Абажур, сплетенный из тонких бамбуковых полос, бросал на их гостиную мягкий, медовый свет. Он словно обволакивал комнату, делая ее похожей на уютную пещеру, где можно было спрятаться от мира. За окном, в лабиринтах ночного города, уже давно зажглись фонари, и лишь редкие, словно заблудившиеся, отблески фар скользили по складкам тяжелых штор. Алексей, казалось, слился с креслом, но его поза выдавала внутреннее напряжение. Он сидел на самом краешке, словно опасаясь нарушить хрупкий баланс, который царил в комнате. Его пальцы то и дело перебирали друг друга, создавая негромкий, нервный шелест. Он неотрывно смотрел на паркетный пол, на котором еще прошлым летом они вместе, с шутками и смехом, укладывали доски. Тогда все казалось таким легким и простым, но сейчас, в этом тягостном молчании, он видел лишь дерево, покрытое пылью и тенями.

Напротив него, на просторном диване, устроилась Мария. Она поджала под себя ноги, обхватив колени руками, словно пытаясь защититься от чего-то невидимого. Ее взгляд был прикован к пламени свечи, что мерцала на каминной полке. Огонек то вспыхивал ярко, озаряя ее лицо теплым светом, то затухал, оставляя ее в полутени. Алексей ловил себя на мысли, что сейчас, в этом тусклом свете, она казалась особенно загадочной, словно персонаж из старинной картины, сотканной из тайн и недосказанностей. Между ними, словно невидимая стена, нависало молчание. Оно было таким густым и осязаемым, что казалось, его можно было потрогать руками, ощутить на языке, как привкус металла. Оно давило на них, как теплая, но слишком тяжелая ткань, сковывая каждое слово, каждый вздох.

Прошел почти год с тех пор, как они начали строить свою совместную жизнь. Целый год они делили друг с другом радости и печали, смех и слезы, мечты и разочарования. Но сегодня этот вечер отличался от всех предыдущих, словно в привычной мелодии появилась фальшивая нота, тревожащая слух. Словно между ними пролегла трещина, которую они упорно не замечали, и теперь она стала шире и глубже, грозя разорвать хрупкие нити их взаимоотношений. Ужин, как и всегда, прошел по заведенному сценарию: они приготовили свою любимую пасту с томатным соусом, обсудили несколько новостных заголовков, а потом, полулежа на диване, смотрели фильм, который видели уже, наверное, раз пять. Но за этой привычной рутиной, за знакомыми словами и действиями, пряталось что-то иное, что-то тревожное, что-то, что они оба чувствовали, но не решались озвучить.

Алексей откашлялся, пытаясь разрядить нависшую атмосферу. Он натянул на лицо подобие улыбки, хотя в глубине его глаз все еще таилась неловкость. Он выпрямился на кресле, словно это могло хоть как-то изменить ситуацию.

– Ну, что скажешь о фильме? – спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал легко и непринужденно, словно он не чувствует, как его собственное сердце колотится где-то в горле. – Все еще думаешь, что главный герой поступил правильно, бросив все ради этой эфемерной мечты?

Мария медленно оторвала свой взгляд от пламени свечи и повернулась к нему. Ее глаза, темные и глубокие, казались сейчас еще более выразительными. Отражаясь в них, огонек словно плясал, создавая на ее лице причудливые тени. Она помолчала несколько секунд, словно обдумывая его вопрос, прежде чем ответить.

– Знаешь, Лёш, – проговорила она задумчиво, и ее голос звучал немного приглушенно, – мне кажется, что мы часто смотрим на поступки других людей со своей колокольни, не пытаясь понять, что движет ими на самом деле. Мы судим, основываясь на своем опыте, своих представлениях о правильном и неправильном. Но ведь у каждого своя правда, свои мотивы и свои мечты. И кто мы такие, чтобы решать, что правильно, а что нет? Может, для него эта эфемерная мечта была всем, смыслом его жизни.

– Да, наверное, ты права, – ответил Алексей, кивнув, хотя он и не до конца понимал, что именно она хотела сказать. Он чувствовал, что ее ответ был не столько о фильме, сколько о чем-то большем, о чем-то, что давно вертелось у нее на языке. Но он старался отгонять эти мысли, старался оставаться в рамках привычного, безопасного разговора.

Он откинулся на спинку кресла, чувствуя легкую тошноту, словно от переизбытка эмоций. Он снова посмотрел на нее, на ее спокойное, но в то же время такое серьезное лицо, и вдруг ему стало неловко. Ему показалось, что он видит ее впервые, словно за той маской беззаботности, которую она носила каждый день, скрывалось что-то другое, что-то глубокое и неизведанное. В этот момент его осенило внезапное и неприятное осознание: он почти ничего не знал о ней, о ее настоящих мыслях и чувствах, о ее страхах и мечтах. Да, он знал, что она любит кофе с молоком, что обожает старые черно-белые фильмы, что в детстве мечтала стать балериной. Но знал ли он ее настоящую? Ту, которая скрывалась за этой внешней оболочкой? Он был убежден, что между ними существует нерушимая связь, что они понимают друг друга с полуслова, но сейчас его начало грызть сомнение, словно ядовитый червь. А вдруг он все это время обманывал себя? А вдруг он просто полагался на видимость, на то, что хотел видеть, а не на то, что было на самом деле?

– Маш, – проговорил он, стараясь придать своему голосу легкость, хотя внутри все дрожало. – Слушай, а вот если задуматься, что мы вообще знаем друг о друге? Ну, вот по-настоящему? Не то, что мы показываем друг другу, а то, что на самом деле скрывается внутри нас?

В комнате воцарилась звенящая тишина, словно слова Алексея создали вакуум, из которого выкачали весь воздух. Мария перестала смотреть на свечу и медленно повернула голову в его сторону. Ее глаза были широко открыты, как будто она и ожидала этого вопроса, и в то же время до смерти его боялась. Она не сразу ответила, ее губы дрогнули, а брови слегка сдвинулись к переносице, словно она пыталась подобрать нужные слова.

– Ты… ты действительно этого хочешь знать? – спросила она, и в ее голосе прозвучали едва различимые нотки тревоги.

Алексей сглотнул, чувствуя, как в животе все скручивается в тугой клубок. Он нервно поправил ворот рубашки, и его взгляд был устремлен на нее с неумолимой серьезностью.

– Да, – ответил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более уверенно, хотя на самом деле он чувствовал себя так, словно стоит на краю пропасти. – Да, я хочу знать. Я хочу знать, кто ты на самом деле, что у тебя на душе. Не ту Машу, которую я вижу каждый день, а ту, что прячется где-то глубоко внутри. Я хочу знать тебя по-настоящему, без масок и притворства.

Мария опустила глаза. Она поникла, словно под тяжестью невидимого груза, и ее длинные темные волосы скрыли ее лицо. Несколько секунд она молчала, и это молчание давило на них обоих, словно бетонная плита. Оно было намного громче, чем любые слова. Алексей затаил дыхание, чувствуя, как его сердце колотится в груди с бешеной скоростью. Он ждал, сам не зная чего, и надеялся, и боялся услышать ее ответ. Затем она медленно подняла голову, ее глаза были полны какой-то новой, незнакомой ему решимости, и он заметил, что губы ее дрожат, но она не отводит от него взгляд.

– Хорошо, – сказала она тихо, но уверенно, и это ее «хорошо» прозвучало в тишине комнаты, как гром среди ясного неба. – Давай тогда поговорим. Поговорим по-настоящему. Без уверток, без недомолвок, без масок.

Алексей почувствовал, как у него перехватило дыхание. Теперь, когда вопрос был задан, и она согласилась, он чувствовал одновременно облегчение и ужас. Он вдруг осознал, что запустил механизм, который уже не сможет остановить. Он не знал, к чему приведет этот разговор, что откроется между ними, какие тайны они обнаружат, но он знал, что теперь нет пути назад. Он словно открыл дверь в неизведанное, и теперь им обоим придется шагнуть в эту тьму, не зная, что их ждет впереди. Но в то же время он понимал, что это необходимо, что это единственный путь к настоящей близости и пониманию.