– Это фотошоп, – безапелляционно заявила она.

Похититель надулся и потянулся к ней, чтобы отобрать фотографию, но женщина увернулась. Она не знала, зачем упорствует, но вроде увидела в этом небольшую возможность освободиться. Потому что, быть может, она не была тонким психологом и знатоком человеческих душ, но способна была сделать выводы о вспыльчивости этого психопата. Силдж даже не удивилась, когда он отстегнул ремень безопасности и полез отбирать у нее фотографию, чем она незамедлительно воспользовалась, юрко выскользнув из-под его руки и щелкнув кнопкой блокировки дверей.

Увы, дальнейшую часть плана женщина придумать не потрудилась. Теперь ей только и оставалось, что бежать по влажной траве в зыбких сумерках северной светлой ночи. Правда и здесь норвежская природа сыграла с неудачливой беглянкой злую шутку – полоса луга быстро сменилась горной породой на краю очередного утеса. Впереди был обрыв, и Силдж резко затормозила за пару шагов до него, запыхавшись и чуть не потеряв равновесие.

Волны хищно облизывали каменистый берег далеко внизу. Даже если ей удастся выжить, не переломав все кости после прыжка, то, вероятнее всего, ледяная вода доделает свое черное дело.

– И что ты, черт возьми, собираешься делать? – похититель догнал свою жертву в несколько широких шагов, двигаясь быстро и бесшумно, как крупный хищник и застыл, ожидая ее дальнейших пируэтов.

– Я прыгну! – особенно не раздумывая, заявила Силдж, краем глаза косясь на обрыв у себя за спиной. От высоты начинала кружиться голова. Ветер тут же растрепал ее многострадальную косу.

– Не дури, – обманчиво-мягким голосом попросил мужчина, миролюбиво протягивая раскрытую ладонь к неудачливой беглянке и медленно, осторожными шагами приближаясь к ней, – пожалуйста. Мы теряем драгоценное время.

– Зачем я вам!? Что вы собираетесь делать?!

– Ничего, scheiße! Увезти тебя подальше отсюда. Потому что они уже знают, что ты в Норвегии. Еще не знают, что ты потеряла память и беспомощна, но…

– Кто они? – перебила женщина.

– Наши общие враги.

– Почему вы… помогаете мне? – это слово далось Силдж с большим трудом, потому что ничего из произошедшего за последние несколько часов и близко не напоминало помощь в ее понимании.

– Я… не могу поступить иначе, – после некоторой паузы, когда, вероятнее всего, он подбирал подходящую формулировку, сказал похититель.

Силдж возмущенно фыркнула и тряхнула головой, убирая с лица растрепанные ветром волосы.

– Просто доверься мне, – попросил он.

Женщина вроде бы была готова растрогаться искренними нотками в его голосе и умерить пыл своего гнева. Она уже успела напомнить себе, что человек перед ней болен душой и заслуживает снисхождения, а при подобном раскладе ей и вовсе стоит вести себя более сговорчиво, если она хочет остаться в живых. Но негодяй оказался не только безумен, но и крайне коварен.

Мужчина воспользовался ее минутным замешательством и преодолел разделяющее их расстояние. Силдж рычала и вырывалась, но все равно оказалась переброшенной через плечо незнакомца. Похититель грубовато затолкал беглянку обратно на заднее сидение одиноко примостившегося на обочине дороги автомобиля, быстро занял место водителя и снова заблокировал двери.

Великолепно!

Силдж подобрала с сидения сиротливо валявшуюся там фотографию, оброненную в пылу их недолгой борьбы, и быстро сунула в карман шерстяной кофты. Едва ли ей была польза от обретения этого глупого военного трофея, но мысль, что она завладела чем-то ценным для этого психа хоть немного грела душу. Но не тело, к несчастью. Только оказавшись в теплом салоне, Силдж вдруг осознала, как сильно успела замерзнуть на утесе, и теперь зябко обнимала себя руками, пытаясь согреться.

Похититель сжалился, подобрал с соседнего сидения серый флисовый плед и швырнул женщине, но вместо благодарности она лишь обиженно поджала губы.

– Теперь будем играть в молчанку? – с легкой улыбкой, совершенно не подходящей ситуации, осведомился мужчина. Его, вероятнее всего, чрезвычайно забавляло угнетенное состояние его жертвы.

Некоторое время они провели в тишине, полностью игнорируя существование друг друга. Пока Силдж не пришла к мысли, что молчание в обществе непредсказуемого психопата с каждой минутой становится все более зловещим. И уж точно не приносит ей и капли морального удовлетворения.

– И как я попала в аварию? – ей пришлось повторить вопрос дважды, потому что похититель слишком глубоко погрузился в свои мысли. Он вздрогнул от звука голоса своей спутницы.

– Ты убегала, – сказал он и с явной неохотой добавил, – от меня.

– Ваше самое яркое воспоминание об отце?

– Он потерял меня на ярмарке. И мы больше никогда не встречались.

– Хм.

Франц наконец-то соизволил оторваться от увлекательного созерцания кутикул на своей левой руке и посмотрел на доктора Якоби. Его собеседник выдерживал паузу, позволяя ему объясниться, слегка нервно постукивая кончиком ручки по своему блокноту. Идеально отлаженная схема, которую им удалось выстроить за последние несколько сеансов, грозила разрушиться из-за одного, случайно вырвавшегося откровения.

– Вы говорили прежде, что отец… – доктор Якоби облизнул пересохшие губы, тщательно подбирая слова, – был жестоким человеком и… повлиял во многом на ваше мировоззрение…

– Да, верно. Но речь о том человеке, который воспитывал меня, – торопливо принялся объяснять Франц, – а не о биологическом отце. С ним мы действительно никогда не виделись после того случая. А Герберт…

– Ваш опекун? – осторожно уточнил Якоби, нахмурив белесые брови.

– Да, – подтвердил Франц, – он не был жестоким. Но у него, как вы, выражаетесь, были сильные проблемы с эмпатией. Он по-своему желал мне добра, или…

Или просто воспользовался случаем для собственной выгоды?

Он хотел тряхнуть головой, прогоняя эту неудобную мысль, но заставил себя оставаться неподвижным под прицелом внимательного взгляда терапевта. Мозгоправ с легкостью считает любую малейшую перемену в его поведении и запишет в блокнот. Эти мелочи для него куда красноречивее слов и случайных откровений.

Герберт все-таки пытался полюбить своего воспитанника, если вообще возможно испытывать симпатию к дикому зверю, которого держишь в клетке для того, чтобы изучать его повадки.

– Вы можете припомнить моменты эмоциональной близости с ним? – привлек к себе внимание Франца мягкий голос доктора Якоби.

– Нет, вряд ли, – слишком резко возразил он, но тут же поспешил смягчить впечатление от своего выпада холодным смешком, – не думаю, что я в этом нуждался.

– Все люди в этом нуждаются, мистер Браун, – с легкой улыбкой поддел его собеседник, – особенно в детстве.

– Я был слишком зол на своих биологических, – он споткнулся об это слово, – родителей, за то, что они бросили меня, чтобы мое детство было похожим на нормальное.

И у него совсем не было времени на то, чтобы вдоволь насладиться вскрытием старых ран и гнойников собственных обид. Началась Первая Мировая война и он сорвался на фронт, вопреки всем протестам Герберта.

Это не стоит слышать маститому нью-йоркскому психиатру восемьдесят лет спустя. Это никому не стоит слышать, если, конечно, Франц не планирует все-таки оказаться в сумасшедшем доме с диагнозом куда более тяжелым, чем тот, который привел его в этот кабинет.

Моника, определенно, будет опечалена, ведь она сама подтолкнула супруга к этому, намекнув, что ему стоит завести терапевта, чтобы облегчить затянувшуюся депрессию. Она, скорее всего, понадеялась, что дело ограничится рецептом на пресловутый «Прозак», а не попытками доктора Якоби все-таки вытянуть из пациента первопричину его состояния. В результате они ходили кругами. Сеанс за сеансом.

Потому что Францу нечего было рассказать психиатру такого, что не звучало бы словно больная фантазия. Он процеживал каждый факт через сито логики, и в сухом остатке приходилось довольствоваться бесконечными беседами о неоднозначной личности его эксцентричного опекуна.