— Думаешь, Сайя променяет свою башню на меня? Станет наблюдать, как я занимаюсь гидрологией, как я укрепляю свой мир, пока её собственный зарастает паутиной? По-твоему, это будет достойная замена хотя бы тени её одержимости? Или ты думаешь, я останусь бродить вокруг Сварьи, придумывать тут себе какие-то ерундовые задачи, лишь бы не отходить далеко от Сайи, — думаешь, я променяю свой мир на разглядывание чужого?

Илидор покачал головой. Неодобрительно.

— Ради чего? Ради чего конкретно? — Речь Йеруша снова ускорилась и стала набирать гула. — Страсти, которая пройдёт? Любви — любви к тому, кто перестал быть собой, как только начал быть с тобой? Думаешь, хоть одному из нас будет от этого лучше, чем теперь? Да мы возненавидим друг друга через год! А через два года каждый из нас возненавидит себя, разрушившего чужой мир ради проходящести, ради иллюзорности, ради каприза, который казался неодолимым! Нет, Илидор, нет-нет-нет! Лучшее, что можно сделать с таким роскошным чужим миром — посмотреть, восхититься и руками ничего не трогать, не подходить слишком близко, чтобы не случилось катастрофы! А, да что толку об этом говорить, зачем я говорю об этом с тобой, нет, нет, мне срочно нужно заткнуться, считай, что я уже заткнулся, Илидор! Встреча двух миров, наполненных, достаточных и страстно увлечённых, — это сложнее, чем тисканья с драконицей на дереве бубинга! Между поливом огурцов в теплице и сбором жуков для желе!

— Сколько бесповоротности в твоих рассуждениях, — невозмутимо ответил Илидор. — И вся она лишняя.

— Да неужели! — Йеруш спазматически дёрнул руками и таки оторвал кусок перил.

Посмотрел на зажатую в руке деревяшку, безмолвно спрашивая, какого ёрпыля она тут делает, потом разжал пальцы и деревяшка упала в сад. Йеруш уставился в мрачное небо без звёзд, а мрачное небо уставилось на бешеную бурю в глазах эльфа.

Дракон заговорил, и голос его был мягким, как тряпица для полировки серебра:

— Не обязательно сталкиваться, взаимопроникать и что-то ломать в чужих мирах. Можно быть просто рядом — на расстоянии, никуда не врываться с разгона и ничего не разрушать. — Илидор протянул руку, и кончики его пальцев почти коснулись затылка Йеруша. — Держать дистанцию — просто она будет чуть ближе, чем ты говоришь, и тогда два мира смогут обогащаться друг другом, не сталкиваясь и ничего не круша.

Найло покачал головой, его волосы щекотнули пальцы Илидора, и тот одёрнул руку.

— Зафиксировать себя на безопасном расстоянии? Хотя бы понять, где оно? Это больше, чем я могу, Илидор. Это больше, чем я в силах осмыслить, не говоря уже о том, чтобы вытерпеть правильное расстояние хоть сколько-нибудь долго. И знаешь, я вообще не понимаю, с чего ты затеял этот разговор. Не понимаю, о чём я рассуждал сейчас, у меня ведь и в мыслях не было… Выбрось это всё из головы. Хорошо?

Илидор ещё какое-то время постоял, ожидая нового потока слов, нового витка смыслов, но Йеруш молчал. Молчал и не двигался, стоял изваянием, чуть закинув голову и глядя в тёмное тучливое небо без звёзд. И дракон оставил Йеруша наедине с несказанными словами, с неотпущенными в мир смыслами и пустым тучливым небом, бесшумно и молча отступив с балкона в комнату. Только занавеска колыхнулась.

Сайе никак не удавалось придать нашлемному стеклу достаточной прочности, чтобы вода на большой глубине не вдавила это самое стекло в лицо Найло. Эльфы исписывали расчётами стопки бумаг, размахивали руками, заляпывались чернилами, невпопад краснели, тратили прорву времени на обсуждение идей, в которых Илидор мало что понимал. Листали книги и свитки, накопившиеся у Сайи за годы учёбы. Допекали странными вопросами немногих оставшихся в Сварье торговцев из дальних краёв.

Но самой жизнеспособной пока была брошенная в сердцах идея Илидора: «Да поставьте вы кучу мелких стёкол вместо одного большого!». Йеруш пока сопротивлялся ей, желая большое стекло и неперекрытый обзор, но время поджимало и ничего более стоящего не придумывалось.

