* * *

В июле мы дошли до Вандома. Это оказался огромный город с запутанными улицами. Я следовала за Этьеном хвостиком, боясь потеряться. Как местные-то жители тут разбираются, куда повернуть, чтобы попасть домой? Наверное, их тут жило тысячу человек… Настоятель собора, в чьём доме мы остановились, утверждал, что больше, но разве может быть больше? Такого числа даже не существует!

Впрочем, к этому времени и нас стало — тысяча. Я запуталась во всех этих Этьенах, Жаках, Кэтти и других. Мы, кто шёл из Клуа, держались рядышком, ошарашенные таким количеством народа.

— А ведь есть не только Франция, — задумчиво сказал Этьен, оторвав от губ дудочку. — Там, за морем, Британия. А на восток — Германия.

Я рассмеялась. Врёт, конечно. Он вообще фантазёр. Когда мы останавливались где-нибудь на привал, в селе или городе по пути на Париж, мой друг рассказывал малышам сказки. Про фей, про прекрасных принцев, злых ведьм и жалких сироток. Вот и сейчас что-то сочинил. Мы точно обошли полмира, причём — большую его половину. Уже через пару недель пути я перестала запоминать названия.

— Нет, правда. Гуго сказал, что…

— Твой Гуго тебе ещё и не то наврёт, — зло выдохнула я.

Вскочила и выбежала из дома. Ненавижу!

Сын рыцаря Гуго — уже взрослый, у него даже усы есть! Зачем он в нашем отряде? Впрочем, Этьен не гнал никого, кто желал пойти с нами.

— Но ты же говорил, что поход должен быть детским! И только дети смогут вернуть гроб Господень! — кричала я на первых порах.

— Разве Христос прогнал бы кого-нибудь? — печально возражал Этьен.

— Но они — взрослые! Они пьют вино, дерутся, и матерятся, и…

— Это потому, что они — заблудшие овцы, Кэт. Они не знают, что такое свет, добро и любовь.

Уж что такое любовь, поверь, эти озабоченный голенастые парни точно знают. Я закусила губу.

— Всё равно, они — не дети.

— Он сказал: «будьте как дети»…

В Писании я была слаба, а потому раз за разом в наших спорах Этьен одерживал вверх.

Я ненавидела их всех. А особенно этих полногрудых девиц, умилительно слушающих моего друга, а затем обжимающихся с такими же взрослыми «детьми» по углам. И сейчас, выйдя на грязную улицу, пропахшую помоями, я снова и снова задумалась: почему Этьен не видит того, что происходит вокруг? Наше «святое воинство» давно перестало быть отрядом ангелов.

— И что такая крошка делает одна вечером? — буквально через десяток шагов настиг меня голос одного из «голенастых».

— Размышляет: кому заточку в рёбра воткнуть.

Бесят! Как они меня бесят! Этьен говорит, что мы — божье стадо, и без воли Божьей никто не приходит, но мне порой жаль, что я не могу вырыть огромную яму, поджечь её и покидать в пламя всех этих грешников.

— Какая злая девочка, — рассмеялся парень, словно прочитавший мои мысли, — ты погляди-ка!

— Антуан, осторожнее, это — потаскуха самого.

Эх, если бы… Что⁈ Я возмущённо оглянулась, вперила взгляд в троицу дылд.

— Как ты меня назвал, урод прыщавый⁈

— А что не так? Или хочешь сказать, ты в его шатре спишь, как собачка, в ногах, и ни-ни?

Я покраснела со злости. Больше из-за того, что прыщавый угадал. Правда, здесь, в Вандоме мы спали не в шатрах. Всех «старичков» похода богоязливые граждане разместили в своих домах, конюшнях, ригах. Это новички спали где придётся и как придётся в окрестностях города.

— Этьен — святой! — завопила я. — Не смей про него ничего такого! А то я тебе нос расквашу, клянусь Пречистой!

Я перекрестилась крестиком и благоговейно поцеловала его. Крестик, конечно, не урода.

— А хер у него тоже святой? И как часто он тебя освящает им? — загоготал Антуан.

Ну и я не выдержала. И никто бы не выдержал на моём месте. Даже святой Антуан, покровитель этого придурка. Уверена. Парень взвыл, схватившись за нос. Я добавила удар в пах и бросилась бежать.

Я очень люблю свои волосы. Густые, блестящие, длинные и тяжёлые… Но не вот прям сейчас, когда узел на затылке распался, коса выпала из него, и крепкие мужские пальцы дёрнули за неё, как за верёвку.

— Не так быс…

И заорал. Любой бы заорал, если бы его укусили за руку. Я схватила собственную косу и снова бросилась бежать. Матерясь, как угольщики, парни бросились за мной. Но я была быстра, я была намного быстрее. Как козочка, как птица, как…

А-а-а!

Какой идиот вылил помои⁈ Я с размаху впилилась в угол дома. Из глаз вылетели искры. Скрючилась на миг, но его хватило, что бы меня тотчас окружили.

— Ну что, стерва? Готова платить за…

Антуан, зелёный то ли от злости, то ли от боли, охнул и схватился за голову. Я поднялась, придерживаясь за стену дома за моей спиной. Негодяи запрокинули головы, вглядываясь в ночное небо, и тотчас на лицо одного из них упало что-то с крыши. Горшок. Глиняный, судя по осколку, отлетевшему мне под ноги. Пострадавший с диким воем схватился за лицо. Все трое попятились. Я перепрыгнула через четыре ступеньки крыльца, прижавшись к двери. Забарабанить? Позвать на помощь? А если там… а если…

Дверь приоткрылась, кто-то схватил меня за руку, дёрнул внутрь, и щеколда грохнула, запирая то ли убежище, то ли ловушку.

— Ты как? — спросил чей-то жаркий шёпот.

— Вс-с-сё х-хорошо.

— Пошли, выпьешь вина. А то трясёшься, как девственница, к которой впервые залезли под юбку.

— Так я и есть — девственница!

— Что, правда?

Спасительница чиркнула огнивом, подожгла свечу и поднесла её к моему лицу. Расхохоталась. Худая, почти тощая, конопатая. Рыжие волосы торчали некрасивой паклей. Тёмные глаза поблёскивали в темноте. В двери забарабанили. Снаружи послышались проклятья.

— Да, ты ещё мелкая! Тогда понятно.

— В моём возрасте моя мама уже была беременна мной, — уязвлённо заметила я.

Рыжая фыркнула, снова обидно заржала, настойчиво потянула за собой наверх. Поднявшись по узкой ветхой лестнице с ужасно скрипучими ступеньками, мы оказались на чердаке, пыльном, затянутом паутиной, заставленном всякими горшками.

Я огляделась.

— Кармен.

— Что? — не поняла я.

— Моё имя. Мой дед — арагонец, поэтому так вот.

— А отец? Орлеанец? Или…

— А отец сдох где-то в Святой земле.

Кармен фыркнула. Я с уважением посмотрела на неё. Её отец — крестоносец! Ну надо же!

— Все, кто освобождал гроб Господень, попадают в рай.

— Да ладно? А я так не думаю…

— Сам папа Римский…

— Те, кто бросают своих детей в аду, в рай не попадают!

— В аду?

Девчонка прошла босыми ногами по деревянному грязному полу, присела, откупорила глиняный сосуд, глотнула из горлышка. Зафыркалась:

— А то нет? Ты хоть представляешь, что значит — расти без отца? Когда любой идиот, вроде полоумного деда, может выдрать ни за что? Когда на завтрак, обед и ужин — печёные каштаны, если есть, или брюква?

— Я без матери росла…

Кармен снова презрительно фыркнула:

— Кому нужны эти матери! Толку-то в них. Когда я родилась, отцы обручили меня с Эрнандо Бореарсом. Вроде как друзья и всё такое. А потом: собачий хвост тебе, Карменсита, а не муж. Отец сдох, дед — калека беспомощный, и кто мне обеспечит приданое, а? Папа римский?

Я села на какие-то тюки. Кармен протянула кувшин, и я осторожно сделала глоток. Кислое, сладкое, горькое…

— Оно не разбавлено!

— Конечно, нет. Разбавлять вино — только портить.

— Арагон это где? — миролюбиво поинтересовалась я. — Далеко от Орлеана?

Кармен снова заржала: