Пригревало по весеннему, под сапогами вязко чавкала грязь, а мелкие цветы мать-и-мачехи казались маленькими солнцами, но на душе почему-то потемнело. Алексей потёр пальцем переносицу, и откуда только это нехорошее предчувствие? Он и так уже слышал от отца всё, что только мог, да и власти у того над ним нет после увольнения, но предчувствие не унималось. Даже теплые согревшие плечи лучи не помогли от него избавиться.

На свой чердак Алексей взлетел в минуту и не запыхался. Положил бумажный сверток с мятными пряниками на стол и торопливо вскрыл конверт, не желая оттягивать неприятное. Глаза быстро забегали по строчкам, и лицо у Алексея с каждой новой строчкой становилось всё хмурее и хмурее. Письмо было отвратительным. Написанным самым что ни на есть паскудно-литературным стилем и полным самых гнусных намёков на характер его отношений с Павлом. Полным упрёков и обвинений. Сравнений его с матерью «такой же бесхребетной» как и он сам, и сравнений Павла с его матерью «такой же… кошкой». Даже удивительно грязным намёком на то, что именно нашел Алексей в Павле, единственное, в чем он оказался похож на отца. И закончилось всё отречением от него и предсказанием, что «блудный сын» ещё будет просить вернуться.

Алексей в полном раздрае уставился в пустоту перед собой. Такого он от отца никак не ожидал, и вместо обиды накатило оглушение. Словно он никак не мог осознать удар его оглушивший. В это просто нельзя было поверить. Ведь отец всегда так гордился его достижениями. И… Алексей потянулся за стаканом воды — запить ком в горле — и остановился, почувствовав тяжесть в кармане. Ах да, часы. Как только он мог про них забыть?

Но тут в двери провернулся ключ, и в квартиру вошел Павел. Уставший после службы, но в неплохом настроении, солнце его тоже успело пригреть, а никаких писем он не получал — бабушка ещё вряд ли успела получить от него последнее известие. И увидел выражение лица повернувшегося к нему Алексея. Шутка про то, что «кто-то умер», осела на языке неприятным чувством дежавю.

— Что лицо такое постное?

Письмо в руках Алексея было торопливо сунуто в конверт и отправлено во внутренний карман сюртука, прочь с глаз. Выкупленные часы недрогнувшей рукой были вынуты и заброшены в дорожный сундук у стены. И уже оттуда Алексей поприветствовал Павла.

— Так. Отец написал, — он всё ещё был слишком ошеломлен, чтобы чувствовать.

Алексей похлопал себя по щекам и принялся собирать на стол мясо, хлеб и квашеную капусту. Придвинул к противоположной от себя стороне, как раз к месту, за которым обычно сидел Павел.

— Видимо, что-то недоброе тебе написал, — Павел подозрительно посмотрел в его сторону и принялся раздеваться. Спина основательно успела поджить, и он мог не держать больше лицо, чтобы снять форменную куртку.

— Я ожидал. Не такое, но ожидал, — голос Алексея был тих и задумчив.

В неловкой тишине Павел сел напротив и побарабанил пальцами по столу. Посмотрел на Алексея внимательным взглядом. Тот словно прислушивается к чему-то. К чему? Павел насторожил собственные уши, но только с нижнего этажа было едва слышно, как кипит вода, да как за окном звонко отбивает приход весны капель.

Алексей попытался пошутить:

— Теперь я тебе больше не конкурент в роли достойного сына. Хотя, боюсь, и здесь я успел тебя подвести.

Павел глянул ещё внимательнее.

— Твой отец отказался от тебя?

— Да.

Алексей наколол капусту на вилку и вяло захрустел.

— Сочувствую, — зрачки Павла почти сузились и беспрерывно высматривали каждую делать на лице Алексея.

— Не надо, — Алексей глянул чуть удивлённо, — это письмо писал не мой отец. Этот человек просто не может им быть, — Алексей хотел было сказать, что у его отца гудящий низкий голос, которым он гордо представлял маленького Алексея своим сослуживцам, и теплые руки, которые крепко держали поводья лошади и сажали его верхом, но посмотрел на Павла и осёкся. А знал ли он отца?

— Я не прав. Он может.

Павел промолчал на этот выпад, медленно пригладился и почувствовал — сочувствие? Наверняка, потому что он тоже испытывал от генерал-лейтенанта Петропавловского Кирилла Александровича, что такое быть нелюбимым сыном.

