Деревенское кладбище располагалось на пригорке, огибаемом с двух сторон глубокими оврагами, по которым текли ручьи, весной — полноводные, в остальное время — едва видимой струйкой среди густого разнотравья и вездесущего кленника. Могилы прятались в кустарнике между соснами, по краю пригорка тонкой полоской шелестели старые березы. Вид отсюда был очень красивый.

Ограды у кладбища не было, но даже так было понятно, что похоронен дед чуть в стороне от остальных, как бы за чертой. И напрасно, потому что остальные могилы были с обеих сторон окольцованы текучей водой — теми самыми ручьями, что бежали по дну оврагов. А нечистая сила текучую воду перейти не может, если, конечно, это не водяная нечисть. Ходячие покойники точно не могут. Так что логичнее было бы упокоить подозреваемого в колдовстве в границах ручьев и на освященной земле.

Не то чтобы я в это сильно верил... Но и не то чтобы совсем отрицал...

Мы с папой стояли у могилы деда Власия, казавшейся очень старой и заброшенной, опутанной сухими плетьми какой-то сорной травы, с раскрошившимся, треснувшим надгробным камнем, на котором будто бы кто-то тяжелый нарочно прыгал или по которому кувалдой бил (такая у меня возникла ассоциация). На соседних могильных холмиках, даже давно не посещаемых, буйно цвела земляника, густая сочная зелень заслоняла кресты и скамеечки у могил. Выглядели они приятно для глаз.

— Ты креста над ним не ставил? — спросил я, потому что дедова могила была, пожалуй, единственной такой — всего лишь с могильным камнем. Еще одна странность.

Деревянные кресты перемежались коваными и даже сваренными из двух металлических арматурин. Над братской могилкой красноармейцев стояла железная пирамидка с красной звездой.

— Не помню, — пробормотал папа.

Но это точно была могила деда Власия: его имя, его фамилия. Наша фамилия... Что-то не сходилось: дата смерти была гораздо раньше, чем дед первый раз пришел к нам в квартиру. Ко мне.

— Убедился, что он никак не мог к тебе приходить? — не глядя на меня, страдальчески сморщившись, спросил тогда папа.

Я промолчал.

Папа добавил:

— Это был не дед Власий.

Тут я возразил:

— Нет, это был именно он и никто другой.

Я понятия не имел, каким образом деду Власию это удалось, но он каким-то образом продолжал жить. Никто не мог меня в этом разубедить. И папа не посчитал меня сумасшедшим. Не возразил, хотя очень хотел.

Мы с папой так и не решили, стоит ли теперь вбивать осиновый кол в эту растрескавшуюся, будто бы высосанную насухо землю. Могила и так казалась столетней и неприлично запущенной. Даже на краю кладбища она выглядела чужеродной среди заросших холмиков.

Может, кто-то из деревенских из суеверия все же посыпал дедову могилу солью или известью. Так предположил папа. Нам обоим было неловко и странно. Правда, я рассыпал на могиле мак из пакетика, заботливо сунутого мамой в мой рюкзак в последний момент: «На всякий случай, не повредит».

Возвращаться сюда точно не хотелось. Деда Власия здесь нет. Его нет.

Папа принципиально не сходился с дедом Власием во взглядах на жизнь еще до встречи с моей мамой. Нарочно из родной деревни уехал, поступил учиться, лишь бы никак не ассоциироваться со своим отцом. Бабушка Люба, папина мама, давно умерла, и дед Власий был в их маленькой семье высшей властью, не терпящий пререканий. Но и у моего папы характер был не из мягких. А какой еще характер может быть у сына деревенского колдуна?!

Есть важные отличия между колдуном и знахарем.

Знахарь действует с добром и молитвой, лечит травами, порчу снимает и помогает бескорыстно, а благодарят его кто сколько сможет, кто сколько даст. Знахарь не передаст знания кому попало, какому-нибудь болтуну, неверующему и аморальному человеку, пусть это даже будет его близкий родственник. Знахарь не распространяется о своих умениях, даже готов отрицать их, но редко кому отказывает в помощи. Знахарь не соперничает с другим знающим. Если иногда имеет дело с нечистой силой, то старается этого не обнаруживать. Но имеет дело, тут уж никуда не деться: чтобы знать, как вылечить, надо знать, как было испорчено.

Колдун может точно так же, как и знахарь, и лечить, и пропажу находить, и обереги делать, но еще и портит, и присушивает, и отсушивает, то есть темными делами занимается, да еще обязательно берет плату. Деньгами или человеческой жизнью. Колдун может посулить человеческую голову в обмен на услугу нечистой силы. Я слышал, некий колдун — очень удачливый рыбак — всегда ходил удить на одно и то же место, и всегда улов у него был просто невероятный. Он на этом сильно разбогател. Только вот в деревне пропадали то девочка, то старуха, а если кто приходил на колдуново прикормленное место рыбачить, то непременно тонул спустя небольшое время. Потому что колдун заключил с водяной нечистью договор: он ей — живое мясо, а она ему — богатый улов.

Колдун получает силу от другого колдуна вместе с бесами. Нечистые духи у него на подхвате, помогают в колдовстве. А за это колдун должен давать им работу. Всегда давать работу и обязательно делать какое-то зло, даже если его об этом никто не просит. Навести порчу, например. Просто так, в никуда, на первого встречного. И умереть колдун не может, не передав своих бесов другому человеку, иногда обманом. Иначе они будут мучить его, невыносимо мучить.

По папиным словам, деда Власия еще мальчишкой обманул так слывший колдуном мужик, посулив легкую жизнь. Когда стало известно о последствиях передачи колдовского знания, было уже поздно что-либо предпринимать. А может, уже и не сильно хотелось лишаться приобретенного.

Мой папа, воспитанный в новое время, в современных реалиях, поддерживаемый своей матерью, был резко против любого приобщения к этому шарлатанству.

Дед Власий не одобрял выбранную сыном девушку, одноклассницу. Запретил встречаться с ней, проигнорировали. Поэтому дед без тени сомнений навел на девушку порчу, из-за чего та заболела и была вынуждена вообще уехать из деревни. И сразу, надо сказать, в себя пришла вдали от отчих мест. Еще, говорят, ее мать к какой-то знатухе ходила дочь отчитывать.

Поверил мой папа в порчу или нет, но сам факт, что дед Власий мог так поступить, не скрывал злого умысла и не раскаивался, вывел его из себя. Одно дело ворчать на выбор сына, другое — пытаться извести ни в чем не повинную девушку После скандала папа уехал из родной деревни.

Окончательно рассорились они с дедом после моего рождения.

Мой папа не собирался становиться колдуном, забирать у деда Власия его знания и тем более запретил передавать что-то своему сыну, то есть мне. Это якобы неверие в колдовство и запрет передавать то, что вроде бы считаешь несуществующим, отлично уживались в папином представлении о мире.

Дед грозился проклясть нас, но только грозился. Пытался уговорить, разжалобить моего папу, чтобы он хотя бы облегчил ему смерть. Но это как раз больше всего страшило папу. Хотя он и убеждал себя, что это все дикие суеверия, помешательство, но ему совсем не хотелось связываться с теми силами, которые владели дедом Власием.

Папа струсил. Он приехал только на похороны. Он не разбирал крышу, не приглашал ни врача, ни священника. Думал, что этим все закончится...

Признавая, что дед Власий — колдун, мой папа продолжал сомневаться в его способности существовать после смерти. Будто бы назло своему отцу, он стал ярым материалистом и цеплялся за свои убеждения изо всех сил. Папе в голову не пришло обратиться к знающим людям, которые могли бы как-то оградить меня от кромешника или хотя бы объяснить, что вообще произошло. Мама моя колебалась, но в итоге под влиянием мужа тоже настойчиво уповала на врачей.

Я их не виню. Но все же...

Ладно, с могилой все ясно — это прямое доказательство, что деда Власия не было в живых, причем давно. С этим невозможно спорить, и я, к большому облегчению папы, принял этот факт без сопротивления. Да и смысл сопротивляться?