— Ах, вы его не знаете. Он всего лишь… мельник. Наши с Арманом отцы были знакомы друг с другом очень давно, старые друзья и… и компаньоны, ну и… Арман, конечно, потом стал маркизом, однако его отец много лет назад дал слово моему отцу и…

Румпель вдруг подошёл и сел напротив. Я замерла.

— Да? — уточнил он вкрадчиво.

Я отодвинулась:

— Да. Вы же понимаете: слово, данное отцом…

И снова споткнулась, когда лейтенант взял мои руки в свои. Что он делает? И глаза — сверкающие угольки — совсем рядом. И эти жёсткие губы…

— Очень интересно.

— Да нет, что вы! Совершенно скучная, банальная история… Вы не могли бы отпустить мои руки?

— Не мог бы. Продолжайте.

— Ч-что продолжать?

Я поёжилась. И вдруг подумала: он сейчас перегнётся через стол и непременно меня поцелует. И что тогда делать? Ударить? Возмутиться? Ох. Надо бы, конечно, но… Как бы сделать так, чтобы при этом одним поцелуем дело не закончилось? Нет, пощёчина может оскорбить. А вот если, например, расплакаться, то мужчина же начнёт меня утешать, верно? Обычно ведь так всё и происходит… И всё завершается потом новыми поцелуями и…

— Лгать, — милостиво ответил Румпель. — Люблю, когда мне лгут. Особенно под пытками. Люди — такие фантазёры порой.

Я попыталась выдернуть руки, но мужчина мои пальцы сжал сильнее.

— Пустите! — зашипела я.

— Вернёмся к вашему отцу, — предложил он.

— Вот и возвращайтесь, если пожелаете. Он умер много лет назад.

Похоже, целовать меня никто не собирается. Это было как-то… ну… обидно. Я решительно вырвала руки. Как, ну как он так может? Холодный, словно кусок скалы. Как будто он не… как будто мы не…

— Я больше ничего не скажу. Можете звать свою королеву. Пусть превращает меня в статую или во что там ещё у вас превращают? У вас прекрасный вкус, Румпельштильцхен. Ваша Илиана — само совершенство и идеал.

Отвернувшись, я поднялась и отошла к книжному шкафу, сделав вид, что выбираю книгу. Ничего больше не скажу! Конечно, я не дура, я понимаю, что так нельзя разговаривать с лейтенантом королевской гвардии и тёмным магом по совместительству, но сердце плакало, а слёзы всё же вырвались из глаз. Потому что… вот прямо тут, вот здесь… И стало так безразлично, что он со мной сделает.

— Откуда вам известно моё имя? Я ведь вам не представился.

Беззвучно глотая слёзы, отвратительные из-за вкуса белил, я провела пальцем по корешку толстой книги.

— Вас представила ваша любовница, — фыркнула зло.

— Она назвала меня Румпелем, — шепнул голос над моим ухом. — Откуда вам известно моё полное имя?

— Отгадала.

Как он подходит-то так неслышно?

— Повернитесь. Я хочу увидеть ваше лицо.

— Нет, — прошипела я.

Ещё чего не хватало! Ни один мужчина никогда не увидит, как я плачу. Тем более — этот.

Румпель вздохнул, осторожно взял меня за плечи, развернул, мягко поднял лицо за подбородок. Я дёрнулась, пытаясь высвободиться. Не получилось.

— Сколько тебе лет, девочка?

— Восемнадцать.

— Уезжай. Прямо сейчас. Так далеко, как сможешь.

Я ударила его по руке снизу-вверх, вскинула голову.

— Сама разберусь! Вы мне не отец, не муж и не… У меня свои мозги есть.

— Судя по тому, что ты отдалась первому встречному, с мозгами у тебя всё сложно.

— Так и вы легли со мной! — запальчиво возразила я. — А что по этому поводу скажет милейшая Илиана? Как вы думаете, ей очень понравится, что её любовник спит со всеми подряд?

И замолчала. Пречистая, что я несу!

А потом до меня дошло: он… он меня узнал? Но… Румпель со свистом выдохнул сквозь зубы. Подул на моё лицо. Белила и румяна взметнулись облачком, я едва успела зажмуриться.

— Так и думал, — прошептал он задумчиво. — Кто ты, Шиповничек?

— Невеста маркиза де Карабаса.

Я открыла глаза и совсем рядом увидела его лицо. И чуть поблёскивающие глаза, и вот эту морщинку в уголке рта, и тёмную стриженую щетину, и… губы. Тёмные, выгнутые, точно лук… Привстала на цыпочки и поцеловала, обвив руками шею мужчины и закрыв глаза.

