Как только у Алексея выдался обеденный перерыв, он вместо того, чтобы присоединиться к остальным офицерам, поспешил укрыться в свой кабинет. Хотелось отдохнуть от скабрезностей, щедрым дождём льющихся на него. Но даже за это он чувствовал вину. Ему казалось, что он заслужил выслушать каждое слово, что он сам этого добился, но терпеть рассказы о сукиных детях, которые не стыдятся лизать руку за любую подачку, не гнушаясь и кровным родством, он больше не мог. Воротило.

Замок в двери никак не хотел поворачиваться несмотря на то, что Алексей регулярно смазывал его, и лишь спустя почти минуту он понял, что просто не запер дверь. Алексей потянул за ручку, широко шагнул внутрь и тут же споткнулся о лежащий чуть ли не на пороге свёрток.

Павел шёл до казарм долго. Свежий снег припорошил грязь и чудесно переливался на солнце, но красоту вокруг он совсем не замечал. Не тогда, когда каждый шаг даётся через силу, нормально не вздохнуть, а из-за недостатка воздуха начинают слипаться глаза и хочется лечь и уснуть. Можно прямо вот на этот чистый белый снег.

Пару раз Павлу пришлось делать привал — силы чуть не оставляли его, но он снова брал себя в руки и шёл. Переставлял ноги одну за другой, пока не показались знакомые тростниковые крыши, сейчас больше похожие на огромные сугробы.

Оказавшись снова в казарме, он почти радостно вдохнул затхлый и холодный воздух внутри. К счастью, в этот час никого не было, и он смог спокойно переодеться в свои вещи. Одежду Алексея он аккуратно сложил и убрал в мешок. Шинель пришлось перекладывать несколько раз, так как она мешалась и не давала завязать тесёмки. Кое-как разместив её вместе с остальными вещами, Павел отнёс мешок к кабинету Алексея. Хотел было повесить на ручку двери, но в этот момент у него закружилась голова, он попытался удержаться и оперся о дверь. Дверь неожиданно раскрылась, и Павел только чудом не упал — успел ухватиться за дверную ручку. Внутри кабинета Алексея было светло, но тесно и холодно. Павел сразу ощутил, каким холодным был воздух. Стены офицерского здания были сложены не в пример лучше, чем казармы, но строили их те же неопытные по большей части в строительстве жилья солдатские руки. Как бы не конопатили все щели, и как бы не старались плотно пригнать доски одна к другой, ветер всё равно сквозил насквозь. Даже в казармах было теплее из-за большого скопления людей, которые успевали нагреть помещение своим теплом, хотя и это от ветра конечно же не спасало. Павел немного рассеянно посмотрел на письменный стол, занимавший большую часть комнаты, хотя большим он не был, покосился на запертые ящики. Взял со стола один из кипы листов и быстро набросал записку. Ещё раз осмотрелся и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

После таких манёвров даже те остатки сил, что ещё у него были, начали иссякать. До столовой Павел уже, говоря откровенно, просто дотащился. Чувствовал он себя хуже некуда, но поесть всё же было нужно. Ему в очередной раз повезло, и он получил свою миску полупустых, но горячих щей. А больше ему ничего и не надо было. До обеда было далеко, но кашевары сподобились поделиться тарелкой с раненым. Усмешки появились при его виде, но довольно быстро пропали. Уж слишком легко на месте Павла мог бы оказаться любой из них.

После еды Павла стало клонить в сон, но он всё равно встал с колоды для колки дров, на которой сидел, чтобы спокойно поесть, вернул миску и побрёл в лазарет, пока силы на дойти ещё оставались.

Свёрток Алексея удивил, он развернул холщёвую ткань и в замешательстве посмотрел на сложенные шов ко шву вещи. Даже не сразу понял, что они его собственные, заметил на рубашке застывшие пятна непонятного происхождения и бросил её обратно в мешок.

Оглянулся вокруг себя, гадая, кто бы мог зайти в его комнату, пока не заметил на столе лист, лежавший в отдалении от других и придавленный поверх бронзовым пресс-папье в виде фигурки бегущей лошади.

