– Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, – он закрыл глаза, проведя ладонью по лбу, как будто пытаясь прогнать головную боль, которая, как знала Эмили, терзала его также часто, как и ее саму. – Я же сказал тебе, что у меня деловой ужин. Что еще я могу сказать, чтобы тебе поверить?

– Что-нибудь, что, возможно, окажется правдой? – выплюнула Эмили, ее голос стал громче, резче, нежнее, чем она хотела. Она сжала кулаки под пледом, стараясь скрыть дрожь своих рук, которые выдавали ее внутреннее смятение. – Ты всегда лгал мне, Томас. Как, скажи мне, как я должна тебе верить? Как я должна доверять человеку, который предал меня так жестоко?

Томас тяжело вздохнул и снова отвернулся, словно ее слова причинили ему физическую боль. Он отчаянно не хотел смотреть на ее лицо, не хотел видеть в ее глазах боль и обиду, которые, как он знал, отражали его собственное отчаяние.

– Ты когда-нибудь перестанешь меня обвинять? – спросил он, его голос был приглушенным, в нем звучало больше бессилия, чем злости. – Я чувствую себя так, будто постоянно нахожусь под прицелом. Я делаю все возможное, чтобы все исправить, но… – его голос оборвался, не в силах закончить предложение.

– Исправить? – перебила Эмили, ее голос сорвался на крик, в котором смешались ярость, боль и отчаяние. – Ты думаешь, это можно исправить? Ты, как бессердечный мясник, растерзал меня на миллион мелких осколков, Томас. Ты разорвал на части наш брак, нашу любовь, нашу жизнь! И ты думаешь, что все можно просто замять, сделать вид, что ничего не произошло, просто забыть и жить дальше? Как, скажи мне, как?

Он снова повернулся к ней, и на этот раз, Эмили заметила в его глазах не только усталость, но и глубокую, режущую боль, боль, которую она, сама того не желая, хорошо понимала. В этот момент она почувствовала, как что-то в ней дрогнуло, что-то, что казалось совершенно окаменело, за много месяцев взаимных обвинений и упреков.

– Я знаю, что я сделал, Эмили, – его голос был тихим, полным смирения и раскаяния. – И я не прошу тебя забыть. Я не ожидаю от тебя, что ты вот так просто все простишь и отпустишь, как будто ничего не случилось. Я просто прошу тебя… попытаться… – он запнулся, не в силах закончить фразу, словно слова были слишком тяжелы для того, чтобы их произнести.

– Попытаться что? – прошептала Эмили, ее голос дрожал, как тонкая нить, готовая оборваться в любую минуту. Слезы подступали к ее глазам, обжигая веки и застилая все вокруг. – Попытаться снова поверить тебе? После всего, что ты сделал? Попытаться открыть свое сердце человеку, который с таким удовольствием его разбил?

Томас подошел к дивану и сел рядом с ней, но оставил между ними небольшое пространство, словно боясь коснуться ее. Он чувствовал, что любое прикосновение сейчас будет воспринято ею как предательство, как еще один болезненный укол в сердце. И все же, даже просто его присутствие рядом заставляло ее сердце биться учащенно, вызывало странную смесь боли и нежности, которую она отказывалась признавать.

– Я знаю, что это трудно, – сказал он, его голос был мягким, почти нежным, как в те далекие дни, когда они только начинали свои отношения. – Я понимаю, почему ты мне не веришь. Я знаю, что ты имеешь на это полное право. Но я говорю тебе правду, Эмили. Сегодня у меня деловая встреча, в ресторане, за городом. Я не встречался ни с кем другим, и не собираюсь. Я даю тебе свое слово.

Эмили опустила взгляд в пол, ее глаза обжигали жгучие слезы, которые она пыталась подавить, но они упорно пробивались наружу. Она чувствовала, как тяжелые капли падают на ее щеки, оставляя на них мокрые дорожки.

– Я просто… я просто не знаю, что мне думать, – прошептала она, ее голос был полон отчаяния. – Я чувствую себя так, будто я все еще стою на этих острых осколках, которые ты мне оставил. Я боюсь сделать шаг, боюсь, что все снова рухнет, что я снова буду страдать.

Он протянул руку, но не коснулся ее, словно спрашивал разрешения, осторожно поместив ее ладонь в нескольких дюймах от ее руки, предлагая невидимую поддержку.

– Я знаю, – ответил он, его голос был полон раскаяния и сожаления. – И мне жаль, Эмили. Мне так жаль, что я причинил тебе такую боль. Я бы все отдал, чтобы вернуть то, что было, но я понимаю, что это невозможно. Я могу только постараться стать лучше, доказать тебе, что я достоин еще одного шанса.

Эмили подняла глаза и, впервые за долгое время, посмотрела прямо в глаза Томаса. Она искала в них какой-то ответ, искренность, правду, что-то, за что можно было бы ухватиться, какое-то основание для надежды. Но все, что она увидела, была та же самая боль, отражение ее собственного отчаяния и сожаления. Она знала, что впереди их ждет долгая и трудная дорога, полная испытаний и сомнений, но в этот момент она не могла понять, смогут ли они когда-нибудь пройти ее вместе, смогут ли они когда-нибудь по-настоящему простить и забыть, или осколки прошлого навсегда останутся у них в сердцах.

Молчание снова наполнило комнату, но на этот раз оно было уже другим. Это была не просто тишина между ними, а скорее, тяжелый груз их общей, разделенной боли, которая давила на них, словно прибивая к земле. Эмили закрыла глаза, пытаясь подавить слезы, которые продолжали течь по ее лицу. А Томас, в свою очередь, просто сидел рядом, чувствуя себя бессильным и растерянным, не зная, как помочь ей, как помочь им обоим, пока их прошлые ошибки не похоронят их окончательно под завалами несбывшихся надежд. Она почувствовала, как капля слезы скатывается с ее ресницы и падает на плед, оставляя на нем темное пятнышко, словно напоминание о том, что раны еще не зажили, и что путь к выздоровлению будет долгим и трудным. Она открыла глаза, вдыхая глубокий глоток воздуха, чувствуя, как отчаяние постепенно уступает место крошечной, но настойчивой надежде. Она должна была принять решение, выбрать, что она будет делать дальше, с собой, с Томасом, с их разрушенной жизнью.

Эмили по-прежнему сидела на диване, ее тело словно окаменело, а разум продолжал крутить пленку их недавнего разговора. Слова Томаса, его раскаяние, его обещания – все это висело в воздухе, словно призраки прошлого, одновременно манящие и отталкивающие. Она чувствовала себя измотанной, как будто пробежала марафон, но не достигла финишной черты, а лишь увязла в трясине сомнений. Каждое его слово, каждое его движение она анализировала с тщательностью патологоанатома, пытаясь найти в них хоть малейший намек на неискренность, хоть каплю лжи, которая подтвердила бы ее правоту в своем недоверии.

Ее внутренний монолог напоминал скорее шумный базар, где постоянно спорили два непримиримых лагеря. “Он лжет”, – кричал один голос, наполненный горечью и обидой, словно раненое животное. “Он всегда лгал тебе, он обманывал тебя с такой легкостью, как будто это было для него обычным делом. Ты просто наивная дура, если хоть на секунду поверишь ему. Он никогда не изменится, он всегда будет тем человеком, который способен на предательство”. Но другой голос, тихий и робкий, словно испуганный ребенок, пытался пробиться сквозь этот шквал негатива, словно пробиваясь сквозь толщу льда. “Но что, если он искренен? Что, если он действительно готов измениться? Разве ты не этого хотела? Разве ты не устала от этой вечной боли, от этого недоверия, которое разъедает тебя изнутри? Ты же сама говорила, что не хочешь жить в этом аду…”

Она чувствовала себя разорванной на части, как тряпичная кукла, каждая из которых тянет в свою сторону. Одна часть ее души жаждала любви и доверия, хотела снова почувствовать себя защищенной в объятиях своего мужа. Другая часть, более сильная и осторожная, боялась снова обжечься, боялась снова оказаться преданной и униженной. Она чувствовала, что доверие – это как хрупкий кристалл, разбить который легко, а склеить обратно практически невозможно. Но в то же время она понимала, что без доверия их отношения обречены на гибель, что они будут существовать лишь как две тени, блуждающие в лабиринте собственных обид.