– Конечно, – добавил Либер, – мы не можем рассказать сейчас Орландо Мессенджеру обо всем, что узнали – пока не выясним все о дочерях, а если существует еще наследник, все будет поделено поровну.

Майк обдумал все, что услышал от Либера, а потом взял трубку и набрал номер Карральдо в Лос-Анджелесе.

Остался один блокнот, который предстояло прочесть, – последний; и Майк надеялся получить окончательный ответ на вопрос, что же все-таки сталось с Поппи и кто была ее дочь. Он подумал о том, что нужно позвонить Арии, но потом решил подождать, пока не выяснит все. Подойдя к Лючи, он стал гладить его мягкие перья, и попугай молча смотрел на него своими маленькими глазками-бусинками.

– Бедный Лючи, – говорил Майк. – Бедный мальчик. Она покинула тебя, бедняга, и никогда не вернется назад.

Он подошел к столу и снова взял в руки блокнот. И когда он читал, ему показалось, что он чувствует Поппи, словно она здесь, в этой комнате… Да, теперь он действительно знает ее.

1927, Франция

Поппи была опять одна, на ферме в Монтеспане. Прошло больше двух лет с тех пор, как исчез Роган. Numéro Seize на рю-дэ-Абрэ был закрыт – с той самой ночи, когда она бежала по ступенькам за Роганом. Нетта говорила ей, что богатые парижане до сих пор стонут, проходя мимо.

– Они говорят, что никогда не будет ничего подобного, и готовы поклясться, что когда-нибудь ты откроешь его опять.

Поппи покачала головой.

– Никогда, – прошептала она.

Она уже тысячи раз заново переживала каждый момент своей жизни – до той роковой ночи, говоря себе, что все, что она делала, – ради того, чтобы выжить. Но в глубине своего сердца она знала, что это не так; была еще одна причина. Всю свою жизнь она ощущала себя как бы в тени Энджел Констант, пока, наконец, в Numéro Seize она не стала мадам Поппи. Мадам Поппи, одной из самых интригующих и желанных женщин в Париже – и одной из самых богатых. Теперь она снова просто Поппи Мэллори, но с многочисленной недвижимостью и миллионами франков в банке. И из-за ее ложной гордости и одержимости стать богатой она потеряла то единственное, что действительно имело для нее значение в ее жизни – любовь и уважение сына.

Если бы не Нетта, она бы просто не знала, что ей делать. Нетта продала свое заведение в Марселе и приехала в Монтеспан жить вместе с Поппи.

Нетта в ужасе смотрела на Поппи. Поппи почти ничего не ела, она стала худой и хрупкой, как тростинка. Овал ее лица утратил мягкость, свежие когда-то щеки теперь ввалились, и под глазами появились едва заметные тени. Но каким-то непостижимым образом она казалась еще красивее. И ее глаза до сих пор горели прежним блеском… Она нанимала сотни частных детективов в разных городах по всему миру, надеясь, что они разыщут ее сына. Но в их еженедельных отчетах, пачки которых накопились в ее кабинете, не было ничего утешительного.

Поппи ждала и верила, что Роган вернется, но когда поняла, что этого не произойдет, она впала в дикую панику и в отчаянье думала, что предпринять. Она хотела попросить помощи у тех влиятельных и могущественных мужчин, которые посещали Numéro Seize и называли себя ее друзьями, но даже они были бы бессильны в такой ситуации. Она могла бы обратиться в полицию, но тогда ее дело получило бы шумную огласку и сохранить ее тайну было бы совершенно невозможно. И она поняла, наконец, что единственным человеком, который мог бы найти Рогана, был Франко.

– Но ты не можешь просить его об этом! – восклицала Нетта. – Как только Франко узнает, что у него есть сын, он никогда его не отпустит!

– Но он не узнает, что Роган его сын, – плакала Поппи. – Я скажу, что у меня был любовник…

– Не глупи, Поппи. Франко нужно всего лишь сосчитать… – сказала Нетта с жаром. – Мальчику было семнадцать лет. Твоим единственным любовником был тогда Франко.

И Поппи жаловалась на горькую иронию судьбы. Ничто не изменилось. Она по-прежнему не может сказать Франко о Рогане и не может сказать Рогану, кто его отец.

