Но сам заведующий, всё же, с грехом пополам, защитивший некогда кандидатскую диссертацию, ревностно «помогал», т.е. изо всех сил, используя без зазрения совести своё служебное положения, так как был под прикрытием чиновников глазовского городского комитета коммунистической партии, со всей своей коммунистической убеждённостью вставлял палки в колёса тем преподавателям, которые посмели заниматься наукой, т.е. покушался на его «нимб» единственного «учёного» на кафедре.
Защита докторской диссертации А.П. Шаховским проходила в диссертационном совете Московской консерватории. И даже туда его недоброжелатели, ещё до защиты кляузничавшие в диссертационный совет, и после – в ВАК, припёрлись на его защиту, но не затем, чтобы от кафедры поддержать Альберта Павловича, а позлорадствовать и посплетничать, если на защите возникнут хоть малейшие шероховатости.
Но Альберт Павлович им такого «удовольствия» не доставил, так как защитился ну просто блестяще, под аплодисменты всех членов диссертационного совета и присутствующих, кроме «наших вредин»: Шарабурова и Тукмачёвой, которые в самый кульминационный момент успешной защиты, буквально «как пробки» выскочили из зала диссертационного совета.
Меня же защита А.П. Шаховским докторской диссертации по искусствоведению порадовала по двум причинам: как руко-водителя НИЛ «Творчество в педагогической деятельности», членом которой он являлся с момента её создания и на время моей защиты кандидатской диссертации был её научным руководителем; и как его единомышленника по изучению удмуртской музыкальной культуры. Наше совместное увлечение русским и удмуртским музыкальным фольклором в его диссертационном исследовании вылилось фундаментальный научный труд о бесермянском крезе.
Я хорошо был знаком с самой диссертаций, но более всего, с тем кропотливым, многолетним научно-исследовательским тру-дом, трудолюбием, который Альберт Павлович проявлял во всём: в педагогической, научной, общественной и личной жизни.
Я стал больше внимания уделять своей научно-исследовательской работе по проблеме профессионально-творческой готовности будущего учителя к педагогическому труду. Материалов и публикаций по данной проблеме у меня уже было предостаточно. Но я всё никак не мог собраться и вплотную заниматься диссертацией.
Но случилось так, что в определённый момент я стал неугоден ректору и его «мурослепым» и «серогорбым» приближённым из-за своей, по-видимому, излишней принципиальности и прямолинейности. Вспоминать обо всём, что было в данных очерках не хочется. Хотя вполне возможно, когда-нибудь, я напишу и опубликую свою «драматическую повесть» про свои удачи и просчёты на поприще руководителя кафедр и факультета, а также про все «художества институтских начальников-карьеристов и иже с ними «вся подхалимная рать» из блатных родственников и завистников.
Но случилось то, что случилось. Мне настойчиво предложили (в нарушение трудового соглашения и переизбрания меня на следующие 4 года в должности декана), вроде как, для завершения работы над докторской диссертацией, с должности декана перейти на должность старшего научного сотрудника и взять под это годичный творческий отпуск.
Правда на следующий день, когда я пришёл в ректорат с решением согласиться на «предложение, от которого нельзя отказаться» ректор заюлил и уже засомневался в необходимости приготовленной для меня доброжелателями «рокировки». Но я-то, за день и ночь, что дали мне на размышление, всё пережил, обдумал и решил, что худа без добра не бывает. Написал заявление на СНС и годичный отпуск. И на самом, деле мудрые народные поговорки сбываются.
Выйдя в творческий отпуск, я, «перво-наперво», стал больше времени уделять семье и даже стал готовить обеды и ужины, ходить по магазинам за продуктами, заниматься ремонтом квартиры и, наконец, обустройством дачи. И как-то на всё нашлось время.
Спокойная, без вечных дёрганий на работе: то из учебного управления, то из приёмной проректора, то ректора, то отдела кадров и т.д., моя домашняя работа с материалами опытно-экспериментальной деятельности стала получаться и радовать. Радовать самим процессом обработки экспериментальных данных, и обобщения педагогического опыта по творческому развитию студентов за прошедшие долгие 10 лет.
