Хороший художник всегда в тревоге. Уже который раз он жалуется мне:

– Нe знаю, как нарисовать молоко?!

– Очень просто! – тотчас откликается Таня.

– Попробуй… Помоги. У меня никак не получается!

Таня смело чертит палочкой узоры на песке. Петр Петрович посмеивается. Я тоже все размышляю над последними главами. К вечеру ухожу искать запомнившиеся с детства, старые мосты. бочажки, овраги. И не могу найти избушку, в которой давным-давно родилась моя бабушка. На месте старого села разросся плодовый сад. В листве светятся, будто восковые, щеки яблок. Я сижу под кружевной тенью деревьев, слушаю, как шумит ветер…

Прибегает Таня: пора встречать колхозное стадо. Иван Михайлович хвалился совхозными буренками. Таня любит показывать их мне. Вот бредет безрогая, черная, с белой головой, Ветка. У нее самое жирное молоко. А за ней вышагивает маленькая шоколадная Пенка. За день она дает почти три ведра! Таня навещает Ветку и Пенку в стойлах и с разрешения доярок угощает солью и тертой морковью.

Незаметно подкралось и время отъезда. Я уезжаю раньше всех. Таня с матерью и Петр Петрович проживут еще неделю в Боронках. Мне хочется не просто уехать… Хочется отвезти в город совхозное молоко!

Темная, безлунная ночь стояла над лесами и полями, пригорками и речкой, когда я проснулась. Ни зги не видно! В темноте пропали дома и совхозные строения. Я вышла на крыльцо, взглянула на небо и там, где должно показаться солнце, увидала светлую полосу. Она расплывалась, росла. Будто кто-то поднимал тяжелый занавес.

«Пора!» – решила я и сошла с крыльца.

А когда тропка привела меня к мосту, внизу, в поселке, разом вспыхнули двадцать окошек. Залились звонкими голосами собаки, бестолково загорланили петухи. Захлопали двери, и на улице послышались голоса. Это доярки шли в коровник.

В совхозе начался день.

Возле белого длинного коровника старая овчарка вылизывала миску: видно, сладким после холодной ночи показалось ей парное молоко! В коровнике уже началась работа. Звенели ведра, шумели электрические доильники. Молоко текло из доильников по шлангам в баки молоко-хранилища, в холодильник.

У-у! У-у! У-у!… – донеслось с дороги. К нам уже спешила желтая автоцистерна. «Молочница» на колесах прибыла из города за совхозным молоком. Иван Михайлович еще вчера договорился с шофером: пусть захватит меня на молочный комбинат.

– Не раздумали? – спрашивает Иван Михайлович. – Путь не малый…

Пока мы беседуем, механик включает мотор и перекачивает молоко из баков холодильника в автоцистерну. Молоко наливают до краев, не то собьется масло в пути. Потом «горло» цистерны закрывают крышкой с винтом и для верности запечатывают пломбой.

Шофер расписывается, получает документы, а я влезаю в кабину.

Мы с Иваном Михайловичем долго трясем друг другу руки. Спасибо за помощь, за гостеприимство! До встречи в Москве… Кажется, все? Поехали!

И, тяжело покачиваясь, машина выезжает из совхоза. Пять тонн свежего молока везем мы. Машу рукой в ту сторону, где на горе остается школа… До свиданья, друзья! Прощайте и вы, воспоминания детства, бабушкины рощи и поля!

Небо над головой все розовеет. Птицы проснулись. Рощи и поля несутся мимо. Серая тучка догнала нас и обрызгала на прощание дождем,

Плавно, па рессорах, катим вперед. Навстречу нам спешат такие же автоцистерны-«молочницы». Сколько их ездит по дорогам! Шоссе свернуло на мост, через реку. Внизу по голубой дороге, здороваясь гудками, плывут два белых парохода – танкера. Эти везут молоко из отдаленных совхозов. Мы едем час, едем другой. И подъезжаем к заставе. Сейчас «молочницы» идут бок о бок, и шоферы переговариваются:

– Из совхоза «Красный Октябрь»?

– В колхоз имени Ленина?

Наша «молочница» могла бы пожаловаться – устала. Да и я устала. Не близкий путь – часа три едем. Хочется вылезти из машины – размяться. Да останавливаться нельзя: молоко не любит этого. Но теперь уже близко, уже видны белые здания за высоким забором. Железнодорожные ветки подходят к ним. Сюда заворачивают шоссейные дороги. Это – крупный молочный комбинат, которому впору напоить молоком небольшой город. Приехали!

Одна за одной въезжают белые машины на широкий двор и выстраиваются в ряд. В конец очереди пристраиваемся и мы. И терпеливо ждем.

Машины медленно подъезжают к стене здания. Стена без окон, без дверей. Только висят на ней, как пустые рукава, длинные шланги. Зачем они?

– Из совхоза «Боронки»? – спрашивает лаборантка в белом халате.

Она срывает пломбу с крышки и маленьким черпаком на длинной ручке берет на пробу наше молоко. Примешь негодное – испортишь тонны. У нас молоко хорошее. Его еще в совхозе проверяли. Все же я немного волнуюсь. И радуюсь, когда из лаборатории звонят, сообщают:

– Порядок! Принимайте… «Молочница» подъезжает к самой стене.

К горлу цистерны привинчивают шланг- рукав. Шумит, работает мотор, перекачивает молоко. И ровно через четыре минуты пустая «молочница» повертывает за угол: едет мыться. За углом баня: цистерны моют шлангами, не жалея воды.

А у ворот комбината толпятся новые машины.

Наверно, могучая белая река течет там, за стеной комбината…

Я думала сегодня же полюбоваться ею.

Меня ждало разочарование.

– Что вы, что вы! Вход к нам строго запрещен. Может быть, вы бациллоноситель, больной человек! Вы не знаете, что такое молоко?

Я вернулась домой раздосадованная. И только через три дня, получив всевозможные разрешения и побывав у врача, снова заявилась на молочный завод.

На мне белая шапочка, халат, от которых пахнет дезинфекцией. А на ногах смешные бутсы с деревянной подошвой.

Гулко стучат мои башмаки по кафельному полу. Так где же молочная река? Показывайте!

В огромном приемном цехе все было белоснежное – стены, выложенные белым кафелем, в солнечных зайчиках, белые потолки, белые трубы. И десять большущих белых, как сахар, баков. Их здесь называют танками. Но я с недоумением смотрела вокруг: а где же молоко?

Правду скажу, я огорчилась – думала течет в приемном цехе сказочная молочная река. А потом устыдилась. При чем тут сказки? Это ведь завод-автомат. Умные машины спрятали молоко-недотрогу в танки, трубы, аппараты. И хитро управляются с ним.

Завод-автомат работал сосредоточенно, неторопливо. Тук-тук-тук!… – стучало за стеной. Это мотор перегонял молочную реку из танков приемного цеха в аппаратный.

И вот я в громадном светлом зале. Иду мимо больших, серебристых, круглых как шары очистителей. Молоко по трубам течет в очистители. Выходит из них еще белее и чище. И рекой плывет дальше, держит путь к пастеризаторам.

Всех важней на заводе стальные пластинчатые шкафы – пастеризаторы. Благодаря им и молоко называют пастеризованным. Стоишь возле пастеризатора и вспоминаешь городок Лилль и.великое открытие Пастера. А пастеризатор чуть слышно гудит. Это внутри, между тонких пластин, нагретых паром, течет молоко. Жарко ему, ох как жарко! Термометр показывает +74 градуса. Не закипеть бы, не испортить белков, не растерять витаминов. Но завод-автомат начеку. Тук-тук-тук… – стучит мотор. Прошло двадцать секунд. Пастеризатор обезвредил, убил микробы, и ртуть на градуснике падает. Пластины пастеризатора стали холодные. Свежо молоку, как бы не замерзнуть. Но ртуть останавливается и показывает +4 градуса. Прохладная река течет к толстым белым танкам храпения.