Тогда она возложила все свои надежды на частных детективов, нанимая все новых и новых. Но месяцы шли – и никаких следов ее сына…

– Но у него такая характерная внешность, – объясняла она им, пока пролетали недели и месяцы, – он высокий, шесть с лишним футов, и у него похожие на мои оранжево-белокурые волосы…

– Но на свете тысячи высоких мужчин, мадам, – терпеливо возражали они ей. – И, как вы знаете, волосы можно покрасить.

Нетта уехала ненадолго в Марсель. Она возвращалась в Монтеспан в своей новой спортивной машине, когда потеряла управление и врезалась в дерево. Она погибла мгновенно. Потрясенная этим горем, Поппи похоронила подругу на сельском кладбище среди холмов, на склоне, обращенном в сторону Марселя, от всей души жалея, что сама не оказалась на ее месте. Теперь она потеряла подругу – так же, как и своего сына, и Поппи казалось, что весь мир рушится. У нее не было сил жить.

Долгие зимние месяцы прошли в одиночестве и горе в Монтеспане, и тогда впервые она позволила себе думать о своей дочери. Она вспоминала маленького ребенка, которого держала на руках, ее прелестные белокурые волосы и нежно-розовую кожу, и гадала, как же она выглядит теперь. Двадцать восемь лет прошло, подумала пораженная Поппи. Малышка стала женщиной. Внезапно Поппи охватила тоска – ей так захотелось увидеть ее… Она бродила по опустевшим, заснеженным тропинкам вокруг фермы, от всей души желая, чтобы ее оставило это новое, странное желание. Но оно не исчезало, и на следующей неделе Поппи уже была в поезде, идущем в Венецию.

Город казался бессмертным – как и прежде. Время словно остановилось в нем. Майское небо было по-весеннему голубым, и маленькие отельчики уже навесили свои летние тенты, гондольеры возили туристов по каналам, и маленький оркестр по-прежнему играл на площади Сан-Марко.

Поппи заглянула в окна чайной Флориана, – ей почти казалось, что она увидит Фелипе, ждущего ее. А затем она тихо зашла внутрь, села за тот же самый маленький мраморный столик, на тот же самый красный бархатный стул, как в тот день, когда впервые увидела Фелипе. Молодой официант принес ей холодный чай, и она подумала, что сталось с Карло, пожилым официантом с бакенбардами, который приносил ей granita. Филипе говорил ей, что он ходил сюда с самого детства, что они хорошо его знают. Конечно, это смешно, подумала Поппи, но она не могла удержаться и не спросить… вдруг Фелипе приводит сюда своих детей так же, как сам ходил когда-то?

– Не могли бы вы мне помочь? – спросила она молодого официанта. – Я знала одну семью, которая часто приходила сюда много лет назад, но я потеряла ее из виду. Я просто хотела спросить, быть может, вы знаете их. Ринарди… баронесса Ринарди.

Он покачал головой.

– Извините, синьора. Я работаю здесь всего несколько месяцев. Но если вы хотите, я могу спросить других официантов.

Он вернулся через несколько минут с седым человеком, который улыбался ей доброй улыбкой.

– Ах, Ринарди, – воскликнул он. – Да, конечно, помню… Такая изысканная семья, такие красивые дети. А баронесса… такая красавица! Когда дети были маленькими, она часто приводила их сюда – тогда они жили в палаццо. Но это было давно. С тех пор я о них ничего не знаю.

– Не знаете? – повторила она. – Но почему?

– Я слышал, что баронесса уехала в Америку, синьора.

Он пожал плечами.

– Такое случается иногда даже в лучших семьях… нет счастья… разлука. Да, у баронессы было несчастное лицо, хотя она и такая красавица.

– А дети? – спросила Поппи, ее голос против воли дрогнул.

Он улыбнулся.

– Девочки были очаровательны, обе такие хорошенькие – одна такая живая, другая спокойная. Каждая хороша по-своему. А мальчик – такой красивый! Как его отец.

Он вздохнул.

– Кто знает, может, семья опять вернется. Если будет угодно Богу.

– Может быть, – ответила машинально Поппи. – Спасибо, синьор.

– Рад был познакомиться с вами, синьора. Желаю вам хорошо провести время в Венеции.