Тут табурет был решительно отодвинут Алексеем в сторону, сам он подошел к буфету и задвигал предметы там. Выудил наполовину опустошённую бутылку, взмахнул и повернулся к Павлу. Вспомнилось, чем это закончилось в прошлый раз, но Алексей тряхнул головой, желая вытрясти эту непрошенную мысль.

— Выпьешь со мной? Я хотел мать помянуть, пряники принёс. И орешки.

Предлагать было неловко, ведь у Павла тоже есть мать. Была. Была мать. Алексей на мгновение крепко зажмурился.

Павел смотрел на бутылку подозрительно, но, поколебавшись, все же кивнул.

— Давай помянем.

Водка плеснула в стаканы до краев, Алексей поставил один к Павлу и поторопился отпить от своего. Развернул кулёк с пряниками и закусил. Посмотрел, как Павел повторил за ним. Внутри стало теплее, от того, что Павел рядом, или от водки, Алексей не знал, но решил разлить по новой.

— Она любила орехи в сахаре. Совсем как ты.

Стакан стукнул донышком по дереву, когда Павел молча выпил вторую. Алексей свою только пригубил. Сам не замечая, принялся отламывать от пряника мелкие кусочки, которые затем пальцами перетирал в труху.

— Она любила эти странные французские романы и всегда прятала их от него, потому что он считал это неподобающим увлечением для дворянки.

Павел покачал свой стакан в руках, словно размешивая некий невидимый осадок на дне.

Алексей вдруг стал разглядывать его лицо. Тёмные провалы глаз и ровные линии бровей, чуть сплюснутый нос и линию челюсти с двумя симметричными шрамами. Алексей потянулся рукой к его лицу, почти коснувшись носа.

— Пожалуйста, не отпускай усы, — и опустил голову на стол, закрыв затылок двумя руками.

— И не собирался.

Из-под рук донеслось гнусаво:

— А какой она была?

— Кто?

— Твоя мать.

Павел снова покачал стакан и посмотрел сквозь него на свет свечи.

— Красивой.

Алексей повернул голову набок и косым взглядом посмотрел на Павла.

— А ещё?

— Какой… Хм, — Павел перевел взгляд в потолок, — нежной, доброй. Сумасшедшей, — снова посмотрел на Петропавловского перед ним.

— Сумасшедшей? — Алексей приподнялся.

— Она лишилась рассудка и скоро умерла.

— Ты скучаешь? — в голосе добавилось теплоты.

— Возможно.

Капель шуршала по крыше над их головами, срывалась вниз и звонко стучала ниже их чердака. Алексей допил водку в стакане и встал. Обошел стол, качнулся на повороте, задел бедром угол и встал за Павлом. Положил ему руку на плечо, привычно избегая касаться спины. Погладил второй рукой по голове.

Павел перевел на него взгляд. Мышцы на шее напряглись, но он решил остаться на месте.

Рука Алексея тут же остановилась.

— Мне нельзя?

Но Павел оставил его без ответа, и Алексей продолжил ласково гладить короткие пряди темных волос. Как ни странно, а волосы у Павла были совсем не жесткими и проминались под ласкающей рукой.

Алексей прекратил гладить, но руку не убрал. Разомкнул губы:

— Иногда я представляю, что было бы, сложись всё иначе, и мы с самого начала были бы семьёй.

— Кто знает. От чьей матери пришлось бы отказаться, м? — в глазах мелькнуло лукавство.

Алексей потерялся только на краткий миг.

— Ни от чьей.

Павел хмыкнул.

— И что теперь будешь делать? — поймал недоумевающий взгляд и пояснил: — Видимо, спать ляжешь?

Алексей окончательно убрал от него руки и отступил на шаг.

— А есть иные варианты? — в глазах читалась растерянность.

— Нет. Спать.

Прохладный воздух опустился на голову и плечи, где прежде были руки Алексея. Павел принялся укладывать пряники обратно в сверток. Плотно завернул, чтобы не зачерствели. Пригодятся потом. Быть может.

Глава 24. Лошадь

Огонь свечи погас под железным колпачком, но в полнолунии было видно почти как днём. Рубашка легла на стул, и в скором времени к ней присоединились и штаны. Алексей вытянулся на кровати, с приятным чувством ощущая, как медленно расслабляются мышцы, становясь мягкими и податливыми. Словно растекаются по матрасу. Алексей закинул руки за голову и устроился удобнее, смотря, как Павел сам собирается ко сну.