Я понимала, что он лжёт. Или ошибается. Но его слова пролились на сердце бальзамом. Арман, догадавшись о том, какой эффект произвёл, снова притянул меня к себе, наклонился и осторожно коснулся губ, словно деликатно спрашивая моего согласия. И… я отвернулась, сделав вид, что не поняла.

— Нам надо бежать. Давай сделаем вид, например, что я умерла? Или умираю? Ты начнёшь звать на помощь, а я шарахну магией по вошедшим? Не хочу на дыбу.

— Так я тоже не хочу, — рассмеялся Арман.

В его смехе я расслышала досаду.

Мы так и сделали. Я упала на деревянную кровать и захрипела, точно в припадке. Арман неистово заколотил в двери, громко вопя:

— На помощь! На помощь! Она умирает! Кто-нибудь, о Боже!

А затем повернулся к двери спиной и замолотил в неё каблуками сапог. Я попыталась сосредоточиться и с радостью почувствовала, как закололо кончики пальцев. Вся моя обида, вся ненависть рвалась наружу магией. Ещё никогда я не чувствовала её настолько мощной. И тогда я испугалась. Ведь эти ребята за дверью ни в чём не виноваты, они просто выполняют свой долг и…

Дверь распахнулась. Арман отскочил в сторону.

Магия сорвалась с пальцев и огненным смерчем ударила по вошедшему. Жертва полыхнула жутким лиловым пламенем. Я закричала от ужаса и зажмурилась.

Нет… Боже, нет…

— Я не хотела, — прошептала сквозь слёзы. — Не надо… пожалуйста, я не хотела…

— В следующий раз это могу быть не я, — заметил Румпель.

Но меня всё ещё трясло от пережитого ужаса. Маг прошёл вперёд, сел рядом и взял меня за руки.

— Я же обещал, — напомнил мягко. — Не только ты держишь слово. Ну же. Открой глаза, посмотри на меня.

Щёлкнул пальцами. Раздался глухой удар чего-то о стену. Но я только ткнулась носом в его плечо, продолжая судорожно всхлипывать. Румпель встал, легко подхватил меня на руки.

— Идём, — бросил, вероятно, Арману.

И направился на выход.

— Отдай её мне, — прорычал маркиз. — Я сам её понесу!

— Потом. Рассветает.

Откуда ему известно, что с рассветом… Но я не стала спрашивать, лишь обессиленно уткнулась носом в тёплую шею.

Румпель нёс меня до самой лошади, которая ждала за воротами. Действительно, лучи восходящего солнца озарили вспыхнувшие золотом кроны деревьев. Маг усадил меня в седло и положил лягуха в мой карман.

— Помнишь, ты спрашивала насчёт Пса бездны? — спросил, подтягивая упряжь.

— Да. А ты сказал…

— Я солгал. Так вот, послушай меня. У нас мало времени, и я не смогу повторить. Псов бездны одолеть не под силу никому. Мне — тоже.

— Но…

— Не перебивай. Их силы невероятны и не знают предела. Волки из преисподней — порождения самой тьмы. И есть лишь один способ с ними справиться: не творить зла. Пёс не имеет власти над тем, кто злыми поступками не заслужил того, чтобы на него обрушилась кара небес. Запомни это, Шиповничек. Ты очень молода. Ты ещё сможешь победить тьму в себе.

— А как же Илиана⁈ Почему не покарали её⁈

Но вместо ответа Румпель ударил по крупу коня, пуская его вперёд. Я натянула было узду, чтобы остановиться, но мужчина крикнул:

— У тебя нет времени. Вперёд.

И я пришпорила скакуна.

Он стоял и смотрел на голубые воды Луары, и ветер развевал его растрёпанные волосы, словно рыжий пожар. Я подлетела к другу:

— Этьен! Там… там… ты…

Там трое голенастых избивают маленького Жака. За дело, конечно, и всё равно жалко. Этьен обернулся, и я споткнулась на месте. Давно я не видела на его лице таких страданий. Подошла, осторожно коснулась худого плеча:

— Что с тобой?

— Я не исполнил Его веления, Кэт. Король издал эдикт и приказал всем расходиться по домам. Мне не на кого опереться. Наше войско начало таять: воины Христовы боятся короля больше, чем Христа… И я… не знаю, что мне делать.

«Домой, домой!» — я чуть не запрыгала от радости. Какое счастье! После того, как я сбежала из дома, мельник вряд ли разрешит сыну на мне жениться, ведь теперь я — бесчестная женщина: спала в лагере, полном мальчишек, юношей и мужчин. А, значит, отец точно разрешит мне выйти замуж за Этьена. Вот только как утешить друга? Как сказать ему, что всё к лучшему?

Я заглянула в похудевшее, опрокинутое лицо. Сердце свела судорога сострадания.

— Ох… Этьен, но… Ты же говорил, что достойные только дойдут и… ангелы…

— Король приказал расходиться. Он отказался встретиться со мной. Что королю какие-либо пастухи!

Обняв его, я нежно погладила рыжие волосы. Этьен был таким несчастным, неизмеримо несчастным.

— Но ведь Христос главнее, чем король, — прошептала ему на ухо, не зная, что сказать. — Христос повелит, и море расступится. А король разве может так? А ты же — слуга Христа, а не короля…

А, между прочим, первое чудо Он сотворил на свадьбе…

— Ты права.

Этьен выпрямился, вскинул непокорную голову.

— Что? Я хотела…

— Вели трубить сбор. Мы выступаем сегодня же.

— К-куда?

— В Иерусалим, конечно. Кто может остановить ветер? Только Бог.

Я не совсем то имела ввиду…

— Мы расслабились, братья! — стоя посреди отрядных командиров, Этьен говорил властно и уверено, словно час назад не он отчаивался на реке. — Мы слишком долго находимся в покое и неге. Меч, который давно не вынимали из ножен, ржавеет. Так и мы тут, в этом огромном городе, исполненном разврата, заржавели. Вы думаете, я не вижу ваши грехи? Не вижу блуда, воровства и насилия, охвативших служителей Христовых? Так вот — нет. Я вижу. Из светлого ангельского воинства мы превратились в сброд богомерзкого отребья, достойный того, чтобы утонуть в жгучем пламени ада. Я ждал. Ждал вашего покаяния, вашего преображения. Ждал, что наш пример подхватят сильные мира сего. И Христос тоже ждал.

Командиры, одетые в серые рубахи с нашитыми крестами, каждый — в цвет отряда, угрюмо смотрели на своего пророка. Некоторые были выше его на голову, а то и две. Я украдкой оглядывала их.

— Я слишком долго ждал. В этом моя вина. И вот наказание от бога: король издал эдикт, повелевающий всем детям вернуться домой.

Этьен замолчал. Луг потонул в рёве разочарованных голосов. Лица — бледные, румяные, рябые, веснушчатые, грязные, чистые — исказили обида, страх и отчаяние. Никто не хотел возвращаться домой. Никто, кроме меня…

— И я преклоняю голову перед приказом того, кто есть власть Бога на земле, перед Помазанным Его. Расходитесь. Возвращайтесь домой, под юбку ваших мамочек. К своим стадам, гончарням, кузням, красильням. Домой. Так велел король.

Новый стон разочарования. Этьен помолчал, а когда свист и вопли стихли, поднял руку и жёстко, неожиданно властно бросил:

— Если вы — дети. Ибо детям сказано возвращаться. Но если вы — воины Христовы, то вы подчиняетесь только Богу. Я — выступаю. Даже если пойду один. Христос явился и сказал, и кто я, чтобы спорить с ним? И кто — король, владыка земной, чтобы спорить с владыкой небесным? Я иду. И те, кто со мной, те со мной. Я не держу никого.

Обернулся и кивнул сияющему гордому братишке:

— Давай.

И маленький Жак запел пронзительным и ломающимся от напряжения голосом:

— Прекрасны поля…

Жак Кривой, старший брат Эллен, развернул наш флаг — белый с алым четырёхконечным, как у крестоносцев, крестом. Наш отряд из Клуа, первозванные, дружно расправили плечи и зашагали вслед за Этьеном. Очнувшиеся командиры завопили:

— Стройсь! Кто ребёнок — шагом марш. Вон из отряда! Воины Христовы, стройсь!

— Такой маленький, всего двенадцать, — шепнула мне Кармен на ухо, — а такой прям… Ух! Огонь! Ещё б и в постели так, цены бы не было…

Я поморщилась и сделала вид, что не расслышала её.