— Некоторые так и считают.

Павел такой ответ не понял. Посмотрел на него, соображая, к чему ведет Алексей. Но тот смотрел куда-то в сторону сапог. И только когда молчание приобрело почти материальную тяжесть, ответил:

— Люди… болтают о нас всякое.

— Конечно болтают, мы так знатно оскандалились.

— Почему они придумали такую грязь?

Павел пожал плечами и тут же пожалел об этом. Задохся и замер, вспоминая как дышать, а не задерживать дыхание, чтобы противостоять сжигавшему заживо его спину огню. Проморгался — глаза заметно увлажнились — и ответил:

— Им хочется… сплетен…

Вид Павла, задыхающегося от боли, поверг Алексея в ужас. Любые мысли о всевозможных сплетнях отступили на второй план. Терпящее боль и усердно скрывающее её лицо брата не внушало ничего хорошего. Воспоминания о том, как Павел горел словно в лихорадке на декабрьском морозе, были слишком свежи. И снова Алексей виноват перед ним.

Рука Павла потянулась пригладиться, но он передумал и остановился. Плечо заныло, хотя пригладиться хотелось так, что казалось, будто в ладони что-то зудит. Что там люди считают и причём тут подушка Алексея, он так и не понял, но списал на то, что в его нынешнем состоянии быстрым соображением он не отличался.

Мимо него к небольшому окну тяжелыми шагами прошёл Алексей. Остановился и посмотрел на падающий снег. На сей раз снег шёл не красивыми пушистыми хлопьями, а мелкой, но жёсткой и больно режущий лицо крупкой.

— Я просил, чтобы мне сегодня тоже вынесли приговор.

— Тебе не положено по положению.

Но Алексей словно не слышал и продолжил, будто разговаривая с самим собой. И отчасти именно так и было, он пытался заговорить совесть. Совершенно напрасно.

— Они сказали, чтобы я не высовывался и радовался, что для меня всё обошлось только выговором.

— Да.

— Это не справедливо!

Павел тихо вздохнул.

— Ты не слышал, какие мерзости говорят о тебе, — Алексей закусил губу, пока не наговорил лишнего.

— Удиви меня, — лицо Павла было по-прежнему спокойно и абсолютно нечитаемо.

Алексей обернулся к нему, открыл рот, чтобы рассказать, но стремительно покраснел. Ему стало противно и стыдно за себя, свою красноту, которая сообщила о себе жжением лица.

Павел внимательно оглядел покрасневшего Алексея. У него всё болело, и беспрестанно мутило так, словно он провёл в шторме как минимум парочку дней, но он почувствовал зашевелившийся в нём некий охотничий азарт. Раз его брат завёл эту тему, то надо его добить ею же.

Пристальный взгляд Алексей заметил и истолковал его как то, что его брат хочет знать, что именно говорят о нём. Он не мог не признать за ним такое право. Собрался с силами, чтобы попытаться прикрыть приличными словами отвратительный и откровенный в своей отвратительности смысл.

— Они говорят, что ты… Что мы… — Алексей закрыл глаза, в голове снова мелькнула нелепая мысль о влюблённости, — что мы вступили в непозволительную связь.

Павел заскрипел тяжело ныне идущими механизмами мозга.

— О… О.

Фыркнул со смешком, в конце концов, ему и так очень ясно успели дать понять, за что он был прогнан через строй.

— Да. Это не совсем то, что я ожидал.

«Особенно после того, как тебя вызывает высокое начальство», — додумал Павел.

Напряжение Алексея придало его голосу заметную хрипотцу.

— Тебя это не беспокоит?

— Пока нет. Вернусь в казармы, тогда и пойму, насколько всё плохо.

— А ты не думал оставить службу?

— Нет. Это моя работа. Мне платят за неё.

— Ты мог бы найти другой род занятий.

Павел посмотрел на него взглядом, в которым было очень многое, и одним из этого многого была мысль, что благородным дворянам и офицерам просто не понять некоторых вещей. Павел промолчал, отвечать на подобные нелепые реплики он не собирался.

Даже через столь непродолжительное время ему стало тяжело сидеть. Павел повернулся и лег обратно на живот. Мутило и кружилось в голове, и закрытые глаза делали всё только хуже. Он подтянул к себе чужую подушку под щеку и устроился со всевозможным удобством, какое позволяло его состояние. Спина, к сожалению, больше не была онемевшей.

Алексей смотрел на Павла, который вполне очевидно снова решил закрыться от него. Задумался, а не обидел ли он его грубым или неосторожным словом. Не задел ли чужие чувства? Снова вспомнились слухи и самоличное совершенно абсурдное предположение. Слухи были те самые, о которых он успел надумать много всякого. Алексей посмотрел на спину брата, её было хорошо видно. Бинты успели промокнуть и заскорузиться от сукровицы. Не обмотка, а рыбий панцирь, жёсткий и грязный и вряд ли приносящий облегчение.

— Приложить холодное?

Через некоторое время молчания послышался ответ.

— Да.

Алексей залил новую порцию холодной воды в ковш и осторожно, через бинт смочил спину, чтобы размягчить его затвердевшую корку.

Мечты Павла о прекрасном холодном пузыре со снегом были разбиты вдребезги. Такого он никак не ожидал.

— Мокро же!

И забыв про так необходимую для него осторожность, попытался скатиться с кровати. Рука Алексея поймала его, подхватила и чувствительно задела спину. На самом деле спины рукой Алексей коснулся совсем едва, но для перенёсшего подобное человека это было незначительным различием.

Павел резко сел, а потом с упором на спинку кровати встал. Лицо перекосило, а из-за рта выходило тяжёлое пыхтение.

С испугу Алексей выронил всё из рук. Ковш прозвенел, прокатился по полу и оставил на ковре мокрое пятно. Алексей застыл с поднятыми руками. Инстинктивно поднял их к Павлу раскрытыми ладонями вперёд. Замер под взглядом, в котором легко читалась попытка скрыть боль.

— Я боялся, ты упадёшь.

На этом рывке, собственно, все силы Павла и кончились. Он отшатнулся, дошёл до стула за столом, резко сдвинул его к себе и тяжело и устало сел. Посмотрел на то, как настороженно смотрящий Алексей сделал шаг к нему. Хотел бы плюнуть в него ядом, да ни яда, ни сил не имел. Ещё и бинты стали отвратительно мокрые.

— Давай, я вызову доктора? Он тебя осмотрит и перевяжет наново.

Павел посмотрел на этого пристально, но согласился. Просто потому что, ну, что ещё оставалось делать?

Доктор на удивление прибыл быстро, так что сидеть в гнетущей и неловкой тишине им пришлось не долго. Привычно и споро он взялся обрабатывать спину. Бормотал латинскую считалку себе под нос и с любопытством прикидывал варианты, каким образом была намочена спина. Виданное ли дело? Кто же так лечит?

Закончив и наложив свежую повязку, доктор получил плату от Алексея, который с унынием подметил, что до выплаты жалованья пояса придётся затянуть им обоим. Денег на лечение уходило немало. Далеко немало. Алексей было закрывал за доктором дверь, как тот вдруг как-то странно махнул рукой и сделал заговорщицкое лицо.

— Выйдем, подпоручик.

Алексей удивился, но послушно последовал за дверь. В груди похолодело, вдруг ему собирались сообщить что-то, чего бы он предпочел, чтобы не было, о здоровье брата. Вдруг в рану проникла инфекция?

Но доктор, успевший за прошедший день наслушаться слухов в полной мере, говорить хотел совсем не о здоровье Павла.

— Что же вы творите, молодой человек? Вам, молодым, свойственны глупости, да что там, сами такими были, но меру-то надо знать. Вы бы не губили свою будущность, господин подпоручик.

Алексей поначалу растерялся, куда клонит доктор. После сегодняшних всевозможных слухов он подозревал, но не мог поверить, что об этом можно говорить всерьёз. А доктор всё продолжал.

— Хотя бы здоровье своё поберегли бы. Сами не заметите, как потеряете, а ваше… времяпровождение будет принимать всё более извращённый характер.

Внутри Алексея резкой вспышкой мелькнула злость. Он побелел так, что губы стали как у утопленника. И вслед за злостью пришло сожаление, что теперь он понимает, о чём ему говорят.

— Он мой брат, — под конец голос приблизился к крику.