– Да, это идея моего отца, – тихо сказала Жасент. – Папа считает, что лучше рассказать местным жителям всю правду об Эмме до того, как они узнают об этом из газет. Не хочу тебя обидеть, Матильда, но считаю, что расспрашивать кюре – дело бесполезное. Я тоже думала задать ему кое-какие вопросы. Он крестил нас, мы ему исповедовались. Возможно, Эмма рассказала ему о своей беременности, но, как бы там ни было, он никогда не предаст своих раскаивающихся грешников, даже если в интересующий нас период какой-нибудь парень из округи и признавался ему в преступной связи с моей сестрой. Пойдем скорее! Мы зайдем последними, а я не люблю, когда все оборачиваются и глазеют на опоздавших.

– Ты права, красавица, пойдем! – согласилась Матильда.

Жасент беспокоилась напрасно. Некоторые верующие не спешили усаживаться на скамейки и все еще стояли группками в разных местах нефа. Вокруг раздавался обычный гул перешептываний и пустых разговоров. Одетая во все черное, Жасент присела в первом ряду, возле Сидони. Вся семья Клутье была в траурном облачении. Альберта надела шляпку-вуалетку из черного тюля. Фердинанд Лавиолетт тоже не нарушал правил. Его соседи, Рене и Франк Дрюжон, сидели рядом.

Не изменяющая своим причудам Матильда оставалась стоять у кропильницы, однако оставила за собой место, положив руку на спинку стула. Она намеревалась пристально следить за выражением лица каждого из прихожан, а особенно тех из них, кто был приблизительно одного возраста с детьми Клутье. Когда жестокая правда о судьбе Эммы выплывет наружу, возможно, кто-нибудь из бывших поклонников убитой как-то особенно на это отреагирует.

Месса шла своим чередом и уже подходила к концу, когда кюре взял слово, попросив паству присесть на свои места.

– Дорогие мои прихожане, в это воскресенье вас собралось много, и я хотел бы воспользоваться этим, дабы внять смиренному прошению одного отца. Шамплен Клутье, выходец из первых поселенцев, обосновавшихся в Сен-Приме, которого обрушившееся на его семью горе ранило в самое сердце, поручил мне обратиться к вам, его соседям и друзьям, со следующим сообщением. Естественно, все мы знаем о том, какую жуткую утрату в лице дочери Божьей Эммы довелось понести его семье и ему самому. Возможно, уже на днях вы прочитаете в прессе трагические подробности этого происшествия. Но Шамплен хотел бы, чтобы впервые вы узнали об этом не из газет.

По рядам прокатились заинтригованные перешептывания. Сидони сжала руку матери, тогда как Жасент схватила за руку брата, сам Лорик нервно теребил ногой.

– Мы оплакивали юную Эмму, получившую должность преподавательницы в другом муниципалитете, – продолжил священник. – Мы думали, что она пала жертвой несчастного случая, утонув в водах разлившегося озера, но все оказалось совсем не так. Став на гибельный путь, подобно овечке, что сбилась с дороги Священного Писания, Эмма обожглась пламенем запретной любви, попав в ловушку женатого мужчины, уважаемого, как мы полагали, доктора, который на пятнадцать лет старше ее. Именно он, обесчестив девушку, лишил ее жизни, здесь, в Сен-Приме.

После этих слов гул в церкви усилился, прерываемый восклицаниями и исполненными ужаса сетованиями. Кюре жестом потребовал тишины. Для него была мучительна его нелегкая миссия, но он, казалось, был решительно настроен довести дело до конца.

– Подобно Господу нашему Иисусу, мы должны прощать тех, кто согрешил. Кто из нас не совершал глупостей, достигнув возраста первых любовных волнений? Неужели Эмма так уж виновата? Оказавшись в затруднительной ситуации, она опасалась справедливого гнева отца и стыдилась матери. Она умоляла о помощи единственного виновного в этой ситуации – объект своей безумной любви. Доведенный до исступления мужчина убил Эмму. А посему я прошу вас, дорогие мои прихожане, не судить об Эмме Клутье по статьям, которыми, бесспорно, будут пестреть газеты. Я призываю вас также не переносить на семью, уже и так достаточно пережившую, ваше негодование. Не нужно упрекать Эмму в отсутствии чести и порядочности. Помните, что все мы будем судимы столь же строго, как сами судили своих ближних. И никогда не забывайте о том, что сказал Господь наш Иисус яростной толпе, которая жаждала забросать камнями Марию Магдалину: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». А теперь помолимся за спасение душ Эммы и ее убийцы.

