Annotation
Алина Гатина родилась в 1984 году. Окончила Казахский Национальный Университет им. Аль-Фараби и Литинститут им. А.М. Горького (семинар Олега Павлова). Лауреатка литературной премии «Алтын тобылғы» (Фонд Первого Президента РК) за роман «Саван. Второе дыхание». Живёт в Алма-Ате.
Все персонажи и события вымышлены.
Любые совпадения с реальными людьми случайны.
Живая Лаура
1
Лаура умирала одна в большой пятикомнатной квартире, где годом ранее умер её кот, а до того умерла её мать, а до того — кот матери, а до того — Лаурина бабушка, пережившая уже своего кота на две зимы и два лета.
Круговорот котов в квартире Лауре давался тяжело. Тяжелее, чем уход из жизни единокровных с нею женщин. Она никогда не призналась бы в этом даже себе, но, смахивая пыль с семейных фотографий с застывшими на них котами и женщинами, с горечью вспоминала первых; бесслёзно, поджав губы, бегло осматривала вторых: не потрескалась ли бумага… потому что фотографии стояли на солнечной стороне, и потому что даже после смерти запечатлённые мучили Лауру беседами, как будто живя и старясь вместе с ней.
С жизнью Лауру скрепляло два обстоятельства — она не знала, чем заболеть и кому оставить квартиру.
Ей было пятьдесят девять, у неё болели суставы, и в последние годы раздались пальцы рук, так что беглые партии она исполняла грязно и теперь бралась только за тихие монотонные вещи, которые позволяли ей плакать не от артрита, а от тоски.
Лаура говорила зеркалу, как мечтает умереть со дня на день и, конечно, без собственной помощи — без глотаний таблеток и без верёвок — их и крепить-то не к чему — и, Боже упаси, без лезвий, потому что это будет некрасиво, хлопотно и неудобно перед соседями.
И зеркало слушало, как трудно ей разгибать колени, как терпеливо выдерживает она высокую танкетку, маршируя негнущимися ногами, будто бы стойкий оловянный солдатик; а кроме того — слушало зеркало — Лаура хорошо понимает: всякая тяжёлая болезнь принесёт ей такие физические муки, что вместо обретения покоя она, Лаура, превратит остаток жизни в яростную борьбу, отодвигая то искомое «ничто», в которое ей бы хотелось войти в одночасье, пусть инфантильно и пусть по волшебству, но именно с той беспрепятственной верой себе, с какой она писала в детском дневнике ещё в пору, когда добраться до этого зеркала можно было только взобравшись на кухонный табурет: «Когда тебе будет шестьдесят — ты умрёшь, потому что шестьдесят — это великая старость и некрасивость».
Три дня назад Лаура лежала в постели, не желая вставать и заниматься делами, продлевающими время даже того, кто на вопрос о смысле жизни берёт долгую паузу, якобы подбирая слова, а на деле попросту не зная, в чём он и где его искать.
Было ноябрьское туманное утро, деревья неделю как облетели и теперь скреблись о Лаурино окно, как мертвецы, напоминая ей о том, что она задержалась.
Лаура перевернулась на другой бок и подумала: «Хорошо бы сегодня». Накануне вечером она принимала овсяную ванну, долго вымачивала волосы в крапиве и долго их потом укладывала, долго — на этот раз совершенно без слов — гляделась в зеркало, долго выбирала в комоде выглаженное постельное бельё и теперь лежала на нём свежая и разочарованная, чувствуя себя живее, чем когда бы то ни было.
Туман начинал опадать, и серый цвет неба сменился голубым. Солнце поднялось выше и заблестело в окнах соседней этажки. Лаура вздохнула и вдруг нащупала мягкий бугорок на шее.
Она энергично встала с постели и подошла к зеркалу, забыв о собственной близорукости и ловко обойдя все преграды из громоздкой старинной мебели. В зеркале она расплылась и боязливо вернулась за очками к прикроватной тумбочке, защищаясь от возможных ударов руками. Бугорок не проявлялся зрительно, но хорошо ощущался под нажимом пальцев и двигался, когда Лаура вертела шеей.
