Табурет скрипнул под его весом, когда Алексей тяжело опустился. Было больно и горько. Часть слов задела его, словно вывернула наизнанку и изуродовала чистые мотивы. Часть пришлась на Павла, который не заслужил подобное. Комок обиды за брата тяжело прошёл внутрь, словно оцарапав горло. И было больно, что отец оказался тем, кто он есть, потому что где-то глубоко Алексей не оставлял надежду, что в отдалённом будущем он мог бы познакомить отца и брата друг с другом. И может быть… Лицо исказилось, и Алексей махнул рукой. Чего уж теперь говорить о том, что могло было быть? Ничего никогда не сбудется.
На портрете отца, пусть он лежал в сундуке бережно завёрнутый в тряпицу, собрался слой пыли. В обычном состоянии Алексей бы почувствовал угрызения совести за это, но сейчас он только резко сдул пыль и зло уставился ему в глаза. Но злость почти сразу прошла. Брат похож, очень похож, прям вылитый. Сбрить усы и никто не усомнится, кем Павел ему приходится. Алексей пальцем провёл по носу, сам он был похож на отца куда меньше. В детстве это доставляло ему немало беспокойства, когда он смотрелся в зеркало и представлял себя совсем таким как отец, но представить никогда не получалось. А теперь оставалось лишь надеяться, что Павел никогда не решит отпустить себе усы. С бородкой ему было однозначно лучше. Алексей был в этом уверен.
Когда в замке щелкнул ключ, Алексей развернулся к двери. Брат, наконец, вернулся.
Павел убрал свой ключ и посмотрел на Алексея. Вид у того был… не такой. Так и не войдя в комнату, Павел остановился.
— Кто-то умер?
Слюна словно застряла вязким комком в горле. Алексей с усилием сглотнул и ответил:
— Отец написал.
Павел кивнул и закрыл за собой дверь. Спрашивать дальше не имело смысла, а насущные дела не ждали. Раздеться, умыться и справить нехитрый ужин. За письмом Алексей, похоже, совсем забыл про него.
Алексей дошёл до самоназванного буфета, самостоятельно сколоченного ими из едва оструганных досок, и достал из глубин пыльную бутылку. Прямо в стакан налил резко пахнущую спиртом и мятой жидкость. Выпил залпом и закашлялся.
Раздевался Павел молча. Глянул на действо, происходившее у него на глазах. Подошел ближе:
— Когда уезжаешь?
Алексей утёр выступившие от водки слёзы:
— Никогда.
Взгляд, которым он оценил остаток жидкости в бутылке, был крайне мрачным. Снова налил на два пальца. Заранее покривился, но выпил и эту порцию.
— Плохо не будет?
Бутылку Павел нюхал осторожно. Аккуратно держал её на расстоянии от лица и осторожно принюхивался. Посмотрел на Алексея. Того успело бросить в жар, на щеках проступили неоднородные красные пятна. И, наверняка, он ничего не ел, а, значит, в добавок к жару скоро добавится тошнота. Павел достал хлеб и отрезал ему ломоть. Алексей откусил, забыл поблагодарить и снова потянулся за бутылкой.
— Кто ж так пьёт, не закусывая?
— Отдай.
Алексей всё ждал, когда же станет легче, но становиться легче и не думало. Никакого облегчения. Впрочем, возможно доза слишком мала?
Бутылку ему Павел отдал и в свою очередь отрезал хлеба себе. Откусил, прожевал.
— Если завтра не придёшь на службу, то твоё положение это не улучшит.
Очередную дозу Алексей выпил за пару глотков.
— Я подам в отставку.
— А дальше что?
То, что Алексею стало плохеть, стало очевидно даже для него самого, но как назло в голове всё ещё было достаточно ясно.
— Пока буду перебиваться переводами. Потом… Потом посмотрим.
Службу штабских Алексей, как ни упрекал себя за это, всегда считал менее достойной, а теперь ему до высоких чинов дослужиться не светило, но лучше уж так.
— И то план.
Наблюдать за таким Алексеем Павлу не хотелось. Он пошел к кровати, на ходу раздеваясь и по-армейский складывая одежду.
Алексей проследил за ним взглядом, а затем перевёл взгляд на портрет. В глазах плыло и два лица стали сливаться в одно. Алексей снова выпил.
— Не забудь тазик поставить к кровати на ночь, — предупредил Павел из-под одеяла. Вляпаться с утра не улыбалось.
