— Не замёрз?

— Нет.

Павел прошёл в центр комнаты и заметил висящий на стене портрет генерал-лейтенанта Петропавловского, который Алексей забыл убрать. Зацепился за него взглядом и молча смотрел. Пригладился. Мельком подумалось, что быть может зря он пришёл. Но заслышав стук чашек, направился к столу.

То, каким взглядом смотрел Павел на портрет отца, не прошло незамеченным мимо Алексея. Он так растерялся после письма, что забыл про всё. В глаза снова прямо бросилось сходство. Интересно, если бы Павел был законным сыном, он справился бы лучше с этой ролью, чем он? Наверняка. Выдержанный, хладнокровный и рассудительный — он точно бы смотрелся уместнее на его месте.

Алексей отошёл к книжному шкафу и задумчиво постучал по корешкам книг. Выдвинул несколько и поставил обратно. Начать разговор, когда все мысли были полны возможным бракосочетанием, было сложно, но он предпринял такую попытку.

— Я слышал, особо отличившихся на смотре стрелков одарят воинскими знаками.

— Может и одарят, но это не про меня.

Алексей вернулся к столу, налил чай в самую большую кружку из тех, что у него были, и подвинул к Павлу поближе.

— Я видел в списках твоё имя, брат.

Его брат промолчал. Ответить на такое было нечего, а потому он решил просто молча пить чай. Так и лишнего ничего не скажет. Посмотрел на сложившего под подбородок руки Алексея, который плавал в каких-то своих мыслях. Осторожно сделал глоток почти кипятка. Покатал во рту, чтобы не ожёг горло, и проглотил. Отставил чай в сторону — пожалуй, пить его было пока рановато. А значит, можно было и поговорить.

— Ты явно думаешь не о немецких винтовках, Алексей.

Глаза Алексея прояснились, и он весь словно вышел из какого-то забытья.

— Что? А-а. Я думал, удобно ли тебе теперь бриться.

— Вполне, — пошкрябал зачаток бородки. — Думаю снова отрастить бороду.

Алексей посмотрел на бритую часть:

— Кажется, сейчас в моде усы.

— М… — в голове мелькнуло: «Нет, буду слишком похож. Уж лучше нетипичная для солдат борода».

Словно услышав несказанные слова, Алексей поднял голову и посмотрел на портрет за спиной Павла. Да уж. Отвернулся от портрета, наклонил стул на задних ножках и дотянулся до лежавшей на столе пухлой кипы бумаг.

— Я пытался перевести, как мог, но немецкий слишком сложен. Боюсь, мне не везде удалось правильно подобрать слова, так как многие термины мне не знакомы. Надеюсь, ты всё же сможешь это разобрать.

Интерес, с которым Павел открыл чертежи и погрузился в их изучение, выглядел вполне искренне. У Алексея, до этого с нервозностью следившего, придётся ли это Павлу по душе, отлегло от сердца. Стало радостно, что он смог занять внимание брата чем-то достаточно для него интересным. А потом его взгляд снова упал на портрет, и он тяжело задумался, что же ему сказать Лизоньке. Ведь та расстроится. Но решили всё до них и за них.

Павел отложил чертежи.

— Знаешь, я иногда думаю, не жениться ли. Мне двадцать четыре, уже пора бы…

От столь неожиданно совпавших с главной темой его тяжких дум слов Алексей вздрогнул. Отставил подальше от себя кружку с чаем, чтобы случайно не залить все бумаги. С такой темой разговора этого стоило бы опасаться.

— Ты думаешь, двадцать четыре года подходящий возраст?

— Не знаю.

У Алексея пробудился интерес. Выходит, Павел тоже думает о таком? Хотя его никто не принуждает торопиться с этим. С радостью он ухватился за подкинутую тему. Всё что угодно, лишь бы отвлечься мыслями от грядущего.

— А у тебя есть возлюбленная?

— Нет. Я, кажется, за всю жизнь понравился только одной женщине, — Павел улыбнулся. Эта улыбка была из тех редких его улыбок, в которых не было ни крошки злости.

В голове Алексея промелькнули все пошлые вещи, услышанные им от Павла. Да быть такого не может.

— Но ты же говорил, что…

— Что?

Говорил он многое, да. Но это совершенно не означало, что он в чем-либо собирался признаваться. Совсем-совсем.

— Что ты был с женщинами.