Зная по прежнему опыту, что подготовка к защите(хотя до неё ещё ой как было далеко), я на свой страх и риск взял кредит в сбербанке. Определённую часть кредита я сразу потратил на житьё-бытьё, так как мой творческий отпуск, не больно-то, и оплачивался, а жить на что-то надо было.
Да и особой уверенности в том, что я непременно защищусь, в то время у меня не было. Как не было и у моего институтского начальства, хотя подозрения такие их посещали, видимо всё чаще и чаще. Хотя, поначалу, у них скорее была уверенность, что ничего у меня не получится, но вскоре сильно засомневались, зная мою работоспособность и способность достигать намеченных планов.
Через 2 месяца моей «домашней» кропотливой работы диссертация, вчерне, была написана. Добавились и необходимые ВАКовские публикации в научных рецензируемых журналах.
По рекомендации коллег по НИЛ «Творчество в педагогической деятельности» я решил показать свою работу председателю диссертационного совета в УдГУ Трофимовой Г.С.
Тут следует оговориться вот о чём. К тому времени я несколько изменил формулировку темы диссертации, и вместо творческой готовности озаглавил по другому, а именно «профессионально-творческая компетентность». Было это ещё задолго до того, как в отечественной педагогической среде начался бум на «компетентность и компетенции», на мой взгляд, очередное без-думное следование Болонскому процессу.
Мои встречи-консультации с Трофимовой, мягко говоря, не были продуктивными. Поэтому я решил обратиться к моим старым знакомым – Э.И Сокольниковой и И.В. Павлову. С ними я, по заведённой Ю.П. Сокольниковым традиции – о ежегодных собраниях педагогов-исследователей в Москве, я не раз встречался, но уже на площадке академии педагогических и социальных наук. Как и они, я к тому времени являлся членом-корреспондентом академии.
Эллу Ивановну я попросил быть моим научным консультантом. Ещё и вот почему. К тому времени под её руководством, мы со старшим сыном Андреем, подготовили и успешно защитили кандидатскую диссертацию по 13.00.01 – общая педагогика и история образования, о чём будет отдельный очерк.
Элла Ивановна и Иван Владимирович посоветовали мне прикрепиться и защищаться в Чувашском государственном педагогическом университете им. И.Я. Яковлева. Иван Владимирович заведовал кафедрой педагогики в этом университет и вскоре представил меня председателю диссертационного совета, ректору университета. Но ректору тема моей диссертации «не понравилась», теперь можно только догадываться – почему? И тогда не поняв ректора и Павлова, так как они общались между собой на чувашском языке, «с полуслова», я, после того как меня «муры-жили недвусмысленными советами» был отправлен в Москву для того, чтобы самому зарегистрировать, на словах полученное полу-согласие, прикрепление в диссертационный совет ЧГПУ, в секретариате ВАК. Меня, конечно же, оттуда «отфутболили» так как из диссертационного совета ЧГПУ не было подтверждения, как было обещано мне, о принятии моей диссертации к защите.
Как потом выяснилось, нужно было кардинально переформулировать тему моей диссертации «под совет». После довольно неприятных мытарств по разным чиновничьим инстанциям, я обратился за помощью к моему научному консультанту Э.И Сокольниковой. Ведь она как и Ю.П. Сокольников были выход-цами из ЧГПУ и хорошо знала всех ведущих преподавателей, заведующих кафедрами, ректора.
Но главным делом было всё же в формулировке темы моей диссертации. У Эллы Ивановны по этому поводу были многочасовые разговоры по телефону с какими-то влиятельными лицами (типа Иван Иванович!) и, в конце-концов «нарисовался» оптимальный вариант формулировки и тут же был согласован (по тому же телефону) с ректором (и председателем диссертационного совета) ЧГПУ им. И.Я. Яковлева. Здесь надо заметить, что Элла Ивановна умела «договариваться» и в ней предельно уважительно общались и считались в Московском «Шолохоском» гуманитарном университете. Её и Юрген Петровича (к сожалению, к тому времени ушедшего из жизни) почитали и в ЧГПУ.