Тишина, последовавшая за этими словами, впечатляла больше, чем недавние перешептывания. Кюре начал читать «Отче наш», и вскоре его примеру последовали прихожане. За чтением молитвы Матильда внимательно наблюдала за Брижит Пеллетье, которая нашептывала что-то на ухо Пакому. Слабоумный побагровел и отрицательно покачал головой. Он, казалось, чувствовал себя неловко в своей праздничной одежде.

«Если бы только я могла узнать, что она требует от своего сынишки и почему он возражает, – спрашивала себя Матильда. – Вижу, младший сын Озиаса Руа пустил слезу. Сколько ему уже лет? Ах да, двадцать шесть».

Ее размышления прервал голос священника. Кюре сделал знак кому-то из второго ряда.

– Перед причастием, дорогие мои верующие, хорошая знакомая мсье Лавиолетта, который, как мы знаем, приходится Эмме дедушкой, споет «Аве Мария» в память об ушедшей и в знак своего сочувствия.

Рене Дрюжон поднялась, печальная и немного сконфуженная. Она любила петь и охотно на это соглашалась, но не могла отбросить свою природную скромность, придающую ей очарование.

– Все прошло хорошо, мама, – тихо сказала Эмма Альберте. – Дедуля подготовил для нас приятный сюрприз.

Жасент обернулась, чтобы улыбнуться дедушке. Тот украдкой погладил внучку по щеке. Рене стала у алтаря. На ней был скромный и в то же время элегантный наряд, серое шелковое платье украшало жемчужное колье. Вскоре послышался ее чистый и пленительный голос, прославляющий Деву Марию. Нежное лицо Рене в искреннем порыве обратилось к небу, от всего ее грациозного тела веяло трогательным послушанием. Когда она смолкла, многие женщины вытирали слезы.

Шамплен расслабился. Испытание пройдено, он сделал для этого все возможное, как и кюре. Успокоившись, он, тронутый чистым голосом певицы, тоже смахнул несколько слезинок. Альберта это заметила. Она плакала и, недолго думая, просунула руку в перчатке под руку мужа, улыбнувшись ему из-под шляпки. Шамплен решил, что она сделала это в знак прощения, хотя это был всего лишь мимолетный порыв участия.

По окончании мессы церковь быстро опустела. Все еще находясь на своем наблюдательном посту, Матильда не сводила глаз с выходящих из церкви сограждан, которые, соскучившись по солнцу и простору, казалось, спешили поскорее покинуть прохладу святого места. Жактанс Тибо поздоровался с ней кивком головы. Его супруга Артемиз поравнялась с Матильдой:

– Матильда, срок приближается. Будет ли у меня на этот раз девочка? Ты не знаешь? После трех сыновей мне бы хотелось дочь.

– Думаю, да, но не спеши радоваться, я могу ошибаться.

– Спасибо. Я приду к тебе завтра.

Брижит Пеллетье окинула Матильду подозрительным взглядом и прошла как можно дальше от кропильницы. Однако Паком, размахивая руками, рысцой бросился к той, кто угощает его пирожными с сухофруктами и сладкими пирогами из патоки с изюмом.

– Здравствуй, Матильда, – промямлил он, переминаясь с ноги на ногу. – А она злая, Эмма, а? Мама так сказала.

– А ты, мой славный Паком, что про это думаешь?

– Она не злая. Эмма хорошая, красивая!

– Приходи к четырем часам – вчера я собирала ревень, буду печь перевернутый пирог.

Слабоумный стал смеяться, радуясь приглашению, затем побежал к выходу, чтобы догнать свою мать. В церкви остались только беседующие с кюре – почти вся семья Клутье, Фердинанд и супруги Дрюжон.

Сидя немного в стороне от остальных, Жасент едва вслушивалась в разговор. Она думала о Пьере. «Вчера вечером он ужинал с нами за одним столом, как раньше, когда помогал собирать урожай или молоть пшеницу с ячменем. Поэтому у меня было такое чувство, будто мы вновь обручены. Мы могли свободно проявлять свою любовь, мечтать о женитьбе. Но ему пришлось уехать в Сен-Фелисьен. Завтра Лорик поедет к нему на поезде. Папа хотел, чтобы сын тоже принял участие в беседе с кюре, но Лорик предпочел удалиться. Пьер попросил его приехать завтра утром и остаться с ним на два дня. Лорик должен ему помочь, ведь старик Боромей захотел, чтобы его отвезли домой, в Сен-Метод, вместе с его котами и аккордеоном».