдохнуть жизнь в этот дом.

Наверху было две спальни. Главная спальня выходила на улицу, а другая, гораздо меньше, выходила прямо на дом наших соседей. Я выбрала последнюю комнату, потому что она была маленькой и создавала уютное ощущение, и у меня уже были некоторые идеи, как покрасить стены и украсить их моими работами.