Импонирует, что в обосновании необходимости нового лингвистического мышления Хомский прибегает к эмпирии, к наивной простоте, к ментальности (которая поколением Блумфилда употреблялась как бранное слово), отчасти напоминая мою знакомую, казахстанскую немку, с ее уверенностью в родстве немецкого и казахского языков, основанном на простом восприятии. "Достаточно открыть книгу или прислушаться к случайному разговору, чтобы обнаружить бесчисленные примеры предложений и типов предложений, не отраженных адекватным образом ни в традиционных, ни в современных грамматиках", – пишет Хомский. (Там же, С.46).

Н.Хомский, как всякий свободно мыслящий талантливый человек, начал с того, что осмелился задавать простые вопросы по поводу бесконечных структуралистских дихотомий и дифференциалов. Разумеется, простые вопросы Хомского являлись реакцией на кризис лингвистической теории, развивавшейся в рамках структурализма.

Наверное, многие удивятся моему мнению, что главной философской отправной точкой направления, определившего развитие языкознания во второй половине 20в. (впрочем, Хомский и ныне – наиболее цитируемый из всех живущих на Земле авторов) стал марксизм.

Марксизм – это несоссюровский, но тоже вышедший из Гегеля структурализм.

Зачастую трансформационную парадигму, предложенную Хомским, понимают узко. Его требование "вместо таксономической модели нужна трансформационная модель лингвистики" (там же, С.20), трактуют не как принципиальную борьбу с атомизмом в лингвистике, а просто как новый метод описания. Мол, Хомский выделил "группу простейших синтаксических структур, называемых им ядерными (типа: Петр читает книгу). Прилагая к такой ядерной структуре операцию пассивации, получаем "Книга читается Петром". Если приложить к ней операцию отрицания, получим "Петр не читает книгу"… и т.д." (Леонтьев А.А, 1999,С.39).

Бог с ними, с ядерными структурами: по сути дела, это тоже атомизм, только синтаксический (атом – он тоже структура). Хомский, как и пражские лингвисты, велик тем, что дошел до пограничной ситуации, но другим путем, нежели Николай Трубецкой и Роман Якобсон.

Синтаксис, долго пребывавший без должной оценки со стороны лингвистов, – вот движущая сила речевой деятельности по Хомскому. Его трансформационная грамматика вся находится в рамках деятельностной парадигмы, которая именно в этот период активно разрабатывалась философами-марксистами. Не случайно Хомский во второй своей деятельности – политической публицистике – явил себя "левым", будучи принципиальным критиком американского империализма.

Согласно Хомскому, синтаксис – это процесс; тотальность, захватывающая в свою сферу все языковые определенности. Они все растворяются в нем. Когда рождается предложение, непосредственно в момент речи, фонология и морфология встраиваются в синтаксис. Вот почему у этого направления лингвистики два равнозначных наименования: генеративистская (порождающая) грамматика и универсальная грамматика.

Первое название подтверждается изящными, бесконечно ветвящимися примерами того, как порождается речь благодаря синтаксическому импульсу; как изменяются, подчиняясь ему, морфоформы.

Второе самоназвание – универсальная грамматика – представляется претенциозным. Да, признак универсальности присутствует в том, что не только английский (сам Хомский работал с этим языком), но и многие другие языки народов мира подводятся под его синтаксические модели. Существует, правда, другое мнение: будто модель Хомского "успешно описывает английский язык и речь", но "как лингвистическая, так и основанная на ней психолингвистическая модель Хомского оказалась мало приемлемой для языков другой структуры, даже для русского". (Леонтьев А.А., 1999,С. 42).

Возможно, так оно и есть, если подходить к идефикс Хомского как к системе, забывая о тотальности метода, на основе которого в каждом языке можно раскрывать свои, только ему присущие трансформационные модели.

С другой стороны, Хомский не сумел вписать значение в свою "универсальную" грамматику и был вынужден занять принципиально асемантическую позицию. "Если действительно будет доказано, что значение играет роль в лингвистическом анализе, то…основанию лингвистической теории будет нанесен серьезный удар", – писал он (Хомский, 2000, С.9). Уточним: его теории.

Это интересный вопрос: почему теория Хомского принципиально асемантична? Ответ: потому что все сигнальные коды животных имеют значение. Они только ради этого и звучат. Получается, что, если исходить из значений, достаточно быть бихевиористом.

В сигнальных кодах животных есть фонология, даже можно при желании найти там морфемы. А вот синтаксиса там нет. Это эксклюзив человеческого языка. Вот из этого Хомский и исходил, проводя резкую грань между животными и людьми и отсекая роль значений в происхождении языка и в порождении речи.

Последовательный интерес к языковой деятельности, изучение которой до генеративистов носило казусный характер, – языку детей, слэнгам, пиджин-языкам, – позволил хомскианцам доказать, что никакая человеческая речь не является асинтаксической, в отличие от звукопроизводства животных. Это ещё один аргумент в пользу противоположности человеческого языка и звукопроизводства животных, ещё одно доказательство глупости авторов, которые начинают исследование происхождения языка с того, что некая горилла сумела повторить слово cap. (Та же С.Бурлак).

При изучении чужого языка взрослыми самые большие проблемы возникают почему-то с синтаксисом. У детей таких проблем нет. Возьмем семью, переехавшую из одной страны в другую. Взрослые старательно учат слова и грамматику, и теоретически знают их гораздо лучше детей, но не говорят на чужом языке. Дети быстро начинают говорить, почти ничего не изучая. Взрослые знают иностранных слов больше, но продуцировать на их основе новые, синтаксически заданные, не могут, а без этого живая речь невозможна. Зная слова и правила, взрослые не могут строить предложения, т.е. попросту свободно говорить.

Генеративисты объясняют данный феномен врожденной способностью детей до 12 лет к восприятию любого из бытующих на Земле синтаксических конструктов. Работает некая архивированная пустая матрица, разворачивающаяся в синтаксическое древо любой формы. Что касается звуков речи и значений, то они – полностью произвольны и усваиваются в процессе общения и обучения.

Н.Хомский и его сторонники употребляют выражение "универсальная грамматика", как синоним "врожденная". Мол, у каждого ребенка в голове уже на момент рождения заложены синтаксические алгоритмы, в которые потом просто вставляются запоминаемые значения. "Универсальность" понимается, как пред-данность, наличествующая у всех человеческих детей. Т.о., проблема происхождения языка просто отсекается, хотя генеративисты такой недостаток своей парадигмы не признают.

Когда мы говорим о языке в разрезе глоттогенеза, мы употребляем выражение происхождение языка, когда мы говорим о речи, мы употребляем выражение порождение речи, а это явления разные. По сути дела, генеративизм является концепцией порождения речи в мозге в онтогенезе, а не происхождения языка в филогенезе. Его "первородный грех" заключается в том, что он этой разницы не видит, затушевывает ее претензией на всеохватность. От животных генеративисты идти не хотят, скорее готовы признать разовую мутацию, по сути дела, отрицая эволюцию в сфере языка.

После Хомского оставалось сделать один шаг до абсурда: объявить, что язык – это инстинкт. И он сделан.

Совершенно адекватно генеративизм объясняет одно языковое явление – речь шизофреников. Только шизофреники, порождающие совершенно правильные предложения длиной во многие километры, но абсолютно лишенные смысла, произносят предложения ради предложений. Нормальные люди говорят, чтобы выразить какие-то значения.

Если бы все люди без исключения являлись шизофрениками, грамматика Хомского имела бы право именоваться универсальной. Но если на Земле живет хоть один человек, шизофреником не являющийся, – а я еще допускаю такую возможность, – об универсальности грамматики Хомского не может быть и речи.