Метафора является порождением синестезии. «Ричардс (1936) писал, что мысль метафорична и исходит из сравнения, и отсюда происходят метафоры языка…». (Мысль человека метафорична изначально, с первых шагов в качестве Homo sapiens по Земле, почему? См. об этом Тен, 2019, «Человек безумный. На грани сознания» – В.Т.). «Занимаясь лингвистикой, Ричардс совершенно неожиданно приходит к мысли, что в метафоре происходит взаимодействие двух мыслей. Переходя на язык нейропсихологии можно сказать, что метафора формируется двумя разными структурами мозга и в антропогенезе человека был период, когда вся речь и мышление были сотканы из метафор, порожденных конкурирующими полушариями головного мозга первобытного человека… Гарднер и Виннер (1979), которые исследовали способность человека создавать метафоры установили, что «наибольшее количество подходящих метафор было получено от детей дошкольного возраста, которые даже опережали в этом студентов колледжа; более того, эти трех- и четырехлетние дети придумали значительно более подходящие метафоры, чем дети семи или одиннадцати лет». Современные люди, обладающие высоким уровнем метафорического сознания, являются примерами частичной рекапитуляции пралогического мышления где доминирует синестетический опыт. В этом случае можно встретиться как с носителями высоких творческих способностей, генерирующими метафоры как из рога изобилия, так и с носителями психических патологий. Пример детей раннего возраста, обладающих высоким метафорическим сознанием, может служить подтверждением гипотезы о том, что инфантильный метафоризм – это просто повторение ранних этапов эволюции, где он был нормой. Причина высокой детской метафоричности в сравнении даже с подростками та же, что и у детской синестезии: это нормальные рекапитуляция пралогического сознания у психологических эмбрионов, которыми являются дети». (М.Глазунов. Синестезия и метафора // Статья на английском языке подготовлена к печати. Отрывок публикуется с разрешения автора).
По пути к истокам языка поезд, на котором ехали лингвисты-семантики, остановился на большой многолюдной станции, где люди говорят точно так же, как везде. Говорят метафорами, не подозревая об этом. Дальше в лес ведет узкоколейка, а подходящей дрезины (методологии поиска по-настоящему примитивных универсалий) нет. Компьютер здесь не поможет. Он свою работу сделал, выкогтив из сотен языков те слова, которые приведены выше.
Второй недостаток заключается в том, что на разных языках семантические универсалии звучат по-разному. Впрочем, даже в одном языке они часто бывают фонетически несопоставимы. Всего за триста лет местоимение первого лица в русском языке изменило свою форму неузнаваемо: было "аз", стало "я".
Сторонники ЕСМ не вышли на настоящие "семантические кварки", но, вместо того, чтобы признать это, пошли на теоретический допуск, низвергнув общую философскую теорию примитивов. Речь идет о монадологии Лейбница, которую можно признавать или не признавать как теорию мироустройства, но одно достижение Лейбница неоспоримо. Исследуя свойства монад, Лейбниц создал общую теорию примитивов, которая является методологической основой всех наук, доходящих до начал. Лейбниц сформулировал принцип независимости примитивов, невыводимости их друг из друга. В самом деле, какой это "простейший элемент", если он является следствием или порождением другого? Сторонники ЕСМ "отказались" от этого принципа и вздохнули с облегчением, потому что эта "теоретическая издержка", как они ее называют, "существенно облегчила семантический анализ". (Вежбицкая, 1999, С.40). Баба с возу, кобыле легче. Но эта баба и была примитив.
И еще одну бабу сбросили: фонологию. Первичные примитивы ЕСМ выражаются разными звуками. Но при своем возникновении первый язык был единым. Н. Хомский это доказал на основе синтаксических универсалий, это его реальное достижение, которое никто не оспаривает. Не может же такого быть, чтобы синтаксически все языки восходили к одному праязыку, а фонологически не восходили. Первичный язык был един в своей фонологии, морфологии, синтаксисе, семантике.
Когда М.Ломоносова "отстранили от университета", он сказал: "Нельзя Ломоносова отстранить от университета, можно университет отстранить от Ломоносова". Когда лингвистика в поисках языковых примитивов "отстраняет от себя" общую теорию примитивов, можно говорить о том же: нельзя теорию примитивов отстранить от лингвистики, можно лингвистику отстранить от теории. После столь эпатажного шага говорить о ЕСМ как о науке не приходится. Анну Вежбицкую из Австралии слышно на весь мир, но ее правота скорее в самом крике, а не в его содержании. Он асемантичен, этот крик "семантистки".
Тема возникновения языка требует других примитивов. Для ее разработки мало выйти на значения, которые есть во всех языках, но выражаются разными словами. Теория глоттогенеза требует выхода на примитивы, звучащие одинаково, или примерно одинаково, на всех языках при том, что значения совпадают тоже. Это должны быть не просто семантические, но фоносемантические примитивы. Семантический примитив должен быть также идеофоном: общим для всех языков природным звуком.
Автор этих строк в данном случае – максималист. Дело в том, что о выходе на фоносемантические примитивы, на первичные универсальные идеофоны, на архифонемы Бодуэна де Куртенэ и Н. Трубецкого современные лингвисты даже не мечтают. Считается, что так далеко вглубь зайти невозможно. Да, невозможно – методами лингвистики. Но не методами археологии языка в широком смысле слова, с привлечением разных научных программ. Претендую на то, чтобы решить проблему, которую лингвисты даже не решаются формулировать: проблему первичных человеческих фоносемантических универсалий.
Мне мало знать, что слово со значением "плохой" есть во всех языках, хотя звучит по-разному. Это ничего не объясняет в происхождении языка. Я хочу знать такие примитивы, с которых все началось, которые во всех языках звучат одинаково и значат одно и то же. Только это и имеет право именоваться языковыми примитивами, все остальное – суета и томление духа.
Безусловно, их не может быть так много, чтобы перечислять десятками: для возникновения языка достаточно несколько фонем, обладающих свойствами сонантов. Об "удивительной малочисленности элементарных звуков" писал в свое время У.Л.Чейф (Чейф, 2003, С.37). Методами лингвистики на эти примитивы выйти невозможно, это очевидно настолько, что не о чем говорить.
Речь идет о сверхзадаче: выйти на такие языковые универсалии, к которым у большинства лингвистов такое же отношение, как у атеистов к универсалиям трансцендентным: "мы знаем, что этого не может быть, потому что не может быть никогда, но… что-то все-таки есть".
Попытки обнаружить эти "истинные примитивы" характерны для русской лингвистической школы. Смутные догадки и "энергия заблуждения" (определение Л.Толстого, который писал об энергии заблуждения, как движущей силе поиска истины) академика Н. Марра живы до сих пор. В 1977г. В.Мартынов издал книгу «Универсальный семантический код». В 80-е годы 20в. В.Абаев предлагал пересмотреть существующие этимологические словари на основе идеофонов (Абаев, 1986). Т.Шумовский выделял т.н. "смысловые корни" кр, бл, тр, хр… (Шумовский, 2004,С.72). Нельзя сказать, чтобы к этой проблеме общей лингвистики – первичным идеофонам – не было интереса, подкрепляемого конкретными разработками и выводами. Проблема в том, что все без исключения лингвисты подходят к данной проблеме, будучи вооружены только собственной психологией. Единственным основанием выделения ими идеофонов является одно: им кажется, что эти корни первичнее других.
Если нельзя вычленить архифонемы и идеофоны, идя ретроспективно, от известных языковых форм к изначальным, может быть, нам поможет антропологическая реконструкция?
