— … и да, сделаете предложение руки и сердца.

— Я как бы женат.

— Как бы. Это ненадолго. Илиану придётся убить.

— Она — фея.

А всякий, кто убьёт фею, будет проклят. Я пожала плечами и с загадочным видом произнесла:

— Этот вопрос мы решим.

Так, как если бы знала, как его решить. И Анри, кажется, поверил. Нехорошо усмехнулся.

— Ну и зачем по-твоему мне менять одну черномазую ведьму на другую? Ненавижу брюнеток.

— Ради спасения жизни? Ради свободы?

— Железные решётки — мне не клетка, и каменные стены — не тюрьма. Что ещё предложишь в обмен на мою руку?

Я нахмурилась. Досадно. Кажется, Анри не совсем уж идиот. Какая жалость!

— То есть, если мне больше нечего предложить, ты выбираешь остаться в камере, без надежды когда-либо выйти отсюда, без…

— Да, — нагло ухмыльнулся он. — Знаешь, между браком с тобой, Илиана…

— Я не Илиана!

— Хорошо. Между браком с тобой, не-Илиана, и темницей последняя мне как-то больше симпатична.

И он меня зацепил. Я почувствовала, как от гневного дыхания раздуваются мои ноздри, увидела, как золотистый свет меняется на густо-фиолетовый.

— Ну и сиди, — прошипела я. — Можешь с деревянной Жанной пообщаться. Наверное, она тоже симпатичней, чем я!

— Уж куда как! — расхохотался узник.

Я захлопнула окошечко взмахом руки, развернулась, подняла юбки и, глотая слёзы незаслуженной обиды, пошла назад. Да, Илиана — стерва и злодейка, но вот прямо сейчас, мне кажется, я её немного понимаю.

Гад! Мерзавец! Идиот идиотский! Пусть тебя ждут обнимашки с той самой… как я её назвала? Деревянной Жанной? Ну в общем, пусть тебя повесят! А я посмотрю.

Вытерла слёзы. И вдруг обратила внимание, что трава под моими ногами вянет. Нет-нет-нет! Я же добрая фея! Мне нельзя злиться! Зажмурилась, пытаясь выровнять дыхание. Я — река, я — жизнь… Травка, птички, персики… Сладкие-сладкие персики, чтоб их! Перед моим мысленными взором целая гора сладких фруктов гнила и покрывалась зелёными крупными мухами.

— Да чтоб ты сдох, Анри! — завопила я, не выдержав. — Из-за тебя я перестаю быть доброй!

Мне ответили плач, проклятья и стоны.

Я открыла глаза. М-да. Прекрасный мир, созданный мной, был безнадёжно испорчен. И восстановить я его не могу, увы: в сердце кипит всё, что угодно, но только не доброта, жалость или там любовь. И что делать с несчастными людьми?

— Спасите! — завизжала какая-то женщина слева.

Я оглянулась. Оживший виноград, ощетинившийся шипами, тянул плети к горлу несчастной, забившейся в угол тесной камеры. Растения оживали, превращаясь в монстров-душителей. Ещё четверть часа, и мои творения исполнят приказ королевы-ведьмы.

Что делать⁈ Захотелось вопить, но…

Так… стоп. Я — зло? Зло. Ну, по крайней мере сейчас, пока я не владею добром. Добро — созидает, зло — разрушает. Дезирэ, например, не мог исцелить Чуму, но смог её убить, верно? А, значит…

Я снова закрыла глаза, вспомнила мерзкий смех Анри. Илиану, похитившую мою внешность и моего мужчину. Волка, улыбающегося на скале. Игрейную с её «ах, вы так прекрасны»… Глубоко вдохнула, подняла руки, согнув их в локтях, а затем всплеснула пальцами.

Открыла глаза и усмехнулась.

Решётки рухнули ржавой пылью. Осыпались, перестав быть.

— Кто хочет жить — за мной, — велела я.

Жить хотели все. Кроме мёртвых. Стража, конечно, не стала нам мешать, стоило стражникам увидеть моё лицо. А я поняла, что мне делать. Значит, Ваше величество, вам брюнетки не по вкусу? Я правильно вас услышала?

Но мою торжествующую улыбку оборвали. Когда я уже была дома и, сняв туфельки, на цыпочках бесшумно поднималась в свою комнату, мои глаза закрыли тёплые ладони.

— Шиповничек, — промурлыкал радостный Арман. — Я так волновался. Ещё бы полчаса, и я отправился бы штурмовать королевский замок в одиночку.

Чёрт.

Бездна меня побери! О тебе-то, маркиз-лягушонок, я и забыла совсем…

Глава 16

Свобода в клетке

Меня обняли, прижали к широкой груди и… Ничего. Я не ощутила совсем ничего. Ни приятного волнения, ни вот этой истомы, которая обычно разливалась по телу в предвкушении чего-то (понятно, чего), ни мурашек… Совсем. Лишь неудобство от того, что корсет сдавил грудь и на горло неприятно нажало мужское плечо. И — всё.

Озадаченная, я молчала. А где… ну вот это всё? Волнение, жар в крови, лёгкое головокружение?

— Представление ко двору назначено на завтра, — зашептал Арман взволнованно. — Прошу тебя, просто умоляю: останься дома. Скажись больной или… Я очень волнуюсь за тебя.

А за сестру? За сестру — нет? Я решительно отстранилась:

— Это невозможно, Арман. Ты не сможешь явиться, так как будешь лягушкой. И, если меня не будет, Игрейне придётся ехать в королевский замок одной. А это, прости, неприлично.

— Приём будет вечером. Так что я как раз…

Он смущённо смолк. Нашёл чего стесняться!

— … из лягушки станешь человеком, — безжалостно завершила я. — Тем более, Арман, тем более. Значит, твоя шпага к моим услугам, и ты точно сможешь меня защитить. Разве нет? А сейчас, прости, я устала. Ночь клонится к утру, а я даже глаз не сомкнула. Так что…

И я снова зашагала наверх. Арман схватил меня за рукав:

— Шиповничек…

Перепрыгнул пару ступенек, оказался рядом, жарко поцеловал. Я закрыла глаза, чтобы мужчина не увидел реакции. Дотерпела до конца.

— Что с тобой? Ты… охладела ко мне?

— Я просто устала. Прости.

— Ты обиделась?

— Арман, — я сумрачно посмотрела на него. — Извини. Я правда очень-очень устала.

И я демонстративно зевнула, прикрыв ладошкой рот.

— Прости, — тотчас покаялся он.

Интересно, а как бы поступил Румпель? Я вздрогнула, почувствовав тот самый жар.

— Доброй ночи.

Поднялась, прошла в свою комнату и прикрыла дверь. Сползла по ней на пол, запрокинула голову. Да. Проблема, откуда не ждали. Бедный, бедный Арман… Мне стало тоскливо и неуютно на сердце. Вот это подобие грызущего червячка, вот это — то, что называется совестью? Или нет?

Не хочу, чтобы маркиз был несчастен. Не хочу, чтобы смотрел на меня с такой надеждой.

— Ну и что теперь делать? Да, я виновата перед ним. Да, я влюбила и обещала, но… Кому станет легче, если, изнывая душой и телом по одному мужчине, я стану принадлежать другому?

И всё же…

Мысль о том, что я сделаю Армана несчастным поселилась в сердце мерзопакостной лягушкой (прости, маркиз). Я обняла колени руками и уткнулась в них носом.

— Почему бы тебе не влюбиться в кого-то другого? — прошептала грустно и шмыгнула носом.

— Например, в меня?

— Кара⁈ — я вскочила. — Что ты тут делаешь⁈ В моей комнате?

Кара, зевая, сидела на моей постели.

— У меня в комнате матрас набит соломой, а у вас — перина. Так а если вы всё равно не спите, так почему бы и не…

Вот же мерзавка бессовестная! Но, пожалуй, сейчас я была ей рада.

— Хочешь стать маркизой? — прямо спросила я.

— А кто ж не хочет?

Кара снова сладко зевнула.

— Тогда влюби в себе Армана. Я не буду возражать. И мешать не стану. Скорее наоборот.

— Хорошо-о-о.

Наглая рыжая мордаха служанки растянулась в улыбке. Странно, меня это даже не разозлило. Как можно так стремительно охладеть к мужчине? И потом… я же не люблю делиться. Даже чем-то мне лично не нужным, а просто моим. Но сейчас мысль о том, что мой Арман влюбится в Кару и будет счастлив скорее грела душу, чем злила.

— Помоги мне расплестись и раздеться и проваливай, — процедила я холодно.

Для порядка.

А, когда довольная Кара наконец ушла, вытянулась на постели, укрылась одеялком и улыбнулась. Ну вот и хорошо. И все будут счастливы. Кроме Илианы и Дезирэ, конечно. Но те сами виноваты в своей гибели. И вообще, злодеи должны погибать. Это их удел. В этом и заключается добро.