Не спеша и торжественно она приготовила завтрак, потом вдумчиво сидела за ним, потом долго стояла перед распахнутым шкафом, отвергая один наряд за другим, и, наконец, через три с половиной часа, не обменявшись с отражением ни словом, ни кивком, вышла из дома и отправилась к врачу.
2
В работе Лауре не нравились две вещи: во-первых, переступая порог музыкальной школы, она становилась Лаурой Олеговной; во-вторых, неважно — становилась ли она Олеговной или оставалась Лаурой, её окружение состояло из женщин, которых она презирала.
Лаура считала, что когда-то им всем не хватило ни крови, ни таланта, чтобы поступить в консерваторию и стать кем-то больше, чем школьные учителя. Она ненавидела их за безвкусные блузки, заправленные в безвкусные юбки, и за то, как они, возбужденно перешучиваясь, точно работяги с завода, подолгу обсуждают сценарии совместных праздников; в особенности то, что будет выпито и съедено на них.
И говорилось перед зеркалом, что, суетясь, как беспокойные клушки, они тащат из дома салаты, напичканные майонезом, дешёвые вина и фальшивый коньяк, а чаще всего недопитую мужьями водку, или водку, невыпитую с теми, кто мужьями не стал; сервируют длинный директорский стол одноразовой посудой и приторно улыбаются друг другу, предвкушая грядущую вакханалию, где будут даже танцы, больше похожие на безудержные дёрганья чреслами под самую обыкновенную радийную пошлость, чтобы спустя полчаса с наслаждением развалиться на стульях, сдёрнуть ненавистную верхнюю пуговицу, оголив проступившие кольца Венеры и, не заботясь ни о стрелках, бегущих по чулкам, ни о съехавших швах на юбках, похабно обратиться к ней — Лаурка.
Она избегала обедать с ними, чтобы не видеть, как они извлекают из чиненных авосек пластмассовые судочки и как потом заглядывают друг другу в тарелки, делая вид, что смотрят не туда, а на самом деле — туда, и интересуются их содержимым так, словно бы это не очень их интересует, а потом выпрашивают ложечку и для себя, но при этом как бы отказываются и говорят: «Нет-нет, что вы! Я просто так спросила… больно красиво у вас это выглядит» или: «Ну, тогда и у меня возьмите! Вот я сейчас вам положу… Хотя, конечно, это так, на скорую руку, это не так вкусно, как у вас»; а после, придвинув тарелки поближе и даже не отрываясь от них, рассказывают скучные однообразные истории про детей и мужей; и какой у кого характер, и у кого какие проблемы в школе и на работе; и как они поженились; и кому делали кесарево, а кто рожал сам; и как сейчас далеко шагнула медицина, потому что разрешили рожать с мужем; и кто сколько раз расходился, сколько сходился; и сколько он выпил ей крови, и какой он был энергичный вначале и каким мешком теперь лежит перед телевизором, и как они живут в ее квартире; и у кого теперь не муж, а любовник; и при слове «любовник» все поворачивались к Лауре, чтобы она, наконец, раскрылась и стала нормальным человеком коллектива, чтобы все они разом убедились – вот перед ними настоящая, живая и самая обыкновенная женщина. Но так как Лаура продолжала молчать и тема с любовником не получала развития, ложки и вилки снова приходили в движение, и весь этот оркестр снова переключался на партию о еде.
Про себя Лаура звала их просто: Скрипка, Сольфеджио, Хористка, Виолончель, Контрабас, Пианистка, Гитара. Поскольку большинство учителей преподавали фортепиано, Лаура называла их Рыжая Пианистка, Белая Пианистка, Чёрная Пианистка и Пианистка Нинель — единственная, к кому она относилась с симпатией, — потому что Нинель — милая деликатная девочка, ещё не успевшая ни выйти замуж, ни родить. Был среди них и мужчина по имени Кларнет, но он приходил на работу не часто, потому что в основном находился в запое, а в остальное время из него выходил, закрывшись от звуков музыки и женщин, их производящих, в своём кабинете.
