Яблонский посмотрел некоторое время на Алексея, заставляя того ещё сильнее беспокоиться. Подтянул к себе бумаги и макнул перо в чернила. Не глядя на подпоручика, приказал:

— Ближайшей оказией отправитесь в Пятигорск. Может, даже при двух ногах останетесь.

При этих словах у Алексея холодок пробежал по позвоночнику. Он снова попытался встать, но полковник позвал солдат, и подпоручика вынесли на носилках.

Алексей упал набок и задумался, чем же он всё-таки так оскорбил брата, что тот вызвал его на дуэль, несмотря на огромный риск и нарушение всех правил.

Дела у ефрейтора Иванова тоже шли не лучшим образом. Сначала никто не обратил внимания на его позднее возвращение в казармы, но после отъезда подпоручика Петропавловского и расползшихся слухов о том, что тот подрался на дуэли, появились и новые версии произошедшего. Например, то, что ефрейтор покушался на жизнь подпоручика, а тот из-за нелепой веры в братство покрывал его. Сказывали истории о том, как подлый ублюдок в ночной тьме коварно поджидал доброго подпоручика, и только светлое заступничество помогло ему избежать злой смерти. Но ещё более потрясающая история прервала эти слухи. Емеленко рассказал, как видел, что Петропавловский выходил из части с двумя пистолетами. Дуэльными. Он даже божился, что разглядел чеканку на ложах.

— Клянусь вам. Посмотрел я на него и сердце ёкнуло. Точно думаю, стреляться идёт. Насмерть, — прапорщик молодцевато щелкнул ножнами своей шашки.

— С солдатом? — недоверчиво уточнил тот самый поручик, с которым чуть не подрался Емеленко.

— Пусть солдат, но он же в некотором роде и брат. А значит Петропавловский мог посчитать себя обязанным дать удовлетворение. Ах! Жаль, меня там не было, — вдруг вырвалось у него.

— Отчего же?

— Что может быть лучше, как стать свидетелем благородного поединка. Тебе кажется, словно сами нити справедливости вложены в твои человеческие руки и тебе дозволено право судить.

Поручик позволил себе улыбнуться мечтательной речи Емеленко:

— Мне кажется, вы слишком романтичны. Выпустят двое по паре пуль и всё. Часто по такому пустячному поводу, что не стоит речи. Юность, мой друг, скоротечна, и, право, не стоит растрачивать её на подобные пустяки.

Емеленко принялся ему с пылом возражать.

Но эта парочка была далеко не единственной, которую волновала возможность дуэли. Командование посчитало подобные слухи романтической чушью и не интересовалось ефрейтором. Но рядовые, некоторые из которых изнывали от жажды свежих новостей, с жаром подхватили слух о дуэли. Мнения разделились. Самая малочисленная часть считала Иванова чуть ли не героем, дерзнувшим на неприкасаемость дворян. Но большинство считало его зарвавшимся ублюдком и ехидно интересовалось, не обнаружил ли он у себя поутру золотых нашивок, а то мало ли, вдруг дворянство и таким путём передаётся.

Пара близнецов заступила ефрейтору дорогу. Весело оскалили зубы:

— Ты уж поделись с нами хоть парой ниточек, Аполлинарий Кириллович, — начал один.

— Как-никак под одной крышей с тобой спим и едим. Не чужие люди, — закончил второй.

Иванов толкнул их плечом и прошёл между ними, не подавая вида, что что-то слышал.

Пули били в центре мишени одна за другой. Иванов размеренно вставлял новый патрон и снова делал выстрел. Отдача от ружья болезненно передавалась на ушибленную грудину. За грудиной тоже неприятно что-то ворочалось. Мешало пустое место там, где обычно привычно холодил кожу медальон.

«А я ведь тоже мог стрелять в сердце. И успел бы раньше, если бы не колебался с выстрелом, — думал он. — Пожалел. Испытать решил». Снова выстрел прямо в центр, и Иванов скривился: отдача на этот раз выдалась особо неудачная. «Старший брат, говорил. Аполлинарий Кириллович». Слюна во рту нестерпимо горчила, и Иванов сплюнул на землю. «А вот тебе, старший брат, и подарочек, да не простой, а сердечный. Пуля свинцовая да виселица высокая. Выбирай, родимый». Следующий выстрел вышел на редкость неудачным — еле задел край мишени. «И врать зачем было? „До смерти я с тобой драться не буду“. Лгун и трус». Иванов с тоской подумал об уродливо смятом медальоне. «В крови у этих, что ли, в сердце людям стрелять? А ведь прощения просил. Извинялся. Дважды. А я ещё думал, как мать поверила…» Последнюю мысль Иванов не стал додумывать, но пуля ударила точно в отметину, оставленную предыдущим выстрелом.

Спустя несколько недель Иванов руководил солдатами, таскавшими воду для бани. День был промозглым, ноябрьским. Накрапывал ледяной дождь, и ефрейтор зябко кутался в шинель. Полы шинели прикрывали колени. Иванов порадовался, что на этот раз слишком большой размер пришёлся кстати. Солдаты, подгоняемые стужей, двигались споро. Иванов хмыкнул. Бурно обсуждаемая возможность дуэли ныне стала почти фантастической историей, и без лишнего напоминания в лице Петропавловского жизнь ефрейтора почти вернулась в прежнюю колею.

Послышался звук шагов, сопровождаемый необычным стуком. Иванов успел изумиться трём ногам подходящего к нему существа, когда перед ним появился Алексей. Он шёл с тростью, хотя, казалось, она ему нужна была больше для вида, чем по нужде. По руке не было заметно, что он прилагает какие-то усилия и в самом деле опирается на неё. Иванов про себя чертыхнулся и подумал, что накликал на себя беду. Правильно говорят, не буди лихо, пока оно тихо. Алексей остановился в двух шагах от него:

— Здравствуй, Аполлинарий Кириллович.

Иванов, сам того не замечая, поднял подбородок:

— Господин подпоручик?

Лицо Алексея сморщилось как от боли:

— Я виноват перед тобой.

Иванов сузил глаза и не стал отнекиваться:

— Да. А теперь прошу меня извинить, господин подпоручик, если у вас ко мне больше нет дел, мне нужно следить за людьми, — он развернулся на каблуках и, не слушая ответ, пошёл прочь от Алексея.

Алексей устремился следом. Трость, которая будто бы не была нужна ему, подвернулась на мокрой земле. Алексей запнулся и упал с размаху на оба колена. Вскрик подавить не получилось. В глазах помутилось, и он стал заваливаться на бок. Иванов услышал крик и обернулся. Посмотрел на теряющего сознание от боли подпоручика. Вздохнул. Подошёл и с усилием развернул его на спину. Алексей смотрел на него глазами, полными непроизвольно выступивших слёз:

— Спасибо.

Он перевернулся набок, подобрал трость и с трудом встал на ноги. По левой ноге ещё проходили волны дрожи. Алексей встал поудобнее, так, чтобы создать как можно более устойчивую стойку из трёх опор. Сморгнул слёзы. Иванов смотрел на это и жалел, что не мог просто уйти.

— Пожалуйста! Прости меня за то, что я сделал, Аполлинарий Кириллович. Я… Я не знаю, как так вышло. Я не хотел, — Алексей опустил голову и старался следить, чтобы его голос не задрожал.

Иванов подумал, что не просто так Алексей законный наследник. Лицемерие у Петропавловских наследная черта. И, видимо, основная и необходимая. На языке вертелся ответ, что всё, что Алексей хотел, он уже продемонстрировал, но приходилось молчать. Иванов искренне не понимал, что же от него ещё хотели. А подпоручик набрал в грудь воздуха и залпом, но негромко выдал:

— Пожалуйста, окажи мне честь снова стреляться.

Иванов смотрел на него, не веря своим ушам. Очень хотелось ударить снова, но подозрение, что Алексей добивался именно этого, останавливало. А ещё то, что ударь он офицера на людях — обеспечит себе проблем по самую маковку. Иванов задумался, как ответить на эту в лучшем случае издёвку, в худшем же… В худшем, попытку его добить. Но на лице Алексея не было и тени улыбки. Иванов убедился в последнем и помрачнел.

Медленно процедил сквозь сжатые зубы:

— Да пошёл ты.

И оставляя за спиной замершего от удивления Петропавловского, направился к людям.

Как только удивление спало, на Алексея накатило отчаянье. В тяжёлые бессонные ночи в госпитале он вынашивал план извинения перед братом. И не придумал ничего лучше, кроме как повторно вызвать его на дуэль и либо получить прощение от брата либо дать ему возможность убить себя в отместку. И сейчас его единственная надежда ускользала от него. Он оглянулся. Кругом, но выдерживая почтительное расстояние, стояли солдаты, привлечённые разыгравшейся сценой, но к счастью не слышавшие ее целиком. Алексей расправил грудь и командирским голосом приказал: