– Да? – донесся нежный голос из-за двери, и Франц вломился внутрь, не дождавшись приглашения. Певица при виде него встала с потрепанного кресла и нахмурилась. Она еще не успела снять свое шикарное платье, и теперь теплый свет ламп отражался на ее одежде, словно блики солнца в воде ясным летним днем.
– Я вас сюда не звала, – с ленцой в голосе протянула девушка, – что вам нужно?
Франц вошел в тесное помещение и закрыл за собой дверь изнутри, остерегаясь, что кто-то может вломиться посреди разговора не предназначенного для посторонних ушей. От него знатно несло алкоголем и в замкнутом пространстве это обстоятельство стало особенно очевидным, но едва ли это было то, о чем сейчас беспокоился мужчина. Леманн же брезгливо сморщила носик, но быстро взяла себя в руки и надела на лицо маску холодной вежливости.
– Фройляйн… Рената, если позволите, – сбивчиво начал мужчина, стараясь не думать о том, что скорее всего, это совсем не ее имя, хотя и называть ее Катариной, вероятно, было бы ошибочно, – выслушайте меня, пожалуйста, это важно.
– Вы пьяны, – без особого восторга констатировала певица и скорее спросила, чем пригрозила, – мне позвать охрану?
– Нет… постойте… минуту, – Франц уперся руками в колени, изо всех сил стараясь совладать с собой и заставить проклятую комнату перестать кружиться вокруг них. Скорее всего, он выглядел крайне жалко в это мгновение, потому что даже эта холодная женщина сжалилась и сменила гнев на милость. Она присела обратно в кресло и закурила, терпеливо дожидаясь, пока ее незваный гость соберется с силами и перейдет к сути разговора, ради которого он потревожил ее покой.
– Я не враг вам, – с трудом смог подобрать подходящие слова Франц, тщательно взвешивая их на языке, чтобы не выдать ненароком чего-нибудь лишнего или непозволительного, – за вами охотятся. Вам нужно уехать из Берлина в безопасное место. Я могу вам помочь…
– А что еще мне нужно сделать, гер Нойманн? – одернула мужчину Леманн, совершенно не впечатленная его пусть и искренней, но крайне сбивчивой и сумбурной речью, – я не нуждаюсь в ваших советах.
Франц готов был бессильно зарычать из-за ее проклятого упорства, но с трудом сдержался. Вместо этого он сократил разделяющее их расстояние и плюхнулся перед девушкой на колени. Поза была унизительной, но и в ней был определенный плюс – так легче было удерживать себя в равновесии и половицы паркета перестали коварно уплывать из-под ног. Впрочем, холодное сердце Леманн – не зря она выбрала себе именно такой псевдоним – осталось равнодушным к такому широкому жесту. Когда мужчина попытался ухватить девушку за локоть, она брезгливо отодвинулась от него в сторону и осуждающе покачала головой.
Теперь Франц думал о том, что за все время, прошедшее с момента их знакомства, между ним и певицей не состоялось ни малейшего, даже случайного тактильного контакта. Словно она была бесплотным духом, который от человеческого прикосновения растаял бы в дымном полумраке помещения и вернулся бы обратно в царство теней. Или настоящей сиреной, с неведомыми целями поселившейся вдали от моря и остерегающейся быть рассекреченной – ведь ее молочная кожа на самом деле покрыта чешуей.
Или другим энергетическим вампиром, которому прекрасно известно на собственном опыте, что одного короткого взаимодействия с человеком достаточно для того, чтобы выпить его жизнь до капли. Пока мужчина пытался вспомнить доводилось ли ему наблюдать как Леманн дотрагивается до кого-нибудь в кабаре случайно и намеренно, чтобы получить подтверждение своим догадкам, ледяная статуя перед ним отмерла, вероятно, в свою очередь, дошедшая до каких-то своих выводов.
Девушка робко коснулась кончиками пальцев волос Франца, аккуратно расправив несколько спутавшихся прядей. Как будто она была настолько идеальным созданием, что малейшее несовершенство человека перед ней доставляло ей дискомфорт и она стремилась его исправить.
– У вас красивые волосы, гер Нойманн, – задумчиво проговорила певица, слегка склонив голову на бок и продолжая свое неблагодарное занятие, ведь непокорные кудри Франца все равно быстро вернуться в прежний беспорядок, – странно, что вас за них еще не отправили в концлагерь.