На звук Алексей повернул к нему голову, недоумевая зачем нужен тазик, но тут его особо сильно помутило, и он понял, что тазик нужен уже сейчас. Под рукой ничего не было, так что Алексей склонился над рукомойником. Промыл рот и поднял голову. Мрачно задумался, почему вместо ожидаемого расслабления и забытья ему стало только хуже. Умылся, высморкался и очередной раз прополоскал рот водой, но мерзкий вкус никуда не ушел. И через минуту задумчивого стояния на месте он снова склонился.
Павел созерцал это выступление на бис с кровати.
— Нельзя столько крепкого пить сразу. Ты же не матрос и не пьяница.
— Я думал, станет легче, — голос хрипел и словно стал глуше.
Павел опешил сначала от такой удивительной наивности, если не сказать глупости.
— Лучше ляг спать.
Алексей неопределённо кивнул, голова снова закружилась, и привел себя в относительный порядок. Посмотрел на оставшиеся лежать на столе письмо и портрет и поскорее убрал их к вещам, чтобы не мозолили глаза.
С кровати Павел наблюдал за ним, ни капли не стесняясь. Вот он развернулся к нему, и движение, похоже, вышло слишком резким для его пьяной головы. Алексей прищурился, чтобы сосредоточить взгляд на наблюдавшем за ним Павле. Тот даже не скрывал, что следит за пьяным подпоручиком.
Алексей приоткрыл рот, намереваясь что-то сказать, что перешло на язык, не успев даже сформироваться, но махнул рукой и, шатаясь, дошёл до своей кровати. Свернулся, подобрав руки и ноги к себе и надеясь, что эта разъедающая желудок и душу боль уймётся.
— Спокойной ночи.
Немного повозившись с одеялом, Павел встал погасить свет. Алексей нашел силы только на неразборчивое бормотание, которое можно было счесть соответствующим ответом. А можно было и нет.
Павел слушал, как он то сбрасывал, то натягивал одеяло, беспокойно ворочался, переворачивался с боку на бок, хотел было сказать ему, чтобы он такими темпами не сломал кровать, а то спать стало бы негде, но не стал. Так и заснул под его копошения. А маявшегося всю ночь Алексея ждало тяжёлое утро с головной болью и тошнотой. Пусть часть выпитого и вышла вечером, но голова болела немилосердно.
На службе он выписал прошение об отставке и вручил его полковнику Яблонскому, тщательно соблюдая малейшие предчертания армейского этикета. Обрушившуюся на него лавину он принял стойко. Когда он сказал брату о своём намерении, он был пьян, но вот принял он его ещё до, когда был с трезвой головой. Душа противилась продолжению службы после истории с Павлом.
А Павел тем временем лежал в лазарете и переживал процедуру избавления от бинтов. Спину было рекомендовано держать в чистоте и сухости, и корочки покрывали её всю, но в целом было не так плохо. Самое главное — не развилась инфекция, хотя здоровья и так изрядно побитому организму это не добавило.
Дверь скрипнула, и Павел повернулся в её сторону. Последнее время Алексей действительно старался держать между ними дистанцию в части и избегал встреч, но видно зная, что сегодня Павлу должны были снимать бинты, не удержался. В пару шагов дошёл до Павла и робко заглянул на спину, освобождённую от бинтов. Павел поднялся с табуретки и принялся надевать рубаху. Движения были скупыми, спину он старался беречь.
— Всё в порядке?
Павел развернулся к нему всем телом, продолжая застегивать пуговицы.
— Да.
— Шрамы останутся?
— Да.
Застегнул последнюю пуговицу, встал и взялся за китель. Алексею хотелось помочь, но лишнее внимание даже от лекаря было нежелательно. Поощрять сплетни совершенно не хотелось. У Павла в голове были похожие мысли, так что он быстро оделся и вышел из лазарета, не оглянувшись и не заметив, с какой тревогой смотрел ему в спину Алексей.
Вечером Алексей сидел дома на табуретке и качал ногой, старательно подбирая нужные слова для письма отцу. Пришлось собраться с силами, чтобы решиться написать ему извинения за то, что он уходит со службы и пока не собирается возвращаться в Петербург. Реакцию на это письмо Алексей в полной мере не мог представить, но даже то, что он напредставлял, довольно пугало. Алексей посмотрел на вежливые фразы и аккуратно дописал внизу пару ровных строчек о том, что любой мог бы только мечтать о таком брате как Павел Кириллович. Со смесью страха, злости и удовлетворения сложил лист и убрал в конверт. Запечатать его он так и не успел — пришёл Павел.
