— Мне срать на всех.

— Фу, — Осень поморщилась. — Эй… Я обещаю: я тебя не прокляну, чтобы ты ни сделал. И не разлюблю, и…

— Кажется, меня сейчас стошнит от твоего альтруизма!

Её губы задрожали, на серые глаза навернулись слёзы. Девушка отвернулась:

— Твои слова намного больнее, чем… Уходи. Я никуда не пойду с тобой. Ни в Первомир, ни в какой либо иной…

Волк снова присел рядом, взял руки, удержал в своих — Осень попыталась выдернуть.

— Я не хочу, — прошептал он. — Осень, ты — первый человек, кому я не хочу причинить боль.

— И которому ты её причиняешь. Сделай это ради меня. Пожалуйста. И не дразнись.

Эй смотрел на неё с всё возрастающим изумлением. Поднялся, поставил столик на место. Замер, не глядя в её сторону и сдавленно выдохнул:

— Хорошо. Но… я не умею нежно.

— Я научу.

Эй оглянулся, приподнял брови и выразительно хмыкнул. Осень заалела до самых ушей.

— Я не опытна, да, — проворчала сердито. — Но я же могу сказать, как мне хочется?

— Да.

— Тогда… поцелуй меня. В губы. Для начала.

Когда он целовался, то слегка прикусывал её нижнюю губу, и у Осени возникло чувство, будто её едят и даже смакуют. Но очень осторожно.

— Я тебя люблю, — упрямо прошептала она, зажмурившись.

Эй не ответил, коснулся тоненькой шеи губами в том месте, где билась яремная вена. Судорожно выдохнул, забрал тонкие волосы в ладонь.

— Прости меня, — прохрипел, — за всё, что будет дальше.

Осень не смогла ответить: голова закружилась так сильно, что девушка почти повисла в руках волка. Эй подхватил, посадил на постель. А потом вдруг поцеловал её ноги, внутреннюю сторону бедра чуть выше колен. Нежно-нежно, и Осень, подумавшая было: как и куда делся кигуруми, тотчас забыла об этом. Она запустила пальцы в его волосы, потянула на себя, выгнувшись и застонав, и весь мир растаял и вспыхнул пламенем.

* * *

Они лежали и молчали, рассматривая потолок, и её затылок уютно разместился в его подмышке.

— Почему Петербург? — вдруг спросила девушка.

— Не понял.

— Почему вы оказались в Петербурге? Детский крестовый поход — это Франция и Германия. А тогда как, как вы очутились в России?

— Потому что здесь не было детских крестовых походов, — хрипло рассмеялся Волк.

— Много где их не было.

Она перевернулась, положила ладошки на его грудь, на них — подбородок и уставилась в его лицо доверчивым и счастливым взглядом. Эй смотрел в потолок, стиснув зубы.

— Тебе грустно?

— Я шёл по пятам за Этьеном. Этьен довольно часто приходил в Первомир. Он всегда утаскивал оттуда кого-нибудь отчаявшегося. А в начале восемнадцатого века перебрался в Петербург по приглашению вашего царя.

— Ого. Вот прям приглашению?

— Ну, это я — Пёс бездны. Моя стихия — война, разруха, мор. А Этьена всегда интересовало созидание. Он приехал в Петербург под именем известного архитектора.

— Трезини? — ахнула Осень удивлённо.

Эй хмыкнул, покосился на неё.

— Нет. Какой архитектор петровских времён умер при неизвестных обстоятельствах? Вот, это он и есть. Собственно, Этьен стал им только в России, а оригинал переместился в Эрталию. Он был тяжело болен, а потому легко согласился. Ну вот. Как-то так.

— А почему остались?

— Остался. Этьен. Я-то с ним. Думаю, создатель влюбляется в создание. По сути, Этьен создал этот город. Расчертил его планировку и всё такое… Наверное, потом очень забавно смотреть, как растёт твоё детище.

— А ты?

Эй скривил губы и закрыл глаза:

— А я всегда там, где много умирают. Я всегда следую за смертью серой тенью.

Она потянулась и поцеловала его смягчившиеся губы.

— Всё. Я готова.

Эй непонимающе посмотрел на неё.

— Ну, к боли, насилию… Делай, что должен.

Парень отвёл взгляд.

— Лежи. У нас ещё есть время.

— Лучше сейчас, чем ждать, — возразила Осень, храбрясь.

— Помолчи, пожалуйста.

Она помолчала. Ткнулась носом в его подмышку, и Эй не решился сказать, что ему щекотно от её дыхания.

— А Шиповничек? — снова спросила Осень. — За что ты её?

— Не её.

— Тогда это слишком жестоко.

Эй оглянулся на зеркало. Оно призывно мерцало. Стиснул зубы. Потом перевернулся, навис над девушкой на руках и поцеловал долгим и нежным поцелуем. Оторвался, посмотрел в глаза, серые словно туман.

— Спи, — прошептал мягко.

И дунул.

Вскочил, тотчас оказавшись одетым, провёл кистью руки, словно дирижируя. Легкое платье, будто сотканное из звёздного света, окутало фигуру спящей девушки, в светлых волосах появились маленькие голубые цветочки. Из пола пробились зелёные ростки.

— Ты забудешь меня, — приказал Дезирэ жёстко. — И всё, что с тобой было. Первомир, эльфанутого, всё-всё. Ты будешь помнить лишь папочку-короля и мамочку-королеву. И что ты уколола палец о прялку. И своё имя ты тоже забудешь.

Он наблюдал, как расширяется комната, как дыбится потолок, превращаясь в хрустальный купол, а над кроватью вырастает нежно-кремовый шёлковый балдахин, и кусал нижнюю губу так, словно это она виновата во всём.

— И однажды, — выговорил тяжело и сквозь зубы, — однажды явится прекрасный принц. Или не принц. И может не прекрасный. Но чистый душой и добрый. И тебя разбудит поцелуй истиной любви.

Затем обернулся к окну и хлопнул в ладоши, ухмыльнулся зло и криво:

— Ну что, крысы, как вам понравится стать коровами? И вам, мыши, пора научиться блеять. А курами станут тараканы. Сотворим зло: испортим зверюшкам весёлую вольную жизнь.

И коротко свистнул.

Прислушался к нарастающему гулу. Рёв испуганных коров, блеяние овец, всё это доносилось в открытую форточку из-за стен, стремительно обрастающих шиповником. Эй хмыкнул и шагнул к зеркалу, но, занеся ногу, обернулся и посмотрел на спящую отчаянно-решительным взглядом:

— Прощай, Аврора, — шепнул, встряхнулся и шагнул в чёрное стекло.

* * *

Дезирэ, Яша-Серёжа, Эй, Жак — его именам не было числа, большинство он даже не помнил, так как не давал себе труда запоминать: зачем? — сидел на обломке стены Лахта-центра, примерно на пятьдесят восьмом этаже, и пил из жестяной баночки холодный кофе по-турецки, наблюдая, как залив пожирает город.

— Думал, я тебя не найду? — процедил кто-то за ним.

— Отчего ж? Псы бездны никогда не теряют след, — хмыкнул Эй, не оборачиваясь.

— Слабак!

— Возможно.

Ночь сливалась с морем, небо разрывали молнии.

— Красиво, — прошептал Эй и встал.

Швырнул баночку вниз, и почувствовал, как его руки лизнули языки бездны.

— Что ты сделал? — прошипело за ним. — Где твоя магия⁈

— Потерял. Такой рассеянный в последнее время, ты не поверишь — рассмеялся Эй.

— Идиот. Ты думаешь, что, перестав быть тёмным, стал светлым? Как бы не так. Я найду того, кому ты отдал свою силу. Ты думаешь, что спас девочку? Она погибнет.

— Попробуй.

Эй обернулся и с ухмылкой уставился в безглазое лицо тьмы. Подмигнул:

— Но это будет сложновато. Честно. Извини за неудобства.

А затем раскинул руки и упал спиной вниз, в обезумевшее море, чувствуя, как рассекает влажный, тяжёлый воздух. Всё точно так же происходило и тогда, восемьсот три года назад, но… Тогда, преданный тем, кому верил, и ненавидящий весь мир, Жак поклялся тьме в верности и был спасён. Сегодня он разрушил их соглашение.

От соприкосновения с водой тело пронзила острая боль. Из горла вырвался хриплый смех, но его тотчас поглотила вода.

И всё же главное было — не это.

Эпилог

Румпель лежал на стоге сена и смотрел сквозь щель на крыше в звёздное небо, покусывая соломинку. Надо будет пнуть плотников. И конюхов. И, может, даже велеть выдрать кого-то. В самом деле: что это за разгильдяйство? Кто там вообще отвечает за состояние королевских конюшен? Надо будет… Но сейчас капитану гвардейцев было бесконечно лень.