Содержание записки заставило Алексея присесть и достать свою табакерку. Спешащими движениями набить трубку и выдохнуть успокаивающий дым, который тут же смогом повис в комнате. «Одолжил твою шинель с рубашкой, возвращаю». Вот значит как. Алексей сдвинул стул и сел так, словно он был не юношей двадцати двух лет, а пятидесятилетним стариком. Рискуя обжечься или прожечь выпавшим из дрожащей в руках трубки углём, он закрыл руками лицо и глубоко задумался. Мысли выжигали изнутри, лихорадили и словно разъедали мозг. Павел был здесь, и оградить его от всей этой грязи он не сможет. Павел сгорал всю ночь и мучился от боли, в сознании он сдерживался, но ночью Алексей слышал, как тот сдавленно стонал, стоило хоть немного сдвинуться во сне, но несмотря на всё это он вернулся в казармы. Он предпочёл это всё его помощи. Почему-то эта правда неожиданно больно кольнула Алексея. Он скривился и почувствовал себя невероятно жалким и ничтожным. Только подумать, беспокоится о внимании Павла, когда он так страдает. Он медленно и глубоко выдохнул, натянул приличествующее его положению лицо и пошел искать Павла.

Бинты отделяться даже не от кожи — от мяса не хотели совершенно. Они практически вросли в спину, сроднились с ней кровью и сукровицей так, что нижний слой бинтов был неразличим. Терпящий экзекуцию Павел несколько отстранено думал, что возможно пройти ещё раз через весь полк было бы легче. Тогда его хотя бы не трясло от лихорадки. Заново переживать интересные ощущения было мало приятного.

Павел искал способ отвлечься от спины и скользил глазами по тому небольшому участку, который ему было видно. Выметенный пол больничной избы, но, очевидно, до настоящей чистоты ему было далеко, жестяное ведро с больничными отходами да кусок двери. Раздался стук, и щель между дверью и косяком стала расширяться, пока дверь совсем не исчезла из его поля зрения и в него не попали чьи-то чищенные до блеска сапоги. Павел оценил размер сапог и поднял голову, сдерживая желание сморщиться — из-за его любопытства двинулись мышцы верхней части спины.

Ну конечно же это был он. Лекарь над ним отнял от его спины инструменты и уж было открыл рот для отповеди «ходят тут, работать не дают». Раз пришел на своих, так и уйдёт на своих. Нечего. Будто и так у них работы не хватает. Ещё и дезинфекцию проводить, а как ее проведёшь, когда по зиме солдатики желание оставаться в чем мать родила испытывают ещё меньше, чем по весне. Так что начинал говорить лекарь с явным желанием скорее выпроводить возможного симулянта, но увидел, кто вошел, и осёкся. Хмыкнул, снова склонился над спиной Павла и чувствительно задел одну из ран.

Ровным голосом вошедший Алексей попросил лекаря разрешить побыть ему пять минут в лазарете, смиренно высказывая желание, что он не помешает больным и раненым. Разрешение он получил. Как и полный скрытого напряжения взгляд Павла, которому закончили обрабатывать спину, выдали свежие бинты и возможность ещё часок полежать в покое.

Алексей достал карманные часы и понял, что времени у него действительно осталось пять минут и ни секундой больше. Убрал часы, застегнул пару верхних пуговиц форменного пальто обратно и посмотрел на Павла. Тот поймал его взгляд.

— Я попросил хозяйку закрыть квартиру.

Сказанное Алексей оставил без внимания. Беспокойство о квартире по сравнению с беспокойством за Павла казалось ничего не стоящим.

— Скажи, зачем ты пришёл в часть?

— Поесть и в лазарет.

— Почему было нельзя поесть у меня?

— Зачем, если мне всё равно нужно было идти сюда?

— Ты мог бы воспользоваться услугами того доктора, которого я вызывал.

— Думаешь, он бы лучше забинтовал?

Взгляд Алексея стал почти болезненным.

— По крайней мере, — Алексей понизил голос, чтобы лекарь, что-то переливающий за стенкой, не мог его расслышать, — он обеззараживает инструменты в отличие от этого.

Во взгляде Павла чётко можно было разглядеть, что ну да, ну да.

— Я смотрю, ты выбираешь докторов, которые большие затейники в том, что касается инструментов.

Алексей посмотрел на него, безмолвно вопрошая пояснений.