Всё завертелось в конце сезона горького мёда по эльфскому календарю — разумеется, с подачи Йеруша. Доехав в запряжённой мурашами телеге до южной оконечности Старого Леса, Илидор и Йеруш попрощались с попутчиками, повернувшими на восток, и пешком двинулись дальше на юг. Без всякой ясной цели — как шутил Илидор, вспоминая слова Конхарда: «Чтобы показывать новые места неуёмным букашкам в своей голове».

Сейчас дракона это полностью устраивало. Чем дальше они уходили от Старого Леса и Такарона, тем меньше давил в спину золотого дракона выжидающий взгляд его отца-горы.

Они с Найло шли по холмам, мимо мелких зацветших за лето речушек, убранных полей, частых людских и редких эльфских поселений. Собирали в лесах грибы и осенние ягоды, ставили силки на мелкое зверьё, жгли по вечерам обычнейшие костры из веток и были настроены друг к другу как никогда миролюбиво.

Иногда пастухи козьих и коровьих стад угощали путников молоком, творогом и мёдом в обмен на сушеные лечебные травы из Старого Леса. Иногда Илидор и Йеруш ночевали в каком-нибудь посёлке, людском или эльфском, чутко ловили отголоски новостей из большого мира — но те по большей части оказывались не новостями, а старостями, а то и вовсе байками или неумными сплетнями. Ни слова про драконов и Донкернас не было сказано жителями этих земель.

Иногда путники прибивались к раннеутренним рыбакам и подолгу пялились на камышовые поплавки в прохладной серой воде. Валялись в кучах опавших листьев, которые поселяне ещё не успели поджечь. Дышали и не могли надышаться прозрачно-пряным осенним воздухом, напитанным тяжестью грядущих затяжных дождей, сыростью глубоко вспаханной земли, запахами кислых ягод, забродивших на кустах.

Обсуждали письменность гномов и эльфские героические эпосы. Дважды по ночам летали — сугубо вынужденно: в небе было холодно и ветрено, Йеруш до трясучки боялся полётов, а Илидор не терпел наездников. Зато за малую часть ночи им удавалось выбраться из глухих непроходимых лесов и преодолеть солидные отрезки пути на юг, вслед за перелётными птицами.

Куда ещё двигаться после излома осени, если не к югу?

Они не строили планов и не заговаривали о целях. Во всяком случае, Илидор был уверен, что они оба по молчаливому соглашению не задают вопросов «А дальше-то что?», стремясь растянуть, продлить это зависшее безвременье.

Но, разумеется, цель у Йеруша была, и выяснилось это на самом деле довольно скоро. В один не особенно прекрасный прохладный день он внимательно изучил ничем не примечательный дорожный указатель, удовлетворённо хмыкнул и подобрался, словно охотничья собака длинь, учуявшая грызуна. Или словно Йеруш Найло, узревший очередное кочерга знает что.

Илидор тоже посмотрел на затрёпанный дождями указатель и не понял, чего тут хмыкать. По направлению прямо значился посёлок Норка, направо — Большое Душево. Йеруш уже свернул направо, зашагал быстрее, бодрее, вцепившись почти судорожно в лямки своего небольшого рюкзака, воинственно сопя и подёргивая правым плечом.

Налетел прохладным стаккато ветерок, взмурашил шею.

Илидор повернул направо вслед за Найло, ускорил шаг.

— Что ты там увидел?

Йеруш, выдернутый из каких-то мыслей, покосился за спину досадливо, но ответил. Он уже знал: если не ответить — Илидор просто остановится, поставит наземь большой йерушев рюкзак со штативами, реактивами, посудой и всякой прочей тяжёлой ёрпылью, сложит руки на груди, изогнёт бровь и будет приветливо улыбаться, пока не получит все ответы, которые желает получить. И ответы, конечно, придётся дать — потому как сам Йеруш этот рюкзак даже не поднимет.

— Видел там знак?

Слишком энергично махнув рукой на оставшийся позади указатель, Найло ушёл в занос и повернулся лицом к шагавшему позади дракону. Тот привычным движением сгрёб Йеруша за плечи и развернул обратно, к пока невидимому Большому Душеву.

