Йеруш пару мгновений смотрел на Илидора, открыв рот и стремительно белея, потом рывком отвернулся и опять вцепился в балконные перила. Теперь его голос звучал отрывисто и гулко, словно в горло попала драконья чешуйка:
— Конечно, я хочу идти дальше. Я должен. И буду. Лишь это имеет смысл! Лишь то, что дальше горизонта. Что выше головы. Всегда.
Илидор не сразу смог выговорить то, что вертелось у него на языке все эти дни: слова прилипали к нёбу и просили, чтобы их оставили непрозвучавшими, неодушевлёнными, неосмысленными. Безопасными. Несуществующими. Но дракон всё равно спросил:
— А может, ты уже пришёл?
Йеруш чуть качнулся, словно ему влепили подзатыльник, но ответил тут же:
— Не говори ерунды, Илидор. Я ещё даже не начал идти. Я ещё не сделал десятой части того, что стоило бы, и при этом я довольно сильно выбиваюсь из графика. Так что нет, Илидор, нет, нет же! Мне не нужно останавливаться. Напротив, хорошо бы было ускориться, да, как тебе нравится мысль ускориться, дракон?
— По-моему, тебе нужно растрясти мозги, — проворчал Илидор. — Они у тебя в трубочку завернулись от напряжения и опухшей серьёзности.
Йеруш промолчал. Его слегка потряхивало, он поводил плечами так, словно мёрз, и вокруг него почти ощутимо вихрилось ощущение тоскливого одиночества, совершенно-ни-в-чём-не-уверенности. Дракон смотрел, как Йеруш ёршится, словно продрогшая вода, и ощущал очень нехарактерное для себя стремление укутать другое существо в кокон своих крыльев.
— Правда, подумай. Позови уже Сайю, не знаю, покататься на лодочке к утренним торгам. Поплавайте между лодками, посмотрите на кучу ненужных вещей, проведите время без толка и убедитесь, что небо не упало на землю. А потом сплавайте на какой-нибудь тихий островок, посмотрите уже друг на друга, выбросьте наконец из головы эти дурацкие эльфские подёргивания. Дай себе волю, Найло, и пусть она тоже…
— Илидор, не нужно, — Йеруш говорил так, словно каждое слово резало ему язык, как осколок стекла. — Не нужно говорить о том, в чём ты нихрена не понимаешь, дракон.
— Это я-то не понимаю? — поразился Илидор.
— Ты. — Найло стиснул перила так, что они заскрипели. — Ты же просто… скачешь по жизни, как бабочка, выхватываешь из неё что поярче. То встречаешь на пути каких-нибудь людей, то теряешь их опять, несёшься дальше с песнями и воплями, ни к чему не привязываешься, ни в чём не ищешь глубины…
Илидор вскинул брови. Йеруш на него не смотрел, он говорил и говорил, всё быстрее, всё яростнее выплёвывая слова:
— Ты же, дракон, понятия не имеешь, что это такое — встреча двух существ как двух миров. Когда за другим эльфом, ну или человеком, или драконом, когда за ним — целая система смыслов, целей, важностей, система сложная, прицельно выстроенная и давно… давно функционирующая по своим законам и надобностям. Поразительный, могучий, самодостаточный мир. Что будет, если встретятся два таких мира, что будет если они сблизятся и начнут взаимопроникать, а? Нет, не отвечай, это слишком простой вопрос! Это риторический, нахрен, вопрос, Илидор, на него ответит даже очень тупой драконыш! Если два таких мира сблизятся, они врежутся, вторгнутся, вонзятся друг в друга, и тогда случится катастрофа!
Йеруш обернулся к Илидору так резко, что тот едва не шарахнулся. Щёки Найло раскраснелись, в глазах орала буря, кулаки были сжаты, под кожей выступили синие вены — эльфа будто разрывало изнутри что-то неизмеримо более страстное и безумное, чем он сам, и у дракона на загривке встала дыбом несуществующая в человеческой ипостаси чешуя — никогда ему так явственно не казалось, что Найло сейчас на него бросится.
