— Спасибо в карман не положишь и к сердцу не прижмешь. — Он постарался, чтобы это прозвучало не резко. — Что я получу за свои хлопоты? Идущие, прямо скажем, вразрез с моим долгом.
В намеке явно была обозначена альтернатива. Маэдо было интересно, что выберет госпожа Ильтен. Прижать ее к сердцу куда заманчивее, чем положить в карман очередной конверт. Конвертов в его жизни было немало, а будет еще больше. Женщин же — раз, два, и обчелся.
— Чего вы хотите? — отозвалась она. Кусок булки так и остался лежать на салфетке.
Знать бы, зачем ей так надо, чтобы суд не состоялся. Так необходимо, что она готова платить в любой валюте.
— Деньги мне не слишком нужны, — сказал он. — Хватает и на достойное житье, и на кое-какие излишества.
Она сжала губы.
— Хорошо.
Глаза превратились в льдинки. Этот взгляд, которым она его одарила, не имел ничего общего со словом «хорошо». Фактически, он был полной его противоположностью. Он ясно говорил о том, что радоваться победе предстоит недолго. Нет уж, к зохенам волшебную ночь, которая может обернуться последним утром.
— Вы могли бы помочь мне в одном деликатном деле, — промолвил он. — Или не в одном. Видите ли, для этого нужна женщина. Такая, как вы. Молодая, красивая, привлекательная.
Она отвела взгляд в сторону. Колючие льдинки скрылись от Маэдо, но на том месте, куда она смотрит, уже затвердевает гелий.
— Вам понравится, обещаю. Хотя господину Ильтену — определенно нет. Но вы просто ему не говорите. У вас хорошо получается оберегать его от ненужных волнений.
Ему показалось, что он слышит то ли скрежет зубов, то ли треск ткани пространства, вымороженной ниже абсолютного нуля.
— Мне нужна приманка, госпожа Ильтен. — Он раскрыл карты. — Мне не нравятся сомнительные элементы на моей территории, вроде тех утырков, которых мы с вами отправили на каторгу. Если бы не вы, они так и пакостили бы. По-моему, у нас неплохо получилось бы работать вместе. Конечно, есть некоторый риск. Но вы ведь способны постоять за себя.
— Что? — Она вновь повернулась к нему. Взгляд обжег, но это была уже не температура жидкого азота.
— Кстати, участие привлеченных граждан в операциях службы охраны безопасности неплохо оплачивается.
— Вот нет чтобы с этого начать, — проворчала она и подвинула к себе остывший суп. — Согласна я, согласна.
Тереза даже не знала, что чувствовать. Облегчение или злость? А если злость, то на себя или на проклятого мента? Вправе ли она злиться на Маэдо, коли он, ничем вроде бы не обязанный ни ей, ни Ильтену, обещал выручить, вопреки соображениям долга? Да, он хочет поиметь свою выгоду — но что в этом ненормального или предосудительного, положа руку на сердце? Да, явно желает ее соблазнить, но и в этом ничего противоестественного. Мог бы воспользоваться моментом, поставить жесткое условие, но не стал загонять ее в угол. А она чуть не сдалась. Положение настолько безвыходное, что она готова была выполнить любые его требования, лишь бы помог. Даже стать его любовницей. И от этого было мучительно стыдно. Столько времени отказывать Ильтену из ревности к дурацким невестам и вдруг дать согласие чужому человеку, представителю ненавистной службы охраны безопасности? Ужасно несправедливо. И оттого больно.
Ильтен находился в прострации. Ощущение «последние дни на свободе» вызывало то желание пуститься во все тяжкие — прогулять работу, напиться в интернет-кафе, подраться, украсть дорогую выпивку и принять в ней ванну, нагадить на порог отделения службы охраны безопасности: чего стесняться, все равно пропадать! — то немедленно покончить с собой, чтобы избежать позора и страданий. Что будет с Терезой, лучше и не думать. Вряд ли она сменит свою линию поведения. Изобьет нового диспетчера, тот и подберет ей маньяка в мужья.
В данный момент Ильтен балансировал на грани двух стремлений. Лежал в ванне — правда, не в вине, а всего лишь в воде, вино присутствовало в бокале и отчасти в желудке, а на бортике лежал заточенный нож, к которому то и дело обращался взгляд Ильтена. Не хватало разве что минорной музыки.
Хлопнула дверь, и Ильтен чуть покривил губы. Тереза. Сейчас начнет шпынять, что выпил не вовремя — как будто сама не пьет никогда, — что лежит и ничего не делает для исправления ситуации… А что он может сделать? Ни-че-го.
Она вошла в ванную комнату, на ходу скидывая плащ и уличные туфли. Вид необычно виноватый. Что толку теперь себя винить? Натворила дел… Но умом Ильтен понимал: удержать Терезу в рамках принятых обычаев не удалось бы. Такая уж она, не вписывающаяся в размеренное бытие.
Тереза молча забрала у него бокал, — ну вот, так и знал, — и залпом выпила остаток вина.
— Рино. — Она присела на краешек ванной и налила себе еще; интонация совсем не скандальная, даже мягкая. — А ведь, наверное, я тебя люблю.
Это из-за тебя, дерево ты невыносимое, я была готова поступиться принципами, лечь в постель с другим мужчиной, выполнить любое его желание… Чтоб ему пусто было, я бы это сделала. Ради тебя, олух.
Ничего этого она, разумеется, не сказала вслух. Отставила бокал, стащила блузку, нырнула к нему в ванну и обняла.
Ильтен едва не утонул от неожиданности. Наверное, это был бы хороший конец: в одной ванне с чудесной женщиной, под слова любви… Он бы даже не сопротивлялся воде, смыкающейся над головой. Но Тереза не дала ему расслабленно сползти на дно. Она целовала его, почему-то одновременно плача, и гладила, и невозможно было упустить шанс. Слегка мешала так и не снятая ею пышная капроновая юбка, но это же такие второстепенные детали, которые никак не могут испортить главное. Страсть, вспыхнувшая в глазах, непередаваемое ощущение гладкого теплого тела, волосы на лице, пахнущие цветами, губы, скользящие по коже…
Он очнулся изнеможенным, вода в ванной остыла. Голова шла кругом — нет, конечно же, не от вина. Он провел ладонью по спине Терезы, умиротворенно лежащей у него на плече, и тихо проговорил:
— Спасибо. Без этого было бы обидно расставаться. Теперь можно умирать со спокойной душой.
Он потянулся к ножу. Умереть вот так, в объятиях Терезы, сделавшей его счастливым, пусть и ненадолго, будет непередаваемо сладко.
Блаженное выражение вмиг слетело с лица женщины. Голова дернулась от оплеухи и загудела.
— Ты что, офонарел, чучело стоеросовое? — рявкнула Тереза и, вывернув ему руку, отобрала нож. — Что ты творишь?
— Отдай, — слабо возразил он. — Я не хочу, чтобы меня судили. Не хочу, чтобы вскрылось… Десять лет каторги, это по минимуму. Лучше умереть сразу!
Она раздраженно метнула нож с левой руки, он с хрустом впился в дверной косяк.
— Ну-ка увянь, суицидник! Я не позволю тебе ни умереть, ни сесть, понял? Суда не будет. — Она вылезла из ванны одним движением, небрежно обтерлась и завернулась в большое полотенце. — Лежи тут, сейчас чай заварю. И не вздумай топиться, дубина!
Ильтен, закутанный в пушистый халат, был усажен в кресло у низкого столика. Тереза поставила перед ним чашку чая. Ту самую, красную в белый горошек, за которую они обычно конкурировали. Сегодня она уступила ее без споров, сама взяла белую.
— Как? — спросил он. — Как мы сможем вывернуться?
Поистине, день чудес. Тереза подарила ему потрясающий вечер. И вдобавок — надежду, в которую очень хотелось поверить, но он пока не решался.
— Маэдо обещал договориться, — ответила Тереза. — Он уломает Центр бытового ремонта забрать иск. Но нас ждут большие денежные потери.
То ли скрипеть зубами, то ли кричать от радости. Деньги Ильтен любил и крупные траты переживал тяжело. Финансовое положение и так пошатнулось с уходом из диспетчеров и переездом на Т5. Но если удастся обойтись без суда… то и зохен с ними, с деньгами.
— Допустим, Центр отзовет иск, — кивнул Ильтен. — А государство? Извини, не верю.
— Налоги надо будет заплатить. — Маэдо считал, что здесь отыграть не получится, и Тереза признавала его правоту. Ни одна власть — ни на Земле, ни в Тикви, ни где-либо еще — недостачу налогов не простит.