— Знак на указателе? Башня и волна?

— Угу. Это значит, в посёлок возят почту Университета.

— Почту?

— Ну, письма всякие, журналы…

Илидор присвистнул.

— В такую даль? От твоего Ортагеная досюда, наверное, тысяча переходов! И зачем отправлять эту самую почту настолько далеко?

— Чтобы её получали, — буркнул Найло, сгорбился, вцепился в лямки рюкзака и пошагал быстрее.

Дракон разглядывал Большое Душево с любопытством. Йеруш — с выражением лица мальчишки, примеряющегося отгрызть мухе крылышки. Посёлок тянулся сонной улиткой по правому берегу невразумительной речки. Илидор её переплыл бы, даже дыхания не сбив. А может, даже камень добросил до другого берега.

На невысоких дощатых заборах висели вверх дном глиняные горшки, кувшины в бело-зелёно-голубой росписи и любопытные старухи в наголовных платках с красно-сине-зелёной угловатой вышивкой. Во дворах квохтали куры, лениво вуфкали собаки. Там-сям поскрипывали двери и колодезные вороты. Вдоль дороги степенно прогуливались жирные желтоклювые гуси, махали крыльями при приближении чужаков.

Глинобитные красно-коричневые дома стояли на удалении от берега, подглядывали за ним застенчиво, чуть выставив из-за заборов скатные крыши, подслеповатые слюдяные окошки, бревенчатые бока. Многие дома прятались за перепутанными ветвями кустов барбариса и сирени, не облетевшими ещё яблоневыми кронами, за заборами повыше, за другими домами.

Почтовое хранилище, как и предполагал Йеруш, находилось при спальном доме — а как ещё это могло быть устроено в не особенно большом посёлке, по дорогам которого рассекает преимущественно ветер?

Можно было подумать, что в спальном доме останавливаются не путники, не люди или эльфы, а куклы. Десятки, а может, сотни их расположились в стенных нишах привхожего помещения. Куколки плетеные, глиняные, деревянные, сидящие на маленьких стульчиках и плетеных коврятах из яркого бисера. На коврятах — тот же мелкий сине-бело-зеленый угловатый орнамент, что на старушечьих платках, и точно так же от него перед глазами скачут мошки.

Посреди привхожего помещения — низкий некрашеный столик, вкруг него кособокие кресла, на столике плетёная чаша с фруктами: красно-зелёные осенние яблоки, сочно-сиреневые сливы. Пахнет тёплым деревом и пыльными тканями.

Входная дверь смотрит на арочный проём в стене, где сумрачно маячит освещённая лампами стойка, сделанная, похоже, из цельного куска неподъёмного опализированного дерева.

Огорошенные кукольно-опаловым великолепием, эльф и дракон какое-то время стояли в дверях.

— Чой-та замерли?

За стойкой шевельнулась сутулая туча. Блеснул лысый череп в свете лампы, комкастые бакенбарды бросили на стену узорчатые тени. Человек за стойкой был одет в блеклое, серое, коричневое, обычное, заношенное — не то из желания показать, что кукольно-коврятная красочность не имеет к нему никакого отношения, не то оставляя за ней право играть тут главную роль.

Илидор первым пошёл к стойке и невольно прищурился: отражение лампы в опализированном дереве играло слишком ярко, пронзительно и многоцветно, а за многоцветьем почти слышался голос камня — почти, неуловимо-раззадоривающе, как лёгкая щекотка в носу.

Человек за стойкой упёр руки в бока. В правой была зажата светлая тряпица — видно, для протирки пыли.

— Яка҆ри меня звать, — сообщил гулким рокочущим голосом.

— Йеруш Найло, — энергично представился эльф, выдернулся из-за плеча дракона, протянул руку с называем на запястье.

И, не дожидаясь, пока Якари считает называй, оперся обеими ладонями на стойку и тут же принялся подпрыгивать, точно собирался перемахнуть через неё. В очередной раз подпрыгнув, Йеруш завис над стойкой на весу, держась на руках. Наклонил голову, посмотрел сверху вниз на Якари. У того даже волос бакенбарды не дрогнул.