Дни пришли холодные, потому творческие поиски всё чаще проходили в башне, за распитием отваров и поеданием мятного джема целыми банками. Нынче засиделись до сумерек, когда пришёл за своим заказом последний переезжий торговец. Сайя выдала ему магически упрочнённую упряжь для мула, торговец ушел, и вокруг вдруг стало как-то особенно тихо.

Дремала Сварья, засыпал на зиму водный рынок, окончательно передохла докучливая мошкара, замедлились мысли в головах и бурление крови в телах.

Два эльфа и дракон, одуревшие от творческих поисков, играли в смолилки, пили травяные отвары и поедали мятный джем. И у всех было такое чувство, словно в этот вечер затихло и замерло абсолютно всё в мире, кроме них троих. И в груди дракона стало нарастать щемящее, сладко-горькое чувство какой-то окончательности, гармоничности и завершённости — как будто в этом месте, в этом времени обязан был закончиться некий важный отрезок пути. И его собственного, и возможно, пути Йеруша, и, быть может, Сайи, которая тоже бесконечно куда-то шла и бежала, даже оставаясь на месте.

Как будто им не нужно идти дальше, или не нужно идти так и туда, куда они двигались до этого. Как будто пришла пора успокоить разум и чувства, отвести взгляд от горизонта, который не заканчивается нигде, посмотреть на что-нибудь более близкое и определимое.

Дракон с силой потёр уши. Чушь собачья. Никуда он не пришёл. Ему здесь делать не просто нечего — ещё меньше, чем нечего. Все эти дни он словно стоит на одной ноге. Даже не поёт. Откуда вдруг могла возникнуть дурацкая мысль, будто путь золотого дракона может завершиться в подобном месте?

Илидор резко поднялся, едва не опрокинув столик, и вышел из башни, чуть пошатываясь от долгой неподвижности, от сонности, навеянной нагретым камином и сухим воздухом.

Вышел на улицу, подставил лицо колючему ветру. Не сразу понял, что смотрит на север.

Где-то там его путь. Среди подземных нор и песни сна, что отзывается в нагретых лавой камнях. И в дальнем крае на северо-западе, где стоит скрежет зубовный, продрогший и страшный. Там звенит, поёт, трепещет тот путь, на который дракон так упорно не хочет смотреть.

Но всё равно смотрит.

Позади хлопнула дверь, на улицу вышел Йеруш. Кто бы сомневался, что он не выдержит наедине с Сайей дольше нескольких мгновений.

— Я вспомнил одну вещь, — сказал дракон, чуть повысив голос.

Его голос чуть сминала дрожь — быть может, от холода или от волнения, но у Йеруша в этот миг возникла странная уверенность: в голосе Илидора гудит эхо такаронских подземий. И эта мысль полоснула Йеруша такой внезапной, неприятной болезненностью, такой ядовитой ревностью, что ответил он резко и грубо:

— И ты решил устроить вечер очешуительных драконьих воспоминаний?

Илидор лишь чуть повернул к нему голову и ответил тоже непривычно резко:

— Знаешь, Найло, ты меня злишь уже всерьёз. С тех пор, как ты встретил эту эльфку, стал невыносимее прежнего.

— Подумаешь, — Йеруш привалился плечом к стене. — Ты меня тоже постоянно бесишь, я же не жалуюсь.

— Жалуешься.

— Да? Наверное, я просто очень громко думаю. Так что там такого вспомнил?

— Найло.

Илидор развернулся текуче, как жидкая кошка, сделал такой же текучий, невозможно длинный шаг к Йерушу и вдруг впечатался ладонями в стену над его плечами, и Йеруш внутренне сжался: показалось, через мгновение Илидор вопьётся ему в горло.

— Найло, тебе точно нравится злить дракона?

Йеруш вжался затылком в стену, полоснул взглядом, как клинком.

— Нет. Неточно. Но у тебя получится вытерпеть это ещё один раз.

Ещё не договорив последнее слово, он понял, что шутка вышла крайне нековременной: глаза Илидора вспыхнули оранжевым, крылья хлопнули-растопырились, тело вскинулось-подобралось, будто в позвоночнике распрямилась пружина и во все мышцы разом плеснули распирающей мощи, и стена под его ладонями, казалось, затрещала и стала прогибаться.