Неожиданно Румпель ответил. Осторожно, словно пробуя. Притянул меня к себе. А потом выпустил и шагнул назад:

— Уезжай. Я дам тебе экипаж…

— Нет, — я шагнула к нему, уцепилась за его руки. — Я не поеду. Тебя же тянет ко мне, неужели ты не видишь? И тогда… вчера тебя тоже ко мне тянуло. Ко мне, не к Илиане. Да, мы похожи, но ты же не мог бы перепутать двух женщин, разве нет? Невозможно перепутать любимую женщину с…

— Какой мужчина откажется от дополнительного блюда?

Я топнула ногой:

— Не лги! Твоя Илиана отвратительна. Она… она хотела убить девяносто шесть человек! Какая из неё королева? Она уничтожит весь мир, даже не моргнув. Она — тьма, а я — нет. Я же лучше, Румпель! Почему ты — с ней?

Он хотел что-то сказать, и я внутренне сжалась, предчувствуя, что услышу нечто крайне неприятное, но мужчина заглянул в мои глаза и передумал.

— Шиповничек, — сказал до странности мягким голосом, — хотел бы я сам знать ответы на твои вопросы. Что есть любовь? А что — добро и зло? Ты говоришь: Илиана — зла, а ты добра. Возможно. Но ты не шла её путём, и не топтала её башмаки…

— Причём тут обувь? — процедила я.

— Это образно. Человек — это хаос, смятение души, чувств и мыслей. Мы идём и сами не знаем куда…

— Я — знаю.

Он усмехнулся, отпустил меня, снова вернулся к окну:

— Мы вечно колеблемся между добром и злом, мечемся, словно обезумевшая форель, выбирая то святость, то порок. То жертвуем собой, то безжалостно попираем других. Что есть человек?

— Но Илиана — зло!

— Сейчас? Да. Однако, человек всегда больше, чем здесь и сейчас. Она не всегда была такой. Когда-то это была маленькая, насмерть перепуганная девочка. Девочка, которую поставили перед выбором: выйти замуж за мальчика, который её ненавидел, или сгнить в темнице. То зло, которое её переполняет, это страх. Всё тот же страх одинокой беззащитной девочки. И, может быть, однажды Илиана это поймёт.

Я решительно подошла к нему и потянула за рукав:

— Но я-то лучше! Я — не маленькая перепуганная девочка. Я — добрая и взрослая, и…

Он обернулся.

— А я — нет. Я не добр. Что не мешает мне иногда жалеть маленьких глупых девочек. Поэтому — уезжай. Сегодня я тебя отпущу. Но помни: я — тёмный слуга тёмной Владычицы. И если она мне прикажет, я тебя поймаю и выдам ей. Несмотря на то, что вот тут между нами произошло, если ты вдруг как-то рассчитывала на мою снисходительность. И пальцем не пошевелю, когда королева будет с тобой расправляться. Так что — пользуйся моей минутной добротой, пташка.

— Но — почему? — прошептала я, не сводя с него глаз.

Румпель приподнял бровь:

— Что «почему»?

— Почему ты ей служишь?

— Потому что хочу. Потому что это мой выбор. И ты сможешь это осмыслить, сидя в темнице, если не уедешь сегодня. Сейчас.

Потому что заколдован… Например. Он не может любить Илиану, это исключено. Я опустила глаза, повертела кончик витого пояска.

— Хорошо, — шепнула тихо. — Я уеду… Но что ты будешь делать, если я забеременела? А вдруг я жду от тебя ребёнка?

Мужчина рассмеялся. Глухо и как-то зло:

— Это невозможно, девочка.

— Ты бесплоден? — полюбопытствовала я.

— Да.

Он солгал. Я поняла это по секундной паузе, понадобившейся ему, чтобы принять решение. Зачем он лжёт?

— Поцелуй меня. В последний раз. И я уеду.

Румпель колебался. Я закрыла глаза, ожидая.

— Зачем?

За дверью. Я пустила слезинку. Одну. Это оказалось несложно.

— Просто… я… Ты ведь стал моим первым мужчиной, и я…

Да. Так. Прозвучало очень мило и сентиментально. Я не стала договаривать мысль (да и не надо было, и так хорошо). Ну давай, Румпель! Перед тобой милая, невинная барышня, отдавшая тебе самое дорогое, что у неё было, и ничего не просящая взамен. Кроме поцелуя. Это же так несложно, правда? Ты должен проникнуться моментом, должен! Тем более, ты ведь и сам хочешь меня поцеловать, разве нет?