В потемневших глазах Илидора тускло блестела бесконечность печали. Дракон опустился на пол рядом с Тай Сум, опёрся спиной на маленькую тумбочку, закинул голову к глухому тканевому пологу и тихонько запел.

Может быть, провожая других в вечность, ты тоже даёшь миру немного спокойной созидательной силы. Ведь уходящим в вечность важно верить, что путь не заканчивается вместе с ними. Что кто-нибудь подхватит меч или нить, выпавшие из обессилевших рук, а если в руках не было мечей и нитей, то пусть кто-нибудь подхватит искру памяти, подхватит и понесёт дальше, туда, где продолжается огромный мир, ещё помнящий твои стремления, желания и надежды. Пусть дурацкие, пусть наивные и несбывшиеся, но не погасшие вместе с тобой.

Тай-Сум слушала песню золотого дракона, закрыв глаза. Одной рукой всё цеплялась за тубус, а другой нашла руку Илидора и сжала её так крепко, как могла. Котёнок сжал бы сильнее. Но Тай Сум улыбалась. Её лицо разгладилось, сделалось успокоенным и от этого странным образом стало выглядеть старше.

Когда она заговорила монотонным низким голосом, дракон вздрогнул и умолк.

— Одной дорогой, — произнесла Тай Сум, не открывая глаз, — лететь тебе за дальние луга, к стенам, за которыми стоит скрежет зубовный.

Сглотнула сухим горлом. Илидор поискал глазами кувшин с водой — не нашёл. Шарманка в углу брякала тихо и глухо, на последнем издыхании.

— Другой дорогой, — Тай Сум трудно исторгала из себя слова, — мчаться тебе дальше дальнего от стен, за которыми стоит скрежет зубовный, сойти тебе в край подземных нор и горящих рек.

Зрачки её бегали под сомкнутыми веками. Маленькая горячая ладонь сжимала пальцы дракона. Лицо как-то стекло вниз, голос упал до свистящего шёпота:

— Третьей дорогой зарыться тебе глубже глубокого от нор, где… горят реки и звучит твоя песнь сна. А четвёртой дорогой…

Последние слова Тай Сум произнесла одними губами, и дракон не расслышал слов. Да и не пытался.

Нельзя провожать другого в вечность и не быть ему ближе всех прочих в эти мгновения. Ведь даже отчаянный храбрец страшится неизвестности, окончательности, страшится идти в вечность один, потому нет в эти неумолимые мгновения ничего важнее, чем рука, на которую можно опереться.

И невозможно ответно не впустить в своё сердце того, кто уходит в вечность, сжимая твою руку. Впустить на несколько мгновений — зная, что след останется навсегда.

Какое-то время Илидор сидел недвижимо. Его плечи словно придавила вся мировая скорбь, он не мог сейчас пошевелиться, ему казалось кощунственной сама мысль нарушить грянувшее плотное молчание, со всей принесённой им непоправимостью и какой-то странной затёртой торжественностью.

Снаружи едва слышно доносился топот ног толпы, напев дудки и весёлые голоса.

Дракон медленно повёл плечами, ослабляя хватку крыльев и всей мировой скорби. Аккуратно разжал пальцы Тай-Сум и вытащил из них тубус с чертежами.

Шарманка больше не плакала. Это докучливое устройство наконец замолчало и теперь расстилало вокруг себя тягучую, равнодушную, совершенно окончательную тишину.

Вместо шарманки плакало что-то внутри золотого дракона.

Пожалуй, Йеруша должно было слегка насторожить, что в ответ на вопрос «Где найти мага сживления?» жители посёлка Сварья кривились, скалились, плевали себе под ноги и, ускоряя шаг, проходили мимо, не удостоив Йеруша ответом. Но его это не насторожило — он слишком поглощён был близостью к цели и не думал ни о чём другом.

Илидор даже не пытался скрыть зубастую улыбку. Почти все эльфские маги, которых он встречал ранее, вызывали у него ровно те же эмоции, что у людей, населявших посёлок Сварья, и, как считал Илидор, эльф, способный создать нечто столь сложное и странненькое, как костюм для подводного плавания, просто обязан был оказаться самым отвратным магом из всех. Потому очень закономерно, что жители Сварьи перетряхиваются от одного лишь упоминания о нём.

В конце концов старушонка, ведшая по улице облезлую вредноглазую козу, в ответ на вопрос Йеруша махнула рукой на лодочный причал, а от него провела дрожащий палец в направлении ближайшего из островов, разбросанных в виду Сварьи.

У причала стояли три обшарпанные плоскодонки, а островок выглядел удивительно зловредным — кочерга знает, как это ему удавалось. На дальней его оконечности торчала деревянно-каменная и тоже очень зловредная с виду башенка.

Следуя за Йерушем к причалу, Илидор прикидывал — он бы добросил до маговского островка камень? Среднеувесистый такой, весом примерно в одну десятую стуна, из тех, что удобно ложатся в ладонь и которыми можно здорово бить людей по головам? Да, почти наверняка дракон бы добросил до острова камень. А вот человек — едва ли.

Хотя остров находился совсем рядом, добрались до него не сразу. Вначале, сев в лодку, оба взяли себе по веслу, но тут неожиданно для Йеруша обнаружилось, что Илидор не умеет грести, так что лодка какое-то время задорно крутилась по серой воде под ругань Найло и смех дракона. Потом Йеруш сам сел на вёсла, но у него так тряслись руки от возбуждения, от близости цели, что грёб он не многим лучше Илидора.

Пока Йеруш сражался с вёслами и сонным течением, на пристани даже собралась небольшая группа селян, привлечённых необычным зрелищем. Местные весело и живо спорили, кто же победит в этом негаданном противостоянии, всей душой болея за лодку, поскольку она-то была своя, родная, сварьинская, а примаханные чужаки — невесть откудошние.

Однако Йеруш совладал с вёслами и взял на остров мага уверенный, хотя и несколько нервный курс.

Единственная тропа к башне шла через отсечённый оградой сад. Входную арку охранял страж — шестирукий воин-щитник, тесаный из каменных блоков, соединённых шарнирами и толстыми прутами. В камень там и сям были вкрючены обрезки металла. На двух из шести рук воина висело по круглому щиту, в остальных руках он держал оружие: шестопер, кастет, дубинку и копьё.

Дракон при виде стража развернул плечи, вытянулся, и что-то командное появилось в его вздёрнутом подбородке, в сжатых губах и порывистости движений — а в следующий миг Илидор снова был обычным Илидором. Безотчётная реакция его тела на появившийся рядом механизм могла бы дать Йерушу много поводов для раздумий о войске Илидора, которое осталось в глубинах Такарона, о его связи с драконом и месте в его мыслях, — но Йеруш на Илидора не смотрел, он раздувался ноздрями, подпрыгивал на ходу и нёсся к башне, нёсся к магу сживления Фурлону Гамеру, до которого наконец добрался через все возможные препятствия и парочку неосмыслимых.

За спиной стража, за садовой оградой, росли как попало кусты и деревья, которые трудно было опознать с облетевшей листвой, стояли там-сям беседки, между двумя вроде бы яблонями болтался забытый с лета матерчатый гамак.

Сад, пожалуй, мог уронить в восторженный обморок гимблского механиста — столько тут было всевозможных приспособлений, при том большая часть из них выглядела недоделанной или неработающей, что давало восхитительный для всякого безумца повод возиться с этими механизмами снова и снова, пока они не начнут делать что должно или не сотрутся в труху, изнемогнув. Между деревьями стояли каменные, глиняные, деревянные, плетеные устройства, на которых то ли упражнялись в магии сживления, то ли просто измывались из любви к сочетанию несочетаемого.

Эльф и дракон шли через этот тихий безумный сад, как через привратье, отделяющее мир яви от мира магии или сна, или безумия, а может, всего вместе.

Дверь в башню оказалась заперта, и барабанить колотушкой пришлось так долго, что Йеруш забеспокоился, не помер ли Фурлон Гамер от старости, пока они добирались до Сварьи. И вообще: что прикажете делать, если дверь не захочет открываться — карабкаться по стене, лезть в окно, кричать, ожидать неведомо чего и сколько?.. Найло, добравшийся наконец до конечной цели своего пути, был так взбешён и обескуражен этой пустяшной последней преградой, что разорался не хуже приморской чайки. Дракону пришлось пригрозить треснуть Йеруша, если тот не утихнет.