Слава кивнул. Лев вздохнул.

- Ты же понимаешь, что никто не захочет быть с тобой на таких условиях?

- С чего ты так решил? – нахмурился он. – Многие геи хотят семью и детей, но не имеют возможности её завести.

Лев тяжело выдохнул, закрыл лицо ладонями. Глухо пробубнил из-за них:

- Ты ставишь меня перед ужасным выбором.

- Ужасным… - обиженно усмехнулся Слава. – Ты не слышишь самого главного.

Господи, там ещё есть «самое главное»… Что-то более главное, чем требование посадить на свою шею маленького дармоеда?

Лев убрал ладони, вопросительно посмотрел на Славу: что, мол, за «главное»?

- Я хочу быть с тобой одной семьей, – сказал он и сразу же, застеснявшись, опустил взгляд в стол. – Хочу жить с тобой каждый день своей жизни, и в горе, и в радости, и… и всё, что там говорят в этих клятвах. Хочу всего этого с тобой. С тобой-нежным, с тобой-ласковым, с тобой-невыносимым, с тобой-самым-раздражающим-на-свете, с тобой, от которого скрипят зубы, и с тобой, от которого заходится сердце, и… Я начинаю заговариваться. Короче… С тобой, – он снова посмотрел на Льва, с грустью добавив: – Мне жаль, если ты этого со мной не хочешь.

Чёрт, чёрт, чёрт! Какой запрещенный приём! Разве можно вот так вот – в самое сердце?

Эмоции слоились друг на друга: как хорошо, как плохо, как страшно… Но самое главное – не эмоция даже, а какое-то необузданное желание – слиться со Славой в одно целое, стать его частью, или чтобы Слава стал его частью, обвиться вокруг него виноградной лозой и жить так всю жизнь, не отпуская. Он вдруг почувствовал, как сильно любит его – любит даже в том, что бесит: любит раздражающую мудрость, любит крашенные ногти, любит дурацкие штаны с мотней. Он бы хотел смотреть на них всю жизнь и всю жизнь думать: «Боже мой, что за уродские штаны», и будто бы не существовало в мире большего счастья, чем это.

Лев протянул к Славе руку, переплелся с ним пальцами и искренне произнёс:

- Я ничего не хочу сильнее, чем быть с тобой одной семьей.

Слава негромко заметил:

- Мики тоже моя семья.

- Значит, и с ним тоже.

Слава отнял свою руку и строго сказал:

- Тебе нужно хорошо подумать.

Лев кивнул, будто бы соглашаясь, а сам не понял: что тут думать? Он либо с ними, либо нет, без Славы он не сможет, значит, выбор сделан. В конце концов, а вдруг Мики – это своего рода крашенные ногти или дурацкие штаны? Наверное, к Мики можно привыкнуть, и каждый день своей жизни думать: «Господи, какой кошмар» и всё равно любить эту жизнь, и Славу, и может… и может даже самого Мики? Ведь если признаться честно, к штанам он уже немного проникся.

Вместо встречи с Игорем Лев провёл вечер на сайтах муниципальных служб: читал федеральные законы, изучал вопрос усыновления, мониторил форумы с похожими ситуациями. Понял одно: усыновление – штука стрёмная. Много подводных камней, которые вроде бы и не имеют значения, если усыновитель – родственник, а вроде бы девятнадцатилетний мальчик при живой бабушке – так себе кандидат. Учитывая, что решение обычно принимают ровесники Славиной мамы, вряд ли они, как и Юля, решат, что молодость в вопросе воспитания детей выигрывает у старости.

Лев взял телефон и в первую очередь позвонил Юле. Строгим голосом велел попросить у Артура лист А4 и ручку, написать прижизненное заявление с просьбой передать Мики на воспитание Славе.

- Завтра свяжусь с Артуром, чтобы главврач заверил, - сказал Лев.

- А Игорь? – непонимающе спросила Юля.

- А Игорь… придурок.

Потом он набрал номер Карины. Девушка ответила почти сразу и вместо «Как дела?» поинтересовалась Юлей. В последнее время радостных новостей о Юле не было, поэтому Лев быстро перевел тему.

- Я хотел спросить насчёт подарка, который ты мне предлагала два года назад. Он ещё в силе?

Карина удивилась, но ответила с радостным энтузиазмом:

- Да! Да, в силе! У меня сохранилась дарственная…

- Её нужно переделать, – перебил Лев. – На Славино имя.

Карина непонимающе замолчала. Лев тоже молчал. Потом она спросила:

- Ты хочешь подарить ему квартиру, которую я хочу подарить тебе?

- Да, если ты не против.

- Зачем? Может, хотя бы долю…

- Нет, - снова перебил он. – Нужно полностью оформить на него. Это для усыновления.

- Кого? – страшным голосом спросила Карина.

- Мики, сына Юли, - терпеливо объяснял Лев. – Если у Славы не будет в собственности жилья, ему могут отказать. Отдадут их матери.

Карина сменила удивленно-взбудораженный тон своего голоса на минорный:

- Юля умрёт?

- Юля умрёт. Возможно, очень скоро. Поэтому нужно торопиться, – и повторил ещё раз: – Если ты не против.

- Я не против! – подтвердила Карина. – Просто… Ты же понимаешь, что, если вы расстанетесь, эта квартира будет их, а не твоя?..

Лев закатил глаза:

- Да, я понимаю, что значит «подарить квартиру».

- И тогда тебе придётся с неё уйти…

- Уйду.

- И где будешь жить?

- Не знаю, в коробке из-под холодильника, - вздохнул Лев. – Карин, я всё решил. Если ты тоже решила, то… давай.

- Давай, - грустно ответила она. – Мне бы, конечно, хотелось, чтобы там всегда-всегда жил ты, но сиротам тоже нужно помогать.

- Может, мы не расстанемся, – сказал Лев. – И я буду жить там всегда-всегда.

- Вы уж постарайтесь, – буркнула Карина.

«Я буду стараться изо всех сил», - мысленно пообещал Лев, радуясь, что, кажется, всё получается. И одновременно с этим он приходил в ужас от собственных решений: зачем, зачем, зачем? Ведь усыновление может просто-напросто не сложится и тогда никто не виноват. Никаких детей. Никакой ответственности. Так зачем же он собственными руками делает всё для того, чтобы этот кошмар стал правдой? И будто бы даже радуется этому кошмару.

Юля прожила дольше, чем ожидал Лев. Она прожила дольше, чем прогнозировал Артур, но это… Утомляло. Лев стыдился своих мыслей, но всё так и было: затянувшийся уход из жизни не позволял никому выдохнуть. Он каждый день проводил в напряжённом ожидании того самого звонка и каждый день никто не звонил.

Последний месяц Юля провела без сознания, что осложнило ситуацию: вроде бы ещё жива, а вроде бы всем понятно, что конец уже наступил. Но говорить о смерти было нельзя, «неправильно», потому что это означало неверие в пресловутое «чудо», а Лев правда не верил, и никто не верил, но всё равно: смерти не было.

Пока она не наступила.

Юля умерла в первый жаркий день 2008 года – девятого мая, пережив прогнозируемые сроки на полгода. Славе едва исполнилось двадцать, Льву было двадцать пять. Он заходил к ней накануне, восьмого числа, и сразу понял: это вот-вот случится. Юля, которая на протяжении месяца только изредка открывала глаза, ничего не говорила и снова засыпала, вдруг проявила небывалую активность: села на кровати, в ажитации сорвала с себя трубку капельницы, накричала на медсестер, а Артуру в тревоге объяснила, что ей срочно нужно домой, что её ждёт сын и его нужно забрать из школы (школы в жизни четырехлетнего Мики, естественно, не было). В этот момент и пришёл Лев – вместе они уложили её обратно в постель и попытались объяснить, что никакой срочности в возвращении домой нет, но Юля, проваливаясь в забытье, постоянно повторяла: «Где Мики? Где Мики? Где Мики?», а Лев бесконечно отвечал: «Он дома, с ним всё хорошо. Он дома, с ним всё хорошо…».

В мыслях не к месту крутилось: сегодня она умрёт.

Когда Юля снова заснула, Артур неожиданно сказал:

- Я хочу уйти из медицины. Это какой-то кошмар.

Лев молчал, не зная, чем ответить на эту откровенность. Артур поднял на него взгляд:

- Ты не хочешь? Тебе это легко?

- С Юлей – нелегко, – признался Лев, все ещё сжимая её руку: схватился машинально, пока успокаивал.

- А с другими людьми?

Лев пожал плечами. Легко ли ему? Нет, конечно нет. Другой вопрос: искал ли он лёгкости?