Возникло нехорошее подозрение, что имел в виду Павел, говоря о понравился, но верить в него не хотелось и не получалось. Павел осознал, что случайно проговорился и поторопился найти способ извернуться. Признаваться в чём-то настолько личном и делать себя уязвимым перед Алексеем не хотелось. И так тот превосходил его практически во всем.

— Понравился, это значит, что она мне книжки в больницу приносит, например, а не просто… — махнул рукой, мол, сам понимаешь что.

Алексей выдохнул, и на него с ещё большей тяжестью навалились унылые мысли о Лизоньке. С тихим шелестом переворачивались листы чертежей, к которым снова возвратился Павел. Чувствовал он себя так, словно протиснулся сквозь узкую расщелину и ухитрился не оставить в ней ни частей кожи, ни даже частей одежды. Невидяще посмотрел на подробнейший рисунок капсуля и немного меланхолично подумал, а светит ли ему в жизни вообще женское внимание. Не такое, когда забывают через месяц, а…

На этот раз тишину нарушил Алексей.

— Павел, скажи, ты бы женился на Елизавете Михайловне?

Ответный взгляд был полон удивления.

— Вряд ли я ей интересен как муж.

— Почему? Она явно выразила восхищение тобою, — природу этого восхищения Алексей понимал, да и уже несколько лет Лизоньку интересовал в том самом роде исключительно Емеленко, но слишком уж однозначно прозвучали слова брата. Он понизил голос: — Пожалуйста, не рассказывай Елизавете Михайловне, но она спрашивала у меня про тебя.

Павел немного удивился. Странное дело.

— И что спрашивала?

— О твоих подвигах. И о том, есть ли у тебя дама сердца, — Алексей даже покраснел немного.

Рука Павла снова автоматически потянулась к голове и несколько раз провела по вновь укоротившимся волосам.

— А, вот как… Думаю, я привлекаю её как персонаж.

— О чём ты?

— Вроде как из тех книг, что она читает. Вряд ли она видит во мне мужчину, а не интересный набор характеристик.

Возмущение захлестнуло Алексея:

— Елизавета Михайловна не такая!

— Ей шестнадцать, Алексей.

Павел начал подозревать, что Алексей в очередной раз не так понял то, о чём он тут только что говорил.

— Вот именно!

Тяжело вздохнув, Павел подумал, что да, определённо не понял.

— Она слишком увлекается книгами. Восхищение мной… это как восхищаться книжным героем, а не человеком-мной. У меня есть специфическое лицо, чин, солдатская шинель, «подвиги», которые ты милостиво растиражировал, и набор героических травм.

Павел посмотрел, как Алексей глядит на него внимательными глазами. Понимания того, о чём он говорил, в них он не нашёл. Что ж, донести свою мысль он, похоже, не сможет.

А у Алексея кололо сердце и появилось неуместное, но совершенно неуёмное желание погладить Павла по голове. Совсем он в себя не верит.

— Брат. А ведь знаешь, когда-то мы с Елизаветой Михайловной вместе лазили на старую яблоню. Была у них такая во дворе. Сейчас её уже срубили. И она учила меня правильному французскому выговору, у меня вечно получалось твёрдая «н». А когда учителя были слишком строги к ней, я брал её кататься с собой на лодке. Лиза на самом деле благодарна тебе за моё спасение.

Павел кивнул:

— Безусловно она рада, что ты жив, — про себя подумал, что только вот к нему, как к личности, это отношения никакого не имеет.

В сердце Алексея снова кольнуло. Слишком знакомо больно. Слишком похоже. Он отбросил страх и, зажмурившись, потрепал Павла по голове.

— Ты хорош сам по себе, брат.

Павел аж замер. Рука была тёплой и гладила очень мягко. Алексей осторожно приоткрыл один глаз, боясь поверить, что ему за это ничего не будет. Чудеса. Только бумаги хрустнули под руками Павла, который вцепился в них и боялся шелохнуться. Алексей опустил руку и стеснённо посмотрел вбок, надеясь, что ничего не испортил.

Перестав ощущать гладящую ладонь, Павел выдохнул и выпустил из рук чертежи. Постарался взять себя в руки, а то начало развозить просто до неприличия. Сделал длинный, но поверхностный вдох. «Хорош сам по себе». Ему такое слышать было крайне приятно. Но больно. И пока так и не растворилась толика недоверчивости, что вдруг Алексей сказал не то, что думал. Кто его знает? Это надо было хорошо обмыслить и желательно позже, поэтому он постарался вернуться к чтению чертежей. Не зря же Алексей их переводил.