Литмир - Электронная Библиотека

Поппи слышала, как стучали их высокие каблуки по ступенькам, когда они по вечерам спешили «на работу», и она высовывалась из окна, глядя, как они, положив руки на бедра, ленивой походкой прогуливались по улице в направлении прибрежных баров, их блузки с глубокими вырезами выставляли напоказ максимум их прелестей. А позже она слышала, как они цокали назад по деревянным ступенькам с кем-нибудь из пьяных матросов, ковылявших за ними нетвердой походкой и изрыгавших проклятья, спотыкаясь в темноте.

Лежа в одиночестве на удобной, чуть провисшей кровати Нетты, Поппи затыкала уши, чтобы не слышать стоны и ругательства, доносившиеся сквозь тонкие стены. Она изливала Лючи свои чувства, мысли, облегчая душу и сердце. Попугай любил пристроиться около ее шеи, и, нежно гладя его мягкие перья, Поппи опять и опять вспоминала события, которые привели ее сюда… Если бы она только слушалась тетушку Мэлоди, она никогда бы не повстречала Фелипе – и как непохожа была бы ее жизнь на теперешнюю, и если бы только она понимала, как хорошо и просто было любить Грэга, вместо того чтобы быть такой глупой, – какой она могла бы быть счастливой…

– Но тогда, – говорила она Лючи успокаивающе, – я никогда не нашла бы тебя, Лючи, ведь так?

Попугай распушил свои пестрые перья, словно старался выглядеть лучше, чтобы порадован, Поппи, и она улыбалась ему.

– Лючи, – шептала она ему, когда лязг пружин убыстрялся и девушка наверху взвизгивала то ли от страха, то ли от боли. – Лючи, что бы я делала без тебя? Ты действительно луч света в моей жизни. Ты всегда слушаешь мою грустную историю и кажешься таким мудрым.

Она со страхом оглянулась на дверь, когда кто-то дернул за ручку, но через мгновение шаги стали удаляться и затихли.

– Кто знает, – продолжала она мягко, – может, когда-нибудь нам улыбнется удача. И когда это случится, у тебя будут драгоценные камни – такие же нарядные и яркие, как твои перья, у тебя будет золотая жердочка, украшенная изумрудами и рубинами, и свой собственный золотой домик… Ты будешь принцем попугаев, Лючи. И ты будешь моей единственной любовью, единственной компанией, потому что, пока я живу, я больше не хочу знать мужчин…

Нетта никогда не приводила клиентов в свою комнату.

– Слишком жирно, – говорила она Поппи. – Это мой дом, и я не хочу видеть здесь этих дешевых ублюдков! Ноги их здесь не будет! Да и потом, – добавляла она насмешливо, – они платят недостаточно, чтобы наслаждаться уютом моей постели.

С содроганием вспоминая свой единственный интимный опыт, Поппи старалась не думать о том, что делает Нетта или где все это происходит, но она видела достаточно неприглядных группок у дверей и почти на каждом углу квартала, чтобы догадаться.

Каждое утро, когда Нетта возвращалась домой, она немедленно шла к умывальнику и наполняла таз почти ледяной водой. Раздевалась донага и, взвизгивая от холода, мылась с головы до ног.

– Вот так, вот так, – приговаривала она. – Смоем следы пальцев этих подонков с себя, вот так! – Потом она прохаживалась обнаженная по комнате, натягивала на себя фланелевую ночную сорочку, выстиранную и выглаженную Поппи.

Поппи никогда не видела кого-либо обнаженным, даже Энджел, и была удивлена естественным отношением к своей наготе Нетты и ее цветущим красивым телом.

– Ты слишком хороша для них, Нетта, – яростно сетовала Поппи, – ты слишком красива и слишком мила для этих ублюдков.

– Лучше посмотри на себя, – усмехнулась добродушно Нетта. – И что это ты заговорила совсем, как я? Конечно, я слишком хороша для них, но я должна как-то жить, а? Пока жива, – добавила она, зевнув.

– Что ты имеешь в виду – пока жива? – спросила озадаченная Поппи.

– Что ты видишь, когда выглядываешь на улицу? Толпы молодых девушек… молодых девушек, Поппи. Совсем немного шлюх, которые зарабатывают этим на жизнь после тридцати – если они, конечно, еще живы и их не пришила эта шваль.

– Шваль? – повторила Поппи, сбитая с толку. – Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Ничего, малышка, – пробормотала Нетта, сонно закрывая глаза. – Узнаешь.

Руки Поппи стали красными и шершавыми от постоянной стирки: она терла на стиральной доске изношенные простыни и истончившиеся полотенца, ветхое белье и дешевые блузки в большом металлическом тазу на нижнем этаже, выжимала их и развешивала для просушки на веревках, натянутых на улице, куда почти не заглядывало солнце. Она скребла полы и отмывала ступеньки, она вытирала пыль с баночек с пудрой и румянами и вообще приводила в порядок их убогое хозяйство. Иногда, в благодарность за их дружбу, она покупала на рынке маленький букетик цветов, в конце дня они продавались за один су, и ставила каждый цветок в отдельную баночку и разносила их по комнатам девушек, чтобы порадовать их, когда они утром вернутся домой.

Уличные женщины были не намного старше ее, по они знали, что Поппи на них непохожа.

– Ты высшего класса! – восклицали они с материнской гордостью, толпясь, чтобы взглянуть на нее и всплескивали руками около Лючи, которого обожали. Их глаза, когда они дивились на маленький комочек нарядных перьев, были похожи на яркие бусины, такие же, как и у самого Лючи. Они неуверенно протягивали ему небольшие дары – орехи или тыквенные семечки, боясь, что он их клюнет.

– Он освещает наш дом, – говорили они восторженно, когда попугай расправлял свои маленькие пестрые крылышки, показывая алый блестящий пушок. Лючи был домашним любимцем, подобных которому у них никогда не было и на которого они могли излить свою любовь, заботу и ласку – то, что они никогда не дарили мужчинам.

Но, когда они уходили в ночь, со своей шумной трескотней и резким смехом и дом наполнялся молчанием, Поппи ощущала, как знакомая тоска одиночества опять сгущается внутри нее. Она думала в отчаянье о доме, о Нике и Розалии – и о Грэге. В ее мыслях Грэг стал героем. Он никогда не повел бы себя, как Фелипе или моряки. Грэг был человеком чести. Он предложил ей свою любовь, а она, как дурочка, отвергла ее – пока не стало слишком поздно. Она думала об Энджел и о «близнецах», но Поппи никогда не думала о рожденном ею ребенке, как о своем собственном, и никогда не пыталась вспомнить, как он выглядел, представляя себе детское личико. Девочка была дочерью Энджел и так мало имела отношения к жизни Поппи, словно не она ее родила.

Прошлое размывалось под напором реальности настоящего, и, вместо того, чтобы беспокоиться о себе, она беспокоилась о Нетте, прозябавшей на улицах на резком зимнем ветру: жалкое подобие боа дерзко обернуто вокруг шеи, изношенные ботинки пропускали воду и слякоть.

– Нетта, – говорила она встревоженное, – наверняка есть что-то, что тебе больше подходит, чем это.

– Наверняка, – отвечала Нетта с озорной усмешкой. – Миллионер, который только и ждет момента, чтобы свести меня с ума.

И она тащила Поппи в кафе выпить бренди и горячего бульона и взбодриться, а еще – чтобы убежать от холода, который выстудил их жалкую неотапливаемую комнату. Бывали ночи, когда даже Нетта не могла заставить себя выйти на улицу, и вместе с бедным замерзшим Лючи, оказавшимся так далеко от своих жарких джунглей, они с Поппи прижимались друг к другу, пытаясь согреться, и нашептывали друг другу истории из своей прошлой жизни. И никогда не говорили о будущем. Даже не упоминали о нем.

Нетта ошиблась насчет Жанны, девушки из мансарды. Она не умерла той зимой. Каким-то чудом она еще цеплялась за жизнь, надрывно кашляя кровью, но с храброй улыбкой выползая на улицу. Но к январю она слишком ослабела, чтобы взбираться по ступенькам, и уже лежала в постели, глядя молча вверх на клочок неба, который был виден через маленькое окно высоко на стене, и улыбаясь девушкам, приходившим подбодрить ее. Они приносили одеяла из своих комнат, чтобы хоть как-то согреть ее, и кастрюльки с горячим супом из кафе, надеясь возбудить в ней аппетит, и баночки патентованных лекарств, купленные на скудные гроши – ведь доктор сказал, что эти лекарства могут ей помочь; и приносили белладонну, чтобы облегчить ее боль.

14
{"b":"93559","o":1}