А что же Раевская, поинтересовался следователь, не распространяла ли и она клеветнические слухи? Полина ответила:
Я лично от Раевской этого не слышала, но Раевская держала себя подозрительно и производила впечатление антисоветского человека… Раевская постоянно интересовалась, в частности, расспрашивала меня, где живут в Кремле руководители партии. Она старалась узнать, где живет тов. Сталин, где находится кабинет тов. Молотова, интересовалась помещением, в котором происходят съезды и совещания. Она также проявляла интерес к вопросам охраны Кремля и заводила знакомство среди сотрудников комендатуры Кремля. В библиотеке она была близка с группой бывших людей и антисоветски настроенными лицами[119].
Последняя фраза звучит слишком неопределенно, и следователь требует уточнения. Но снова получает довольно неконкретный ответ:
В составе работников библиотеки все время были люди, настроенные антисоветски, в том числе Розенфельд Н. А. (дворянка), Муханова Е. К. (дворянка), Барут (троцкист), Шарапова (дворянка), Бураго (дворянка)[120].
С кем именно из этих людей была “близка” Раевская, зафиксировать в протоколе так и не удалось. Но зато невооруженным взглядом заметно нарочитое утяжеление формулировок, благодаря которому вполне невинные ответы приобретают довольно зловещий оттенок.
Девятого февраля тот же Каган допрашивал Наталью Бураго. Наталья Ивановна Бураго (урожденная Васильева) родилась в 1894 году в Тамбовской губернии в семье коллежского советника, преподавателя математики Ивана Ивановича Васильева (который был высочайше пожалован дворянством, то есть являлся не потомственным, а личным дворянином, так что, строго говоря, Наталью нельзя считать “настоящей” дворянкой). Окончила тамбовскую женскую гимназию, музыкальное училище, историко-филологическое отделение Высших женских курсов в Киеве. Вышла замуж за Бориса Христофоровича Бураго, инженера Гипрооргстроя, с которым, впрочем, впоследствии развелась, родив от него дочь Александру. На допросе Наталья в качестве близких знакомых по библиотеке назвала Нину Розенфельд (с которой сблизилась по совместной подработке в личной библиотеке Молотова), а также библиотекарш Е. Петрову и З. Давыдову. Нину Розенфельд она охарактеризовала как “антисоветски настроенного человека”:
Она часто рассказывала антисоветские анекдоты, в которых фигурировали руководители партии, рассказывала клеветнические слухи о тт. Сталине, Молотове, Калинине… Она рассказывала клевету о личной жизни тт. Сталина, Молотова, Калинина. Кроме того, вскоре после смерти Н. С. Аллилуевой Розенфельд передавала мне, что, по сведениям, которые у нее есть, Аллилуева умерла не естественной смертью, а ее отравил тов. Сталин… Я, Розенфельд и секретарь т. Енукидзе Минервина работали в личной библиотеке тов. Молотова. Однажды, когда мы шли вместе на квартиру тов. Молотова или возвращались с нее (точно не помню), Розенфельд рассказала эту клевету[121].
И вообще, утверждала Наталья, обстановка в библиотеке сложилась нездоровая:
Сплетни, слухи, антисоветские анекдоты были в ходу в библиотеке. Клеветнические слухи, о которых я показывала, были, по‐моему, известны почти всем сотрудникам. Библиотека была в этом отношении настоящей клоакой. Недаром сейчас у нас после арестов настоящая паника, и сотрудники библиотеки с удивлением спрашивают друг друга по утрам: “Вы пришли?”[122]
Потрясающий образчик самокритики в следовательском кабинете! Что же касается Розенфельд, то с ее помощью можно ударить и по Енукидзе.
Розенфельд была, однако, особенно антисоветски настроенным лицом. К ней, как нам всем было известно, хорошо относился А. С. Енукидзе. Розенфельд подчеркивала свои близкие отношения с ним. Я лично считала, что А. С. Енукидзе хорошо знает, что представляет собой Розенфельд, и тем не менее ее держит в аппарате[123].
Под конец на вопрос следователя, кого еще Наталья Ивановна считает антисоветски настроенными людьми, та вдобавок к Розенфельд назвала Муханову, Раевскую и… Людмилу Буркову, которую, по ее словам, принял на работу в библиотеку не кто иной, как Презент (то‐то в доносе Бурковой Михаил Яковлевич упомянут лишь один раз, да и то в нейтральном ключе). Любви к себе в коллективе доносчица не снискала…
16
Десятого февраля 1935 года (если верить чекистской датировке), после допросов Полины Гордеевой и Натальи Бураго, ударник чекистского труда следователь Моисей Аронович Каган приступил к допросу недавно арестованной Екатерины Мухановой, которая, видимо, уже была намечена чекистами в качестве одной из главных фигуранток следствия, вместо Е. Ю. Раевской. Задав стандартные вопросы о поступлении на работу в библиотеку и причинах увольнения оттуда и получив на них ответы, следователь перешел к взаимоотношениям Екатерины с Ниной Розенфельд. Выяснив, что Муханова продолжала по‐дружески с ней встречаться и после ухода из Кремля, следователь попросил ее охарактеризовать Нину Александровну. Екатерина дала следующую характеристику:
Знаю, что она из рода князей Бебутовых, что она жена брата Каменева, что сын ее был троцкистом. Сама Розенфельд, по моим впечатлениям, советски настроенный человек[124].
Не хотела Екатерина с места в карьер оговаривать подругу; к тому же, если сразу назвать ее человеком, настроенным антисоветски, то придется как‐то объяснять свою дружбу с антисоветчицей. Но следователь тут же вмешался, желая в корне пресечь бесполезные попытки арестованной “обмануть” следствие – не для того арестовывали Нину Александровну, чтобы доказать ее “советскость”:
Это неправда; вам хорошо известны антисоветские настроения Розенфельд. В беседах с вами она их не скрывала[125].
Екатерина все же попыталась перевести все в бытовую плоскость:
Она выражала мне иногда недовольство материальными условиями, нехваткой продуктов и по другим бытовым вопросам[126].
Но для следователя все это было детским лепетом. Он тут же потребовал от Мухановой показаний о “контрреволюционных” разговорах с Розенфельд и о распространении ею “клеветы на руководство партии и правительства”. В протоколе, конечно, чекистские “методы убеждения” не отражались, но не исключено, что следователь прикрикнул на Екатерину и пригрозил ей наказанием за противодействие следствию. И Екатерина вынуждена была дать нужные показания:
Розенфельд мне передавала, что ей известно… что на самом деле Аллилуева покончила жизнь самоубийством… что самоубийство Аллилуевой было вызвано ее несогласием с политическим курсом, проводимым в стране, в результате которого якобы деревня доведена коллективизацией до обнищания; в городе населению не хватает продуктов питания и др. [Розенфельд] распространяла гнусную клевету в отношении т. Сталина, говорила, что старые и ближайшие ученики Ленина – Зиновьев и Каменев – отстранены от политической жизни, что в стране и в партии отсутствуют элементы демократии… Она восхваляла Зиновьева и Каменева, считая, что они имеют все данные находиться у руководства. Из ряда разговоров по этому вопросу с Розенфельд я вынесла заключение об ее озлобленности по отношению к т. Сталину[127].
И пришла к неутешительному выводу:
На самом деле Розенфельд настроена безусловно контрреволюционно[128].
