Как же плохо, что она не встретила его первым! Но, не раскрой она свой дар, и они бы, вообще, не встретились и не подружились. Так и получилось, что судьба Ананке стала разменной монетой и в её борьбе за трон Эвклидиса и в текущем жестоком сражении против него.

– Ананке меня спасла. Благодаря ей я снова поверил в себя. А без неё, наверное, давно бы прозябал в Лимбе. – Сообщил Арсений, когда я попросил его рассказать о себе.

«Ещё кто кого спас!» – подумалось мне. Мысль о том, что это именно Арс поставил стену между Эвклидисом и Ананке, не выходила у меня из головы. А он вполне мог это сделать. Чем дольше умрун находился в мире Посмертия, тем сильнее он становился. Таким образом, его энергия более высокого порядка могла перебить некросвязь между девушкой-медиумом и её близнецовым пламенем.

Все, кто связывался с Ананке из мира Посмертия, умерли гораздо позже Эвклидиса. Все, кроме Арсения. На тот момент, когда ему удалось поставить стену, он находился в мире мёртвых в четыре раза дольше Бога Смерти. Как умрун он был сильнее, несмотря на то, что Эвклидис занимал такой высокий пост. Именно мёртвый мог поставить подобную стену и разрушить некросвязь. Притом, мёртвый, более высокого порядка, то есть, умерший раньше, чем тот умрун, от которого следовало оградить живого человека. И ни один живой маг, шаман или экстрасенс не справился бы с такой задачей. За такое и не брались вовсе. А если и брались, то лишь с целью обмана, выдурить у горе-клиента денег, при этом не делая ничего. Впрочем, выдуривали деньги только шарлатаны. Нормальные ведьмы и колдуны сразу сообщали, что ни за какое вознаграждение лезть в некротику не станут.

Ананке постоянно опасалась, что, одно неосторожное движение, – и эта стена рухнет, возвращая её к прежнему состоянию глубокой подавленности и депрессии. Она старалась не царапать стену воспоминаниями и с головой погружалась в деятельность Ордена. Забывалась в другом мужчине… Хотя, думаю, если б она его не любила, то не смогла бы забыться. Эвклидис больше не тревожил её сердца. По крайней мере, он остался в той его больной части, которая оказалась отгорожена стеной. Я решил не развивать эту тему дальше и выспрашивать всё ещё и у Арсения. Я поинтересовался его делами.

– Я так понимаю, твой земной образ жизни здесь уже не актуален… для тебя.

– Верно, Кеци. Здесь я ступил на иной путь. И я давно бросил сочинительство.

– Он прибедняется, – встряла Ананке. Лицо её посветлело и вмиг расплылось в улыбке, когда заговорил Арс. – На самом деле он пишет, только очень редко.

Она уже триста лет оставалась его преданной фанаткой, и восхищению её не было предела. По крайней мере, так казалось на первый взгляд.

– Ерунду пишу…

– Нет! Сколько раз я просила так не говорить!

– Так всё и есть.

– Жаль, твои произведения, созданные здесь, на Земле не услышат.

– И слава Богу!

– Да ну хватит! Боже! Что за привычка? Видишь, Кеци, а он говорит, что я ему помогла.

– Помогла, – возразил Арсений. – Но на музыке свет клином не сошёлся. Мне надоело её сочинять!

– А как ты нашёл Ананке? – спросил я.

– На работе в Отделе Душеисследований мне посоветовали обратиться к живому медиуму. Медиумы, настоящие медиумы, ведь, помогают мёртвым, а не живым. В общем, я… находился тогда в плохом состоянии, не знал, что мне делать, куда двигаться дальше, кем становиться. И… я прислушался к совету. И отыскал медиума поблизости. Им оказалась Ананке. Но в итоге, я нашёл не только медиума, но ещё и лучшего друга.

Я мог лишь порадоваться за них. Но с опаской… Конечно, с опаской, ведь я не мог знать, что ждало их впереди. Ситуация с Эвклидисом начинала тревожить меня всё больше и больше.

Отныне он не мог влиять на Ананке, но она постоянно «видела» его тень за стеной, размытый образ, который никогда не исчезал полностью. Силуэт был нечётким. Он маялся у стены, не в силах её разрушить, но не терял надежды когда-нибудь сделать это. Так девушке-медиуму не было покоя и в мире Посмертия. Вновь она жила, как на пороховой бочке: что при жизни, что после смерти. Ничего не менялось. Видно, ей выпала такая судьба: интересная, наполненная приключениями и невероятными событиями, и одновременно лёгшая на её сердце тяжелейшим грузом испытаний. Видно, Ананке привыкла постоянно находиться на пределе своих сил и возможностей. В ту ночь в лесу она выглядела счастливой несмотря ни на что. По большей части лишь потому, что рядом был Арс. От этого удивительного человека исходил ярчайший свет и мощная позитивная энергия созидания. Он, поистине, был поцелован Богом, и не зря при жизни стал гениальным. Теперь, в мире Посмертия, его духовный потенциал увеличился в разы. Ананке тянуло к нему, словно магнитом. Сломленную внутри, но не опустившую руки Ананке, которая знала, что если кто-то и способен вернуть её к свету, то только её неизменный кумир.

Мы держали путь в Новый Карфаген – тайный город повстанцев, построенный ими более ста лет назад. Его местоположение до сих пор удавалось скрывать от шпионов Эвклидиса.

Прекрасный город-крепость вовсе не был копией древнего земного Карфагена. Он находился в горах, и был высечен из магнетических скал, поэтому все радиосигналы, пронизывающие его, глушились, и, таким образом, местоположение цитадели повстанцев невозможно было определить.

Когда мы прибыли в Новый Карфаген, город поразил моё воображение. Я не представлял себе, что такое чудо могли сотворить человеческие руки. Радужные светящиеся скалы стали стенами неприступной цитадели Сопротивления. Она являлась единственным местом в мире Посмертия, над которым сияло солнце, отчего камни с разноцветными вкраплениями минералов ярко мерцали под его лучами. Множество высоких башен, замков устремлялись ввысь, город будто был расположен вертикально, а не горизонтально, и вздымался на головокружительную высоту, опираясь на скалы. Он сиял ярче ночных звёзд, и вместе с тем, утопал в зелени, вернее, будто был пронизан цветущими садами, источающими аромат весны, любви и возрождения. Кроны деревьев, усыпанные мелкими цветками: белыми, нежно-розовыми, сиреневыми и небесно-голубыми, виднелись возле каждого дома-замка, иногда даже затмевая его своей красотой.

Мой взгляд устремлялся всё выше и выше. Я замер от увиденного великолепия. Так и стоял с открытым ртом, задирая голову. На самом верху, из потаённого жерла горы бил водопад. Его серебристые струи устремлялись вниз, падая с головокружительной высоты. Воды как бы образовывали реку, чьё вертикальное русло делило город на две части. От водопада исходила прохлада. Он разветвлялся на мелкие ручейки, которые питали деревья, а в самом низу вновь соединялся в единый поток, который уходил куда-то под землю.

– Идём! – усмехнувшись, промолвила Ананке, видя, как я застыл, будто заворожённый, перед великолепием и могуществом творения, к которому и она имела отношение.

Первая, самая нижняя крепостная стена, встретила нас высокими мощными вратами, на которых я увидел железные барельефы, изображавшие фантастические цветы. Их сердцевины и лепестки были украшены крупными драгоценными камнями: рубинами, сапфирами, изумрудами, редкими, но, наверное, не в мире Посмертия, розовыми и оранжевыми алмазами, чарующими, словно море, аквамаринами, сказочными аметринами и волшебными опалами, и, как контраст всего этого великолепия, посредине, разделённый тончайшей щелью между створками врат, был изображён главный символ Сопротивления, сложенный из огранённых кусочков чёрного, как ночь, обсидиана. Он представлял собой десятиконечную звезду: то есть, две пятиконечных, наложенных друг на друга, одна из которых была зеркально отражена по отношению к другой. В самой сердцевине, на пересечении всех линий вздымал свои крылья золотой феникс, возрождающийся из пепла. Я отметил, что этот яркий символ оказался весьма символичен. Наверное, он был очень личным для Ананке. Ведь и она, подобно этому фениксу, словно восстала из пепла себя прежней, из пережитой боли и страданий, из того, что сломало её, – вперёд, вверх, к свету, к жизни, к любви. Но, как ни одна жизнь невозможна без борьбы, так и дело, которому дала начало эта храбрая девушка, прокладывало свой путь сквозь трудности. Мало было построить величайший город за всю историю человеческой мысли, следовало ещё сохранить его на долгие тысячелетия вперёд, что было невозможно без победы над врагами, над одним конкретным врагом, который столетиями выдавал себя за друга.