– Фюрер тоже не блондин, – мрачно усмехнулся в ответ Франц, тут же пожалев о своих словах. Мгновение этой нежности было таким хрупким и мимолетным, что любое неосторожное движение или высказывание могло разрушить его в прах. Тем более разговоры о политике с женщиной, которая, возможно, убивала сторонников режима.
Леманн хмыкнула, но руку не убрала.
– Вы меня, конечно, извините, – сказала она, – но вы слишком похожи на тех, кого все ненавидят, – и за одну только эту мягкую, деликатную формулировку, Франц захотелось поймать ее тонкие пальцы и расцеловать.
Она явно не из этого мира.
– Я итальянец, – нехотя признался он, изо всех сил сдерживая свои порывы, – Италия – наш союзник.
– Надо же, – Леманн кивнула каким-то своим мыслям и слегка улыбнулась, – вы слишком хорошо и чисто говорите по-немецки.
– Я живу здесь… – Франц вдруг запнулся, потому что чуть не выдал информацию, которую никому не стоило слышать и знать. Кроме Герберта. Потому что пожилой немец был слишком глубоко посвящен в эту историю и уже ничему не удивлялся. А случайного человека некоторые подробности могли здорово напугать и убедить в полной недееспособности мужчины. – С пяти лет, – с трудом выдавил из себя он, после затянувшейся паузы.
С тысяча девятьсот пятого года. За тридцать семь лет у него было достаточно времени, чтобы отточить свой немецкий до совершенства, а произношение выдрессировать до чистоты любого коренного жителя этой страны. Франц постиг такие тонкости языка, что способен был с легкостью различать диалекты в речи встреченных людей. У Леманн, например, в манере говорить присутствовала южная мягкость, но не такая, как у жителей Баварии. Ее слегка свистящие шипящие выдавали в ней причастность к славянским народам. Возможно…
Это был самый неподходящий момент для осознания, пронзившего Франца подобно удару тока, так остро, что он даже слегка протрезвел. И даже стоя на коленях, чуть не потерял равновесие.
Она полячка.
Вот и мотив для мести.
Леманн не заметила перемены, произошедшей в мужчине. Она продолжала задумчиво гладить и распутывать его волосы, уставившись остекленелым, меланхоличным взглядом куда-то поверх плеча Франца, словно вошла в какой-то транс, тихонько напевая себе что-то под нос, почти неразличимо.
– Рената?
Девушка, должно быть, не сразу вспомнила, что должна откликаться на это имя, поэтому еще какое-то время провела в оцепенении, прежде чем перевела на Франца влажно блестящие глаза. Сложно было понять – собиралась ли она плакать или тусклое освещение в гримерке создало иллюзию этого.
– Вы сменили гнев на милость? – со слабой улыбкой поинтересовался мужчина, почувствовав острую необходимость пробудить в ней прежнюю, яростную натуру, лишь бы не видеть этой неудобной уязвимости. У него были большие проблемы с тем, чтобы утешать нуждающихся в том людей. Тем более сейчас, когда из-за алкогольного опьянения, возникли серьезные трудности с формулированием собственных мыслей.
Его жалкая попытка действительно увенчалась успехом и Леманн очнулась. Она резко отдернула руку и расправила плечи, возвращая себе прежний, отстраненный и самоуверенный вид. Судя по тому, как она сильно сжала губы в тонкую линию, она сердилась на саму себя за мгновение слабости перед посторонним человеком. Чтобы отвлечься, девушка принялась поправлять и без того идеально лежащие волны прически.
– Я растрогалась от удовольствия, – заявила певица, вздернув подбородок, – что поставила вас на колени после всех оскорблений, что вы себе позволяли в наши прошлые встречи.
– А, вот значит как, – потянул Франц, – и теперь я прощен?
– Я так и не услышала извинений, – беззаботно пожала плечами девушка и закурила еще одну сигарету, красивым, царственным жестом. Она теперь определенно чувствовала себя хозяйкой положения и наслаждалась этим, вернув себе контроль над ситуацией. И над мужчиной, по-прежнему сидевшим у ее туфель, хотя его самочувствие уже заметно улучшилось и позволяло ему снова встать на ноги, не заваливаясь в сторону.
