Кричавшая женщина пробилась к выходу и заявила кондуктору, что не будет платить за проезд, потому что в троллейбусе крыса, а может, и не одна. Овчарка скулила уже непрерывно, поглядывая на хозяина и злясь на намордник, который не давал ей разразиться долгим справедливым лаем.

Мальчик испуганно посмотрел в окно, решил, что со всей этой канителью наверняка пропустил свой выход и, не боясь уже ни внимательных пассажирских взглядов, ни проснувшейся овчарки, припустил к дверям и громко спросил у кондуктора, скоро ли остановка?

— Сейчас, — ответил кондуктор, — готовь за проезд.

— У меня проездной, — занервничал мальчик и снова углубился в рюкзак.

— Потерял, что ли? — спросил кондуктор.

— С утра, вроде, был, — сказал мальчик упавшим голосом.

— Ладно, иди. Завтра покажешь, — сказал кондуктор и, держась за поручни, отстранился от выхода.

Мальчик выпрыгнул на улицу и помахал кондуктору и Жоржу, подумав, что если ему, жирдяю в очках и с диабетом, везёт сегодня напропалую, то может повезти и хомяку. И загадал, чтобы кондуктор забрал его жить к себе или отнёс в зоомагазин и получил за это деньги. Или отдал кому-нибудь за так.

Троллейбус еще был виден на дальнем перекрёстке, когда до мальчика дошло, что хлебзаводом тут и не пахнет. Пока он терзался двумя мыслями «то ли я слез раньше», «то ли переехал», в нём снова разыгрался голод, и он вспомнил, что сколько-то лет назад даже знакомился с хлебзаводской продавщицей.

В окошко кассы умещались только её руки и грудь, и ему казалось, что за стенкой сидит гора сдобы. Он приподнимался на цыпочках к окошку в надежде узнать, есть ли у горы лицо, но мама всё время куда-то спешила и тянула его за руку. Он не сопротивлялся, потому что тогда она тянула ещё сильней, и это было унизительно. Когда он понял, что хлебзавод торгует не только хлебом, но и разной выпечкой, то делал всё, чтобы попасть туда снова. И хоть диабет ему ещё не ставили и он ел всякое, включая жареное и сладкое, мама всё равно брала у продавщицы только хлеб.

Однажды он спросил, можно ли ему торта, и мама сказала, что нельзя, потому что у него и так лишний вес. Продавщицу это, видимо, задело, и она наклонилась к окошку. Мальчик увидел хитрый накрашенный глаз и краешек рта. «Хорош пельмень», — сказала продавщица и протянула ему булочку с маком.

Всплывшая в памяти булочка усилила тревогу, и он спросил у прохожей женщины, далеко ли хлебзавод и который теперь час?

— Девять, — сказала женщина. — Уже час как закрыт.

— А далеко ли? — не отставал мальчик.

— Да в этом районе вообще нет, — ответила женщина.

— А «двойка» же ходит?

— Троллейбус?

— Да.

— Ходит.

— Так разве она не туда?

— Туда, но до самой конечной.

— Это в какую сторону? Туда, куда я лицом?

— Нет, вот туда лицом.

Мальчик перешёл дорогу, сел на скамейку и стал смотреть, не затрясутся ли провода. Провода качались от ветра, и он понимал, что от ветра, но несколько раз вставал и подходил к дороге, высматривая троллейбус.

Приехала «двойка», но объявили, что по маршруту будет следующая, а эта — в парк.

Мальчик снова сел на скамейку и подложил под себя окоченевшие руки. Какое-то время он решил не следить за проводами — они ещё не успокоились после первой «двойки».

Когда руки немного отогрелись, спохватился, что проездной так и не был найден. Выпотрошил рюкзак на скамейку и вляпался в бытовые отходы Жоржа, намешанные с физиологическими. «Теперь на них ни сесть, ни спрятать в карманы, — подумал мальчик, разглядывая руки. Тем временем провода уже качались вовсю, а проездного всё не было.

Подошла «двойка». Мальчик вплотную приблизился к лобовому стеклу и удостоверился в надписи «Хлебзавод». Водитель махнула говорящим жестом: «Не стой на пути!» В передние и задние двери ещё грузился народ, и мальчик, не поднимаясь на ступеньки, спросил у кондуктора: «Если с утра у человека был проездной, а сейчас его нет, что тогда делать?» «Платить за проезд», — ответил кондуктор. «А если и денег нет?»

У задней двери происходила задержка из-за женщины с сумками и девочки с коляской. Женщина стояла на нижней ступеньке, поставив одну сумку рядом, а другую держа в руке; вторая её рука держала девочку с игрушечной коляской. Но так как коляска была игрушечной только для взрослых, а для девочки была настоящей, в натуральный размер, втащить их вместе было непросто. Мальчик пошел ва-банк: «А если и денег нет, но ехать нужно?» Кондуктор слушал вполуха, потому что сам уже наполовину вывалился из дверей и смотрел, какие подвижки происходят у женщины с сумками и девочкой с коляской.

Девочка отчего-то артачилась, и кондуктор, махнув водителю, поспешил к ним. Мальчик последовал за кондуктором и снова повторил: «А если и денег нет?» Кондуктор остановился и осмотрел его с ног до головы. Мальчик стоял раскрасневшийся и неопрятный. «Бери на себя коляску и залезай». Кондуктор схватил сумку, стоявшую на ступеньке, и потянул девочку за руку, мальчик взял коляску. Двери закрылись, и троллейбус поехал.

Девочка увидела измазанную ручку коляски и со злости наступила мальчику на ногу. «Воняет», — сказала она матери. Мать попросила не выражаться, усадила их рядом, а сама села напротив. Девочка выпятила нижнюю губу, опустила подбородок, сдвинула брови и сказала, что не хочет сидеть рядом с вонючим мальчиком. «Может, ты и спастись не хочешь?» — спросила женщина. Девочка опустила подбородок ещё ниже и посмотрела на неё исподлобья. «На-ка вот, задумайся», — женщина достала из сумки две яркие тоненькие книжицы. Девочка вынула из коляски фломастер и начала закрашивать надписи «Сторожевая башня» и «На что можно надеяться людям?» «Опять?» — спросила женщина и забрала у девочки книжицу. Девочка раскрыла вторую, но, заметив, как дёрнулась рука матери, закрыла фломастер и бросила его в коляску. «Я буду жить вот так!», — сказала она и стукнула по картинке, на которой львы и тигры гуляли рядом с овцами и зебрами. «Правильно, — кивнула женщина, — и мальчику покажи». «Он грязный, — сказала девочка, — его не пустят». «А ты расскажи ему, как очиститься». «Не хочу». «Значит, и сама не хочешь». «Хочу», — девочка топнула ногой. «А ты хочешь?» — спросила у мальчика женщина. «Чего?» — не понял мальчик. «Спастись». «Я на хлебзавод хочу». «Он уже закрылся, — сказала женщина, — а вечное царство открыто всегда».

Мальчик отвернулся к окну. «Ты любишь петь?» — спросила его женщина. «Я не умею», — ответил он. «Какую песню ты знаешь?» Мальчик задумался и сказал: «Взвейтесь кострами синие ночи, пенсионеры — дети рабочих». «Это неправильная песня», — сказала женщина. «Мы пионеры — дети рабочих», — исправился мальчик. «Всё равно неправильная. Давно ты в очках?» «С детства». «А что ты знаешь про духовное зрение?» Мальчик поднял и уронил плечи: «Ничего».

— А где же синий вол, исполненный очей? — спросил голос сверху.

Женщина и девочка с мальчиком подняли головы и увидели длинноволосого худого парня, до того высокого, что верхняя часть его лица терялась в скудном освещении троллейбуса, и хорошо был виден только насмешливый рот и заострённый подбородок.

— И орла нет, — сказал парень.

— Вы кто? — спросила женщина.

— Студент. Немного музыкант.

— Вы верите в жизнь после смерти?

Он ухмыльнулся.

— Я верю в смерть во время жизни.

— Не всякая музыка — это благо. На чём вы играете?

— На этом, — студент повернулся к ней полубоком и показал гитару.

Девочка протянула руку к потёртому чехлу и схватилась за собачку на молнии. «Не трожь», — сказала женщина.

Студент взялся обеими руками за поручень, согнулся в локтях и повис над ними, показав незлое лицо.

— А это сложно? — восторженно спросил его мальчик.

— Да нет, хочешь, научу?

 — Хочу.

Женщина заёрзала на месте. «Возьмите-ка лучше это». Она открыла сумку и, перебрав несколько брошюр, достала крайнюю и протянула студенту.

— «Бейсбол был для меня всем?» — прочитал студент.