Восстание семантистов
"Антисемантическая ориентация Блумфилда и Хомского, подобно черной тени, нависает над лингвистикой", – пишет Анна Вежбицкая. (Вежбицкая, 1999, С.9).
Мне нравится эта полька, окончившая Московский университет, пышущая из Австралии праведным гневом.
"Язык – это инструмент для передачи значения, – уверяет она, – Структура этого предмета отражает его функцию, и только в свете этой функции он может быть понят надлежащим образом. Исследовать язык, не обращаясь к значению, это все равно, что изучать дорожные знаки с точки зрения их физических характеристик (каков их вес, каким типом краски покрашены и т.п.) или же изучать структуру глаза, не говоря ни слова о зрении. Как ни странно, многие лингвисты исследуют язык именно таким образом. Наука о языке, в которой значению в лучшем случае отводится абсолютно маргинальное место, есть аномалия и аберрация и, разумеется, не все современные лингвисты подходят к языку с этих позиций. Тем не менее, в университетских программах, принятых сегодня многими лингвистическими факультетами в разных странах мира, "формальный подход" занимает гораздо более центральное положение по сравнению с семантикой (исследованием значений), а сама семантика третируется как маргинальная область". (Там же, С.3).
Н.Хомский смог построить стройную систему порождающей грамматики, отбросив значения как фактор, который должен учитываться изначально. Когда чудо языка объясняется врожденной синтаксической матрицей, то значения оказываются вторичны. Они произвольны и друг на друга не похожи, в отличие от синтаксиса (например, в одном германском языке друг человека называется "Hund", в другом "dog"). Они усваиваются потом и не образуют, в отличие от синтаксиса, универсальную структуру. Если значения и образуют структуры, то это короткие структуры, в рамках одного или нескольких языков. Теория языка на основе значений развиваться не может. Данное положение генеративизма яростно оспаривается сторонниками семантического направления.
В опровержение этой позиции А.Вежбицкая приводит мнения бесспорных авторитетов: Декарта с его "очевидным знанием" и Лейбница.
"Есть много вещей, которые мы делаем более темными, желая их определить, – писал Декарт, – ибо вследствие чрезвычайной простоты и ясности нам невозможно постигать их лучше, чем самих по себе. Больше того, к числу величайших ошибок, какие можно допустить в науках, следует причислить, быть может, ошибки тех, кто хочет определять то, что должно только просто знать…" (Там же, С.14).
"Если нет ничего такого, что было бы понятно само по себе, то вообще ничего никогда не может быть понято, – писал Лейбниц. – Поскольку то, что может быть понято через что-то другое, может быть понято только в той мере, в какой может быть понято это другое, и так далее; соответственно, мы можем сказать, что поняли нечто, только тогда, когда мы разбили это на части так, что каждая из частей понятна сама по себе". (Там же, С.14).
Хомский не хочет видеть зияющую пропасть между естественным языком и его загадочным истоком, который начинает выглядеть ирреально: что за врожденные матрицы? Откуда они взялись в человеке?
Большинство людей интересует именно это, а не формальный анализ грамотного синтаксиса безграмотного человека, в каковых экзерцициях хомскианцы преуспели не меньше, чем философы-феноменологи, способные на сотнях страниц доказывать с казуистическим блеском, что "стул есть стул", а "почтовая открытка есть почтовая открытка".
В этом смысле генеративистская грамматика является квази-лингвистикой, стремящейся уйти и увести всех (претендуя на "универсальность") от главного вопроса. Она имеет для человечества не сущностное, а орудийное значение. И в этом качестве, надо признать, она работает прекрасно. С синтаксисом Хомский управился замечательно, как практический лингвист узкой направленности: синтаксолог.
"В последних версиях хомскианской лингвистики обращение к значению как будто уже не находится под запретом, – пишет Вежбицкая. – В то же время хомскианцы все еще остаются, согласно ее мнению, "синтаксическими фундаменталистами", а их семантика является "формальной". (Вежбицкая, 1999, С.9).
Современные генеративисты не признают свою антисемантичность: они исследуют значения в общем потоке речи, а именно: как значения формально изменяются, перетекают, плавятся, распадаются и консолидируются под воздействием энергии синтаксиса. Они не признают значение-примитив, естественные языковые универсалии. Для них нет первичных значений, есть только приобретаемые.
Сторонники семантического направления изыскивают первичные "неарбитрарные", как они их называют, значения.
С 80-х годов 20в. существует международная программа создания Единого Семантического Метаязыка (ЕСМ), который мыслится как семантический аналог Универсальной грамматики Хомского, проводятся Международные конференции. Идефикс сторонников ЕСМ заключается в том, что существуют не только врожденные грамматические модули, но и первичные значения, "семантические кварки".
Здесь они, благодаря современной машинерии, на базе сравнительно-описательного метода добились определенных успехов, выделив примерно три десятка примитивов, присутствующих во всех языках. Это слова:
Я, ты, некто, нечто, люди, тело
Этот, тот же, другой
Один, два, несколько, много, весь
Хороший, плохой, большой, маленький
Думать, знать, хотеть, чувствовать, видеть, слышать
Сказать, слово, правда
Делать, произойти, двигаться
Есть, иметь
Жить, умереть
Не, может быть, мочь, потому что, если
Когда, сейчас, после, до, долго, недолго, некоторое время
Где, здесь, выше, ниже, далеко, близко, сторона, внутри
Очень, больше
Вид, часть
Вроде, как.
(Вежбицкая, там же, С.140-141)
На этом семантическая школа, как школа глоттогенеза, себя исчерпала. Семантики, как и генеративисты, подвели к скале, из которой бьет родник, а откуда в скале вода взялась, – это, увы, недоступно. Связи с природой нет.
Перечисленные выше "примитивы" всем хороши, кроме одного: это отнюдь не примитивы. Это сложные, синтетические понятия, для восприятия которых требуется развитый контекст. Ни один ребенок не знает с рождения слово "вроде": это сложное понятие, подразумевающее смысловую инверсию от наличного к кажущемуся, а от него к другому наличному. Ни один ребенок и ни один первобытный человек не знает, что значит "умереть". Человечество не знало этого почти до наших дней, свидетельством чему являются египетские пирамиды и китайская терракотовая армия.
Слово "как" является предикатом метафоры, а это уже полноценный человеческий язык, являющийся метафорическим по определению. "Для большинства людей метафора – это поэтическое и риторическое выразительное средство, принадлежащее скорее к необычному языку, чем к сфере повседневного обыденного общения, – пишут Дж. Лакофф и М. Джонсон. – В противоположность этой расхожей точке зрения мы утверждаем, что метафора пронизывает всю нашу повседневную жизнь и проявляется не только в языке, но и в мышлении и действии. Наша обыденная понятийная система, в рамках которой мы мыслим и действуем, метафорична по самой своей сути". (Лакофф, Джонсон, 1990,С. 387).
Они приводят массу доказательств, например, выражение "он разбил мои доводы": это метафора спора, как войны. Или: "я потерял много времени". Время нельзя потерять в буквальном смысле, это тоже метафора. "Сущность метафоры состоит в осмыслении и переживании явлений одного рода в терминах явлений другого рода", – пишут Лакофф и Джонсон. (Там же, С.388-340). Слово "как" – это союз, предназначенный для соединения явлений одного рода с терминами другого рода. Младенцы этим не занимаются. Маленький ребенок, уже понимающий, что значит потерять игрушку, долго еще не понимает, что значит потерять время. В начале языка была преметафорическая стадия. (Елоева, Перехвальская, 2004,С.76-98). Разумеется, в коммуникациях животных метафор нет. Их коммуникации не проходили «преметафорическую стадию». Обезьянщики, вам понятно?!…