— Катаклизм! — выкрикнул Йеруш, наклонившись вперёд, и впился в лицо Илидора безумными глазами. — Разгром налаженных систем! Крушение циклов, сметание целей, крах выстроенных взаимосвязей, падёж векторов, обнуление законов! Коллапс всего! Может быть, для одного мира коллапс получится побольшим, а для другого поменьшим, но поломается всё, всё-всё-всё, что было выстроено годами ради огромных, гигантских, системообразующих нужностей и важностей! Ни один из двух миров после этого не будет прежним, ни один из них не сможет дальше быть собой, они оба будут сломаны, даже если один посильнее, а другой поменьше! И что, я спрашиваю, дракон, что именно может быть настолько важным, чтобы устроить взаимный катаклизм? Какое желание ты считаешь достаточно мощным, какой каприз настолько неодолимым, чтобы смять, сокрушить, разгромить два мира?
— Найло, ты знаешь слово «преувеличение»? — осторожно спросил дракон.
— Да! — Йеруш снова взвился, как будто ему в зад впилось шило. — Я даже знаю слова «гротеск» и «драматизация», Илидор, только это нихрена не они!
Снова обернулся кругом, только взметнулись взмокшие от пота волосы на лбу и висках. Стиснув перила, Йеруш глубоко, сосредоточенно дышал и ненавидящим взглядом впивался в едва заметные в темноте островерхие контуры крыш. Он старался дышать глубоко и ровно, но уголки его губ всё дёргались книзу, да жалобно кряхтели балконные перила, стиснутые цепкими пальцами.
Внизу спокойно и мирно горели лампы в окнах домов, доносились бодрые людские голоса, откуда-то едва слышно вспевала дудка.
Дракон сложил руки на груди, привалился плечом к стене за спиной Йеруша.
— А по-моему, Найло, ты рисуешь катастрофу в таком месте, где нет ничего, кроме обычнейшего хода вещей. Разве так делают нормальные эльфы, когда между ними воздух начинает искрить?
— И ничего он не искрит! — гаркнул Йеруш.
Илидор закатил глаза.
— Ай, да я же сказал, ты нихрена в этом не понимаешь, дракон! Не понимаешь, что такое целый мир в другом драконе, ну или эльфе, что такое мир самоценный, построенный вокруг одержимости, под завязку полный важных дел, которые нельзя не делать, полный особенных смыслов и вот таких огромных, непрозреваемых важностей! К такому миру вообще нельзя приближаться с другими, со своими важностями и полными делами! Нельзя! С чего ты взял, что можно? С чего ты взял, что я могу подвергать риску чужой мир, полный смыслов, задач и достаточностей? А? Такой шикарный мир нельзя соединить с другим полным миром — его возможно объединить только с пустотой, но нахрена самодостаточному миру пустота?.. Ну скажи, дракон, разве я бы не перегрыз горло тому, кто разломает важные вещи в моих повседневностях?
Илидор покачал головой, хотя Йеруш его не видел, но Йеруш и так знал драконий ответ.
— А можешь себе представить, чтоб я смирненько вздохнул и выбросил свои сломанные смыслы или заменил их чужими? Ты можешь представить, чтобы такое сделала Сайя? Мы не способны предложить друг другу ничего более важного, чем то, что у нас уже есть. Понимаешь меня, дракон? Мы не можем! И мы не смеем даже думать об этом! Нельзя предложить другому меньше того, чем у него уже есть, даже если в какой-то момент этого очень-очень хочется!
Дракон молчал. Йеруш тоже умолк на несколько мгновений. Тяжело дыша, словно давя в себе хохот или крик, он изгибался-наклонялся над перилами, цеплялся за них так, словно вот-вот оторвёт.
— Ты себе представляешь, Илидор, что это такое — жизнь, выстроенная вокруг одержимости? Это сильнее страсти и больше, чем любовь! Да! Это больше, сильнее, могучей, чем любовь, если бы она могла случиться! Ничто другое, никто другой не сможет стать более важным и ценным, потому что свою одержимость мы не выбираем, её нельзя приглушить, Илидор, её нельзя перестать чувствовать, её невозможно отменить или заменить, ничем, никем, никак, никогда! Ведь это не одержимость есть у нас, это мы есть у неё — ну хоть это-то ты должен понимать, ты же дракон!
— Я понимаю.
Наконец Йеруш продышался и выпрямился. Он стоял теперь очень прямо и вроде бы спокойно, плечи расслабились и даже слегка поникли, голова была поднята, словно что-то там, в вышине, могло и хотело отвечать на вопросы Йеруша, в особенности на те, которые не требовали ответа. Голос его теперь тоже звучал спокойно, и, возможно, только Илидор способен был расслышать в глубине его напряжённую дрожь-вибрацию.
