И он, возможно, тоже.

На следующее утро он сел напротив нее в столовой, и когда она, покраснев, наконец заставила себя посмотреть ему в глаза, он понял, что не сможет этого сделать. Возможно, ради себя самого он бы соблазнил ее, и к черту риски - урвал бы для себя несколько часов непревзойденной сладости, услышал бы звук своего имени на ее губах, когда он доставлял ей удовольствие. Но, увидев ее, он понял, что каким-то образом она попала в его круг, сама того не желая, без его разрешения. Каким-то образом она стала тем, кого ему нужно было защищать.

Таким образом, он защитит ее от самого себя. Ради нее он воздержится от прикосновений, даже если это убьет его.

Нелепая мысль! Подобная мелодрама была ниже его достоинства. И все же такая возможность казалась ему вполне реальной, когда он смотрел, как она поднимает чашку с чаем. Даже изящного изгиба ее запястья, ямочки на локте было достаточно, чтобы заставить его живот сжаться, а кровь вскипеть от желания.

Но его голос ничего этого не выражал, когда он вежливо поинтересовался, как она спала. И он сделал вид, что не заметил удивления на ее лице, когда продолжил разговор в таком же нейтральном, вежливом ключе, или того, как у нее перехватило дыхание, когда их руки соприкоснулись много позже, на палубе, когда они прогуливались бок о бок в утреннем свете.

Она была под его защитой, напомнил он себе в тот день, когда зашел к ней в каюту, чтобы спросить, не хочет ли она выпить чаю на полдник. И по мере того, как проходили часы, и она снова расслаблялась, контролировать его желание становилось все легче. Наградой ему стало то, что она стала говорить свободнее, смеяться и отвечать без колебаний, лишь изредка бросая на него недоуменные взгляды. Эти взгляды задавали вопрос - Что изменилось? - на который он никогда не даст ответа.

В конце концов, это путешествие все-таки пойдет ей на пользу. Он займется ее делами, как только вернется в Лондон. Обманул ли ее Чарльз или нет, сейчас не имело значения. Он, Спенсер, в долгу перед ней - за то, что насильно увез ее из Сиры, за то, что лишил ее выбора. Поступив так, он взял на себя ответственность за то, чтобы вернуть ее жизнь на правильную колею.

Поэтому он найдет ей работу. Хорошо оплачиваемую. С заботливым работодателем. Никого, кто смог бы поднять руку на персонал.

И он позаботится о Пеннипакер ради нее. Это доставит ему удовольствие.

За ужином она наконец набралась смелости прямо спросить его:

- Что-то... не так?

Только что подали суп. Он сделал глоток супа, прежде чем ответить.

- Я вас не совсем понимаю. Что вы имеете в виду?

- О, просто... - Она опустила взгляд в свою тарелку. - Возможно, “не так" - неподходящее выражение для этого. Дело в том, что... вы сегодня кажетесь очень спокойным.

Формулируя свой ответ, он позволил себе бросить на нее короткий жадный взгляд. Похоже, у нее не было вечерних платьев, но она не нуждалась ни в оборках, ни в кружевах, которые украшали платья других женщин в зале. Ее простое шерстяное платье насыщенного лазурного цвета подчеркивало розовый оттенок ее кожи, блеск глаз и солнечную яркость волос. Ее собственные природные черты были украшением, на которые могла бы по праву позариться любая другая женщина в зале.

Она заслуживала внимания художника, подумал он. Она заслуживала быть музой, объектом бесконечных рисунков акварельными красками, такими же нежными, как ее губы и кожа, или в масляных красках, которые передали бы все ее драгоценные оттенки. Ее место было в шелках, в доме, полном цветов. Она была воплощением английской красоты; дом, каким его представлял себе усталый путешественник, но который никогда не был таким на самом деле. И все же каким-то образом она была реальной, лучик солнечного света, сидящий напротив него.

Ее брови приподнялись в молчаливом приглашении. Он прочистил горло.

- Я обычно всегда спокоен, - сказал он.

Это была правда. Но не с тех пор, как он встретил ее.

Он полагал, что это результат обстоятельств. Теперь он задумался, не она ли была главной причиной его дезориентации. С того самого момента, как он увидел ее... возможно, какая-то часть его сознания знала.

Сосредоточься.

- Конечно, - продолжил он, - последние две недели были необычными.

- Согласна.

Она попыталась улыбнуться, но улыбка не задержалась на ее лице.

- Вы уверены, что с вами все в порядке? Колено не болит?

- Мне уже намного лучше. Ваш компресс сотворил чудеса.

А затем, почувствовав в ее словах небольшое разочарование, он постарался быть менее официальным. Это непростое дело: формальность служила удобной защитой от его собственных побуждений.

- Книги вам понравились?

Он позаимствовал для нее несколько томов из корабельной библиотеки.

Она просияла.

- О, да. Там был путеводитель по Испании, который показался мне удивительно интересным...

И она продолжила говорить о Севилье и Мадриде, Кордове и Сан-Себастьяне - о местах, где он уже побывал, но которые, по ее рассказам, казались ему полными удивительных вещей, которые он, помнится, не заметил.

Знал ли он, что в средние века статуи львов во внутренних двориках Альгамбры разбрызгивали воду в начале каждого часа в качестве хитроумного устройства для хронометража?

Нет, он не знал.

А как насчет акведуков в Сеговии? Им более тысячи лет, но они все еще снабжают население водой!

К концу ужина у него возникло искушение спланировать поездку в Испанию, просто чтобы понять, насколько слепым он был во время своих предыдущих визитов.

И в ту ночь в своей каюте он снова лежал без сна, размышляя о более важном вопросе: насколько он стал слеп во всем?

Он так привык к комфорту правил и распорядка. Когда же он перестал замечать красоту в мире?

На следующее утро, когда он зашел за ней перед завтраком, она ждала его с новым путеводителем в руках.

- Франция, - объявила она. - Я полагаю, вы бывали в Арле, но если нет...

Он покачал головой.

- Нет. Что вы узнали?

Он был в Арле дюжину раз, но солгал просто ради удовольствия послушать, как она его просвещает. А также просто ради удовольствия видеть ее улыбку.

* * *

На борту "Августы" Аманду задела ледяная сдержанность Риптона. Теперь это воспоминание поразило ее. Когда на горизонте показался Гибралтар, колючая скала, резко выделяющаяся на фоне пылающего неба, она пожелала только одного: чтобы он отступил, отдалился и дал ей еще день или два, чтобы разгадать, как изменился Риптон.

Ибо, по правде говоря, ее поразила его резкая перемена. За одну ночь он превратился в самого внимательного и приятного собеседника, какого только можно вообразить, и в то же время, каким-то образом, стал более сдержанным, чем когда-либо прежде. И эта сдержанность озадачивала и все больше расстраивала ее. Она хотела... она страстно желала... чего-то еще.

Она хотела того, что видела на его лице, когда он думал, что она не видит. Его выражение лица бывало таким чувственным и горячим, что любая мудрая женщина сбежала бы. Но каждый раз, когда она ловила на себе его взгляд, она забывала о благоразумии. Во рту у нее пересыхало, и она страстно желала... почувствовать запах его кожи и тепло его тела. Ее притягивали его руки, длинные и изящные пальцы, широкие и сильные ладони. Однажды, когда он опустился на колени, чтобы поднять ее оброненную перчатку, она мельком увидела мускулы его бедер сквозь тонкую ткань брюк, и у нее участился пульс, а голова закружилась.

Когда он подходил слишком близко, она начинала гореть, как в лихорадке. Это была его вина - вина его рта и ресниц, которые были длинными, как у женщины, и темными, как сажа. Его вина была в том, что, когда он криво улыбался ей, вокруг его рта появлялась складка.

Он был обаятелен. Но ей не нужно было его обаяние. Чем обаятельнее он становился, тем больше она расстраивалась. И тем более дерзкими становились ее случайные прикосновения.

Он умел держать себя в руках, а она хотела, чтобы его